Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

Не менее потребно еще достаточное иметь известие о числе, благосостоянии и духе народа, о местоположениях и произведениях земли, о внутренних источниках сей империи или средствах к продолжению войны и, наконец, о разных выгодах ее к оборонительным и наступательным действиям.

Сколь нужно обо всех сих предметах иметь точное в настоящем их виде понятие, столько же необходимо потребпо предузнавать заблаговременно, какие в них случиться могут перемены, не упуская из виду ни малейших к тому побудительных причин и обстоятельств.

Сверх всего упомянутого, не оставьте сообщить, какие и где по достоверным известиям находятся полезные и важные по военной части заведения и нет ли еще каких в предположения новых учреждений.

Государю Императору угодно снабдить Депо карт всеми полезными и необходимыми воинскими сведениями; почему употребите все способы узнавать о всех важнейших картах, планах, книгах и сочинениях и присылайте ко мне оным реестры, с означением цен, дабы по мере надобности можно было на покупку оных доставлять к вам деньги.

Пребывание ваше в Париже открывает вам удобный случай доставать секретные проекты, сочинения или планы к исполнению каких-нибудь по военной части предметов, или тайные диспозиции о движении, действии и расположении войск; употребляйте всевозможные старания к приисканию и доставлению ко мне сих редкостей, какой бы то ни было ценой.

Для собрания сколь возможно более материалов о состоянии французской империи, я ночитаю нужным, чтобы вы, под видом временных поручений, или других каких-либо предлогов, для обозрения важнейших пунктов оной, чаще делали в разные места поездки, испрашивая во всех таковых случаях предварительно дозволения г. посла.

Как важность сего поручения требует, чтобы все сношения ваши со мной были в непроницаемой тайне, то для вернейшего доставления ко мне всех сведений, обязаны вы испрашивать в том посредства и повеления его снят. кн. Александра Борисовича.

Известное усердие ваше и достоинства подают приятную мне надежду, что возлагаемое на вас сие поручение вы исполните с желаемым успехом и тем самым оправдаете особенное к Вам Высочайшее доверие.

…25-гo в три часа пополудни мне пришли сказать, что Император меня спрашивал, и как только я пришел во дворец, меня провели в его кабинет. Вручая мне письмо к Его Императорскому Величеству, Наполеон начал мне говорить, что он мне поручает специально уверить моего Государя, что привязанность к его особе и его чувства к России остались ненарушимыми вопреки клеветам и всем толкам, которые распускали насчет близкого разрыва между двумя империями.{77} Эти толки были так же мало основательны, как и те, которые мне, конечно, известны, насчет приезда австрийского Императора в Фонтенбло, так же как и то, что он намерен был предложить Испанский трон, или эрцгерцогу Карлу{78}, или принцу астурийскому{79}, заставив его жениться на принцессе австрийской; при этом он прибавил, что предполагали славную политику, которая хорошо поправила бы его дела, чтобы вознаградить три года постоянных трудов и войны, что особенно в Германии находили удовольствие и интересовались распространять все эти нелепости, что он их несколько раз опровергал и Монитере, но что он не мог совершенно их обуздать и что самое лучшее не обращать иа них никакого внимания. Что, к нечастыо, нельзя было не признаться, что с некоторого времени существовало между Россией и Фрапцпей некоторое охлаждение и что их отношения не были уже ни так дружественны, ни так искренни, как они должпы были бы быть, что предположенная конвенция о Польше{80} была тому причиной, что хотели заставить его подписать такие вещи, что его честь не позволяла даже выговорить, что он мог обещать, что ничего не сделает для восстановления Польши; но что ввиду неизвестности будущего ему было невозможно не предвидеть, что случиться может, ни гарантировать формально, чтобы этого не случилось, что он не мог посрамиться до такой степени, чтобы объявить себя врагом (в случае возмущения с ее стороны) нации, которая дала ему столько доказательств своей привязанности а своей дружбы, что, впрочем, к его величайшему удовольствию до него дошло, что, казалось, у нас не придавали такого большого значения конвенции, которая сама но себе ничего не значила. <…>

…Затем, перейдя к предмету, по случаю которого он меня посылал, он повторил, что был очень рад воспользоваться мной, чтобы сообщить Государю все, что он не мог изложить в своем письме, и сказал мне, что от Его Императорского Величия положительно зависело принудить англичан просить мира, что меры, принятые во Франции, в Италии, в Германии, были на столько сильны, что англичане, надеясь только на берега Балтийского моря, отправились к ним с 600 кораблями, что, следовательно, необходимо было для блага континента и чтобы ускорить мир на море, чтобы Россия заперла для них все свои гавани{81}, или, что было бы еще решительнее и повело бы к ее выгоде и к убытку врага, — это впустить и конфисковать их в пользу правительства, которое получило бы миллионы, как поступило французское правительство, что же касается до поведения Пруссии в этом случае, то, он говорил, ее можно похвалить с тех пор, как Гарденберг{82} принял управление делами, что он очень хорошо знал, что этот министр не был из его друзей, но что он отличил в нем здравый рассудок и уменье понимать положение своего отечества, чтобы поставить его на ноги, что вообще можно было ожидать скорого и решительного результата от всех этих мер только в том случае, если употреблять их точно и во всем их объеме; что, в противном случае, позволяли себе исключения и цель не будет достигнута. Затем он мне говорил, что не может укорить себя в отношении к России, что он ее положительно уверяет, что между ним и Австрией не существует никакого трактата против нее, что эта держава похвасталась, если утверждает противное. Более вероятности, что Франция одна объявила бы войну России, чем полагать, что она вступает в союз с Австрией, что это последнее обстоятельство было положительно невозможно и что сверх того он пришел к убеждению в бесполезности коалиции, намекая при этом на кампанию 1809 года; что он не преминул со времени тильзитского мира сообщить Вашему Величеству все трактаты и конвенция, которые он заключил с какой-либо из держав; что он, таким образом, передал Его Величеству все касающееся переговоров Морлекса, что англичане были главными противниками, с которыми он не мог иметь сношение ни в одном пункте, даже в промене пленников; что он шел даже до того, что соглашался предложить им трех союзников, то есть одного англичанина, одного испанца и одного португальца, вместо двух французов; но что они ничего не хотели слушать и требовали поголовной выдачи пленников обеих наций; что он не мог на это согласиться ввиду того, что у него всего навсего было осемнадцать тысяч англичан и что французов было в Англии больше 56 тысяч. К этому он прибавил, что он очень был бы рад, если бы Финляндия, Молдавия и Валахия принадлежали России{83}, что он считал уже эти провинции русскими и что ошибались, приписывая ему желание вступить в союз с Турцией, доказательством чего может служить его речь в законодательном собрании, где он высказался по этому поводу; что его принципы и его политика остались неизменны и что в следующей речи он повторит то же самое, если обстоятельства заставят его говорить по этому предмету; что существовали две только вещи, которые могли расстроить согласие двух империй, в прочности которого обе были так живо заинтересованы, одна — это если Россия решилась бы заключить мир. отдельно с англичанами, другая — если бы она захватила в Турции больше, чем течение Дуная, как это было постановлено в Эрфурте. Если дело идет только о русле Дуная, я с удовольствием соглашаюсь; если пойдете далее — я объявляю вам войну; существование Турции есть предмет слишком важный для политики Европы, чтобы я мог равнодушно относиться к ее раздроблению.

…Так как Ваше Императорское Величество удостоили принять снисходительно откровенность, с которой я имел счастье изложить Вам рассуждения, какие возбудил во мне ряд происшествий, за которыми я мог следить и которых я в некотором роде был очевидцем, я приму за правило и за свой долг предоставлять Вам их со всей точностью и откровенностью, ничего не изменяя и не утаивая. Если, несмотря на ошибки, свойственные молодости и неопытности вы усмотрите правдивость и припишете ее моей ревности и безграничной преданности к Вашей Августейшей особе, тогда я буду считать себя вполне счастливым. На основании этого я позволю себе сказать Вашему Величеству, что, несмотря на то, что речи императора Наполеона исполнены миролюбия, все его действия совершенно не согласны с ними. Быстрота, с которой в продолжение 6 месяцев совершено столько насильственных присоединений{84}, предвещание, что за ними последуют другие захваты, деспотические и насильственные меры, которые употребляет Наполеон для увеличения своих войск{85}, конскрипция нынешнего года, которую он возьмет, конечно, в полном числе, в чем никто не сомневается, видя, к каким коварным он прибегает средствам в этом случае, наконец, предположение устроить подвижную национальную гвардию более нежели в 300 тысяч человек, о чем уже идут рассуждения в государственном совете, хотя это предположение встречает там много возражений, но, без сомнения, будет утверждено и приведено в исполнение. Все эти обстоятельства вместе ставят все европейские державы в крайне тревожное положение в отношении французской империи. Не без страха смотрят они на ее владычество не только над всеми берегами Средиземного моря, но и на распространение его на берега Балтийского моря. Это последнее обстоятельство доказывает, что его самолюбие не знает пределов и угрожает существованию всех небольших северных государств — Дании, Пруссии и др. Правда, что после небольшого отсутствия из Парижа я нашел по возвращении большую перемену в настроении умов; на всех лицах заметны признаки уныния, сердца как будто стеснены горем и страхом, и все молча ожидают окончания своих бедствий. Конечно, главная причина этой перемены заключается в печальном положении дел в Испании и Португалии{86}, которое приводит в отчаяние французов, похищая у них столько людей и денег и которому они не предвидят конца по тем немногим известиям, которые им удается получить оттуда, несмотря на то, что правительство тщательно их не допускает. К этому надобно прибавить многочисленные банкротства{87}, которые чрезвычайно стеснительно действуют не на одних купцов, но и на весь народ; недостаток торговли, притеснения и несправедливости разного рода со стороны наполеоновских чиновников, неспособных внушить никакого доверия, возбуждают мысль, что он действует единственно для собственных выгод, движимый лишь личным самолюбием. Наконец, деспотизм его правления, который, не будучи в состоянии внушить никакого доверия, служит им доказательством, что единственный двигатель его действий есть его собственный интерес и личное честолюбие. Вообще недовольство всеобщее и явное, но оно не поведет ни к каким решительным последствиям, потому что страх и ужас, которые внушают силы, находящиеся в распоряжении Наполеона, прикрывают его несправедливые действия и его влияние еще так велико, что все пойдут за его мановением.