Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

Как только узнали о том в Москве, немедленно приняты были меры к вывозу раненых. По желанию князя Багратиона его повезли в Симу. Тогда же я узнал, что вторая армия, которою он командовал, вошла в состав главной армии и что состоявшие при нем военные и гражданские чиновники частию поступили в общий штаб, частию отпущены назад в их прежние ведомства. Олсуфьев предпочел военное поприще. Я не захотел покидать дипломатического и потому должен был возвратиться в Петербург, в министерство иностранных дел, тем более что лихорадка, которою я страдал уже две недели, не давала мне возможности продолжать походную жизнь.

Я получил паспорт и нужные бумаги, в том числе свидетельство о моих подвигах, подписанное начальником главного штаба и мною бережно сохраненное. Мне посоветовали спешить с отъездом, так как подвергся опасности не найти лошадей, разбираемых ежеминутно для увоза раненых.

Никогда но забуду, как отрадно мне было въехать в Тверскую губернию. Картины опустошения, беспрестанно встречавшиеся в течение почти двух месяцев, сменились для меня картинами мира и благоденствия. Вместо безлюдных или погорелых деревень и покинутых полей я проезжал по многолюдной стороне, в которой жизнь текла по-прежнему: пастухи выгоняли на пастбища свои стада, деревенские женщины, в своих живописных сарафанах, черпали воду в колодцах, расстилали полотна сушить на солнце, работали в огородах, на улицах и в поле играли и резвились здоровые и веселые ребятишки. Эти отрадные впечатления нравственно успокаивали меня во всю дорогу, так что я даже забывал свою лихорадку и меньше страдал от тряской езды, продолжавшейся день и ночь. Перед Новгородом посчастливилось встретить мне на станции отставного генерала Озерова, который, пе зная меня лично, но, видя, как я сгорбился и страдаю, не имею возможности даже протянуться на постланном сенс, пригласил меня пересесть к нему в коляску, а человека своего поместил в мою почтовую телегу.

3 или 4 сентября приехали мы наконец в Петербург. Сострадательный мой спутник, довершая свое одолжение, подвез меня прямо к Лондонской гостинице, находившейся тогда против Адмиралтейства. Как ни был я истомлен, но на следующее утро пошел представиться канцлеру графу Румянцеву. Оя долго меня расспрашивал о том, что со мной было, очень жалел ккязя Багратиона и порицал графа Ростопчина за его резкость и горячность. От него узнал я, что за два пли три дня перед тем приехал курьер от Кутузова с донесением о Бородинской битве. Ее торжествовали как великую победу, и государь тотчас же возвел старого генерала в звание фельдмаршала.

За кулисами «личной и политической дружбы»

Я встревожена и опечалена до глубины души, дорогой Александр, угнетена ужасной мыслью — видеть Вас вредящим самому себе; поэтому нужно, чтобы я еще раз поговорила с Вами; нужно еще раз, и уже письменно, оживить для Вас воспоминания обо всем том, что я говорила Вам в продолжение трех последних бесед. <…>

Общее положение дел за границей представляет в высшей степени грустную и поражающую картину. Европа подчинена велениям кровожадного тирана, управляющего ею с железным скипетром в руках. <…>

Перейдем теперь к тому, что представляет собою положение России, такое, каким оно является в моих глазах и каким его признают вообще. Тильзитский мир мы были вынуждены заключить, и хотя это было сделано в силу черезвычайных обстоятельств, но при этом первым побуждением для подписания его было стремление сберечь человеческую кровь и прекратить бедствия войны. Однако через несколько месяцев после этого, хотя Наполеон не только не выполнил ни одного из принятых на себя, по договору, обязательств, но некоторые из них нарушил, заняв области, неприкосновенность которых он гарантировал, — мы довели дело до разрыва с Англией и уничтожили нашу торговлю, потому что он хотел этого; мы объявили войну нашему верному союзнику, уважавшему наши границы и отклонившему предложение Бонапарта. Император России обратился тогда к его чувству благородства, отведя войска от его границ, и шведский король откликнулся на этот призыв, мы же, в виду того, что шведский король, монарх бедного государства, нуждающегося для того, чтобы существовать, чтобы питаться, в торговых сношениях с Англией, не хочет подчиниться настоятельному требованию, предъявленному нами — разорить свою страну разрывом с Англией, — мы занимаем одну из его областей, мы проливаем кровь невинного, союзника, родственника, и мы забываем псе паши узы, потому что Франция хочет этого; а Франция хочет этого не только для того, чтобы вредить Англии, а главным образом для того, чтобы подкопаться под наши силы и славу. Франция предвидела, что если даже это завоевание может оказаться для нас легким в данную минуту, то сохранение его потребует от нас много людей и денег, и что эта борьба будет оставаться нерешенной до тех пор, пока, раскрыв свои карты, она по предпишет нам, в зависимости от своих интересов, возвратить разоренную область.

Воля Бонапарта парализовала ниши действия против турок; мы находимся ни в воине, ни в мире, а между тем государство несет все издержки войны, и я предвижу, что, если предприятия Бонапарта увенчаются успехом, он никогда не согласится на присоединение Молдавии и Валахии, а если и согласится, то, быть может, лишь под пагубным условием территориального вознаграждения для него и для его семьи, что создаст нам соседей честолюбивых или же неспособных, грозя нашей империи самыми непосредственными опасностями. Бонапарт становится посредником в наших распрях с Персией: он принимает ее послов; одним словом, его влияние распространяется на все, и поистине стыдно, но справедливо сказать, что оно простирается начиная с солдатской формы и кончая решением государственных дел. Бросим взгляд на наше внутреннее положение: мы увидим там всеобщее недовольство, смешанное с негодованием, отвращение к французам, погубленную торговлю; цены на предметы первой необходимости возросли столь чрезмерно, что для бедных это равнозначно голоду; недостаток в солп, финансовые средства в положении, близком к банкротству; имеющееся небольшое количество звонкой монеты, ходящее по чрезмерному курсу, так как ассигнации потеряли половину своей стоимости, уменьшив наполовину средства пропитания живущих жалованьем и вынуждая их к нищенству и кражам. Так как произведения страны остаются у нас на руках, денежных оборотов более не происходит, и, следовательно, рудники, заводы, мануфактуры падут, само государство, вследствии потерь таможенного дохода, видит свои средства значительно уменьшившимися, а между тем расходы постепенно растут под влиянием обстоятельств, одновременно угнетающих и деревенского жителя и дворянина, одним словом, нет сословия, которое не страдало бы, не было бы отягощено.

Рассмотрим цель, которую Бонапарт будет преследовать при этом свидании. Пораженный первой действительной неудачей, он находится в состоянии кризиса: его честь окажется запятнанной, если он не закончит со славою испанские дела. Ему нужно, чтобы Иосиф остался властителем Испании{74}, так как неаполитанская корона уже отдана, и эта борьба имеет для него решающее значение: или он с успехом выйдет из нее, или он погибнет в ней, так как если испанцы будут продолжать держаться и торжествовать над ним — их пример увлечет другие народы, стонущие под игом, и которые захотят сбросить его. Несмотря на это критическое положение, Бонапарт хочет удалиться от центра действий и отправляется в Эрфурт для свидания с Вами; отсюда следует, что польза, которой он ожидает для себя от этого свидания, рассчитана им заранее и рассчитана наверное, он чувствует, что его обаяние начинает исчезать и ищет нового в дружбе императора России, кумир шатается, но присутствие, великодушные заботы молодого друга должны поддержать его. Нужно представить этому молодому другу цель, достойную его доброго и благородного сердца, которая привлекла бы его, побудила бы предпринять эту позорную поездку. <…>

Бонапарт сумел вырвать у Вас в Тильзите согласно на разрыв с англичанами, на войну со Швецией и даже на это новое несчастное свидание. И вот пусть прошлое послужит Ван уроком для будущего. Это свидание исторгнет от Вас новые кровавые меры, розню, оно повлечет за собой гибель вашей страны и, в конце концов, даже вашу собственную. Вы согласитесь действовать против Австрии, против всех врагов Бонапарта, Вы разделите его намерения, будете действовать для него, подкапываясь таким образом под самого себя, потому что разве не очевидно, что, ослабляя силы государств, оказывающих сопротивление Бонапарту, Вы истощаете самого себя и в равной мере увеличиваете силы, которые он когда-нибудь выставит против нас.