Идрис Базоркин - Из тьмы веков
— А это вы спросите своего папуаса! — ответил пленный, и, подобрав штанины, снова уперся руками в бока.
Мерчуле строго посмотрел на Калоя.
— Что это значит?
— Мене один казак учил. Когда штана пуговица нет, тогда бижат нелизя. Штана держат нада. Когда сапог руках, тоже босый нога сапсем болит и яво сапсем бежат не могу.
— Как ты дорогу нашел сюда? — спросил Калоя командир полка, с трудом удерживаясь от смеха.
— Я не нашел. Он нашел, — показал Калой на пленного. — Я говорил, иди Россей! Кинжал показал. Тогда яво пирямо суда ходил. Яво очинь хорошо Знаю, гиде Россей!..
Лошадь Калоя была тут же, и он занял свое место во взводе. Только взглядом обменялись они с Орци. Люди не должны были знать об их чувствах. Счастливый Орци сидел на своем куцехвостом великане из числа тех, что он с товарищами недавно угнал у неприятеля.
В последнее время начальство за каждую добытую у врагов лошадь платило всадникам хорошие деньги, и они наперебой стремились попасть за линию фронта, пойти в разведку, выкрасть у врага коней.
Направив пленного в дивизию и объявив, что он представляет Калоя к «Георгию», Мерчуле повел полк в горы.
И над кавказской конницей хоть и не совсем стройно, но бодро и весело поднялась песня — верный друг всякого солдата:
Ми не знаю страха,Не боится пули!Нас ведут атакаХарабрий Мерчули!Пушки ми отбили,Ради от души!Вся Рассийя знаю— Джигити ингуши…
Совершив стремительный бросок, полк задолго до вечера вышел на исходную позицию.
Но, видимо, неприятель был осведомлен об этом и принял контрмеры. Разведка донесла, что сбоку от местечка, в лесу, скрывается венгерская конница. Тогда Мерчуле пустил одну сотню в направлении местечка, чтобы выманить на нее врага и ударить ему во фланг.
Маневр удался. Венгерская конница на громадных гунтерах[162] выступила из лесу, как на парад. Под лучами заходящего солнца сияли орлы на касках, белели метелки султанов. Полк с развернутым штандартом сначала двинулся шагом. Потом сверкнул лесом никелированных палашей и перешел на рысь.
В это время с русской и с венгерской стороны на двух трубах прозвучало: «В атаку марш-марш». И вдруг венгерский гунтер Орци узнал свой сигнал и, закусив удила, помчался к своим.
Орци делал невероятные усилия, чтобы остановить его, но тот, повинуясь приказу, карьером несся вперед. Орци оглянулся. Полк остался позади.
Венгры поздно заметили угрозу с фланга. Перестроиться у них уже не было времени. Они дрогнули и начали поворачивать назад.
Орци на глазах у всех один врезался в их строй и замахал клинком направо и налево. Обезумев от ужаса, он кричал, визжал и рубился, не замечая ранений. А когда он подумал, что пришел конец, потому что шашка стала вываливаться из рук, его захлестнуло лавой своих.
Сверкали клинки, взметались бурки, волчьим воем выли всадники, настигая уходивших врагов.
Бой длился минуты. Но Орци казалось, что прошла вечность. Вот он увидел брата. Калой скакал за офицером. Тот поднял коня на дыбы, закрылся им и взмахнул клинком… Орци зажмурился. А когда он снова посмотрел, лошадь офицера валилась на землю с напрочь отрубленной головой. С нею вместе падал седок, подняв руки вверх… Но поздно… Ужасный удар Калоя развалил его надвое…
И вот уже все кончено. Гонят серых от страха, спотыкающихся, дрожащих пленных. В их глазах еще мечется ужас смерти. Кто-то ловит коней, скачущих по полю и ржанием взывающих к своим седокам, которым уже никогда не подняться. Санитары подбирают раненых.
Но опять трубит труба, полк карьером летит на ее зов. Опять слышится: «В атаку марш-марш!» — конники с тыла врываются в улицы местечка, куда отступила с фронта вражеская пехота. Где-то стреляют, кто-то кричит, кто-то командует… Кто-то кого-то рубит… Валятся люди… Тянутся к небу молящие о пощаде руки… Руки, которые только что сами убивали русских солдат…
— Пленных не бить! — кричит Байсагуров.
Всадники не слышат его. И только когда уже никто с земли не встает, они приходят в себя, лязгают зубами, озираются, не выпуская из рук окровавленных сабель. И наконец на смену ярости приходит усталость. Пустеет душа…
По поселку идут цепи русских солдат. Обросшие, в грязи, в пыли, с винтовками наперевес. Шагая через трупы врагов, они здороваются со всадниками, говорят им какие-то слова благодарности за поддержку и идут дальше на новые рубежи.
Около дома, занятого под штаб полка, лежат ряды всадников, для которых этот бой стал последним.
Им в родном краю, где-нибудь у дороги, поставят белые камни. Но никто из родных никогда не придет сюда, в далекие Карпаты, на их одинокую могилу.
Подскакал Мерчуле. Спрыгнув на землю, снял шапку, постоял с опущенной головой, потом посмотрел на всадников, окруживших его, и громко сказал:
— Выше голову, орлы! Каждому Богом дан его путь и срок. Вечная память нашим братьям! Вечная слава им! — И, надвинув на лоб папаху, крикнул: — Трубач! Сбор!
И снова: «По коням!» «Равняйсь!..» «Садись!..»
— Эги Орци! — вызывает командир полка. Орци выезжает. У него на голове повязка. Она прижала ему уши, и он стал не похож на самого себя.
— Под штандарт!
Орци подъезжает к штандарту.
— Орлы Кавказа! — говорит Мерчуле. — Многие из вас в этом бою заслужили награду и получат ее. Но этого человека, который первым ворвался в стан врагов, видели все. Вот каким должен быть воин! Спасибо тебе! Ты настоящий герой! «Не я, — хотел сказать Орци, — а эта проклятая лошадь, которая силой потащила меня в самый ад…» Но вместо этого он отдал честь и, бодро крикнув: «Рад а старатс!» — встал на свое место во взводе.
— Равнение на-пра-во-о! Ша-го-о-ом ма-а-а-рш! — скомандовал Мерчуле. И полк пошел мимо навеки уснувших земляков. Пошел, отдавая последнюю почесть солдатам России.
— Да сжалится над вами Аллах! — сказал Калой. — А мы здесь, кажется, совсем разучились жалеть…
Глава восьмая. «Я — комитет!»
1Почти месяц русские наступали. На Юго-Западном фронте они были уже под Краковом, но дальше не пошли. Тыл не давал подкреплений. Это вызывало глухое недовольство солдат.
Недели через две противник перешел в контрнаступление и в начале мая прорвал фронт. Истощенные русские войска отходили с боями. А когда нависла угроза гигантского окружения всего Западного фронта, Ставка вынуждена была оставить Польшу. Солдаты ничего этого не знали и не понимали, почему им приказывают отступать.
Кавалерийские части прикрывали отход пехоты и вели тяжелые арьергардные бои.
Только к осени иссякла наступательная сила австро-германских войск. Но выполнить свою задачу: вывести из строя Россию — они не смогли. Голодные, плохо вооруженные, обескровленные русские армии продолжали сопротивляться.
Фронт снова зарылся в землю, окопался, опоясался рядами проволочных заграждений. И опять пришла зима с морозами, слякотью, недоеданием и вшами. Иногда на передовой вспыхивали перестрелки и велись короткие бои местного значения.
Зато в штабах снова разрабатывались планы будущих операций, и тылы лихорадочно готовили для новых ударов людские и материальные резервы.
Весною Калой попал в госпиталь. Во время разведки его ранило в ногу. Он считал, что может остаться в строю, и не хотел уходить из части, но Байсагуров посоветовал ему:
— Ложись! Хоть отдохнешь немного. А может быть, врачи и вовсе спишут домой? Все-таки тебе не двадцать лет!
Калой удивленно посмотрел на командира:
— Я не понимаю, о чем ты? Как я могу уехать, оставив всех здесь?
Больше об этом они не говорили. Но в госпиталь Калой все же попал. Рана гноилась и беспокоила.
В госпитале излюбленным местом Калоя стал коридор, в конце которого до самого потолка громоздились парты.
Тут солдаты курили, играли в очко и вели долгие беседы обо всем, даже о судьбе России.
Разных людей пришлось повидать здесь Калою, разные мысли услышать.
Одни говорили, что войну пора кончать, а царя гнать с народной шеи. Другие называли таких бунтовщиками и немецкими шпионами.
Споры эти на многое открывали ему глаза.
Однажды вечером, уже перед самым отбоем, к Калою подсело несколько дружков. Один из них получил письмо из деревни и растревожил всю палату. Из дому писали о разрухе и голоде.
Долго держал солдат письмо в руке, потом сунул его в карман и кое-как, еще совсем неловко, скрутил одной рукой цигарку.
— Чиркни, Филипп! — попросил он соседа.
— Надоел ты, — огрызнулся владелец зажигалки. — Весь камень на тебя одного источил!..
— Не срамись, скареда! Кончится война, я тебе горсть этих камней отдам.
— Ишь, какой добрый нашелся! — рассмеялся Филипп. — После войны! Ты только не забудь ворону заказать, чтоб он адрес запомнил, под какой корягой твой шкилет будет обдирать. Тогда и мы узнаем…
