Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Пока не поздно, просим принять к члену партии Рокоссовскому строгие меры и остановить строительство этого поместья.

Группа ветеранов партии села Салтыковка».

Булганин погладил свою профессорскую бородку и, повернувшись к Рокоссовскому, спросил:

— Ну и как?

— Все это смешно и грустно.

— Смешно не смешно, а приказано разобраться.

— А кто возражает, пожалуйста.

Вскоре машина остановилась на окраине леса.

— Красивое место, — произнес Булганин, подходя к строителям, прибивавшим штакетник. Он надел плащ, натянул на голову капюшон.

— Да, красивое. Этот пейзаж достоин кисти Шишкина.

Над деревней висели косматые облака. Из низко плававшей тучи сыпалась то водяная пыль, то мелкая снежная крупа; тихо шумели сосны и ели, лениво помахивая ветвями.

Двухэтажная дача из бруса примыкала к лесу. На первом этаже было четыре комнаты, на втором — две.

Когда Булганин и Рокоссовский поднялись на второй этаж, они застали там двух строителей, которые сидели на полу за бутылкой водки.

— Это с какой радости вы тут пируете? — спросил Рокоссовский. — Вроде рабочий день не кончился.

— Продрогли и решили малость погреться, — ответил низкорослый мужчина, оказавшийся бригадиром.

— Откройте окно, пусть выйдут винные пары, — сказал Булганин, — а то здесь дышать нечем.

Бригадир распахнул окно и, повернувшись к Рокоссовскому, сказал:

— Константин Константинович, через пару дней мы готовы представить итоги нашей работы на ваш суд.

— Хорошо, я обязательно подъеду.

Булганин то ходил по комнатам, то присаживался на крыльце на табуретку, то снова поднимался и, вдыхая острый смолистый воздух, ходил по двору.

Под конец осмотра он подошел к Рокоссовскому, стоявшему у хозблока, посмотрел на его озабоченное лицо и сказал:

— Константин Константинович, у меня есть дельное предложение.

— Готов выслушать.

— Но сначала скажи, зачем тебе приспичило строить за свой счет дачу?

— А у меня что, маленькая зарплата?

— Да мы тебе построим дачу за государственный счет в два раза лучше.

— За это спасибо, но я хочу построить ее сам. Средства у меня на это есть.

— У нас отбою нет от желающих, а ты отказываешься. Зря, Костя, зря.

— Мне этот вариант не подходит.

— Я бы тебе не советовал связываться с «группой членов партии».

— Я что-нибудь делаю противозаконное?

— Да нет, — улыбнулся Булганин. — Но они от тебя не отстанут.

— Не думаю, что я буду им костью в горле. Попишут и успокоятся, — произнес Рокоссовский, прикуривая. — Главное, чтобы те, кому поручено разбираться по этой анонимке, не показали жалобщикам, что они им сочувствуют.

— Выходит, ты отказываешься от моего предложения?

— Выходит, отказываюсь, — улыбнулся Рокоссовский.

— Ну что ж, дело хозяйское.

Когда Рокоссовский проводил Булганина, в городе уже было темно. Он сидел в машине и курил. Такое случалось с ним почти всегда, когда надо было принимать какое-нибудь ответственное решение. Пока машина плутала по освещенным улицам, стояла на перекрестках у светофоров, у него напряженно работала мысль: дочь Наденьку, которой уже исполнилось пять лет, он еще не видел. Его воображение много раз рисовало эту встречу, но она так и не состоялась. И в этом он повинен сам.

Он почувствовал такое сильное желание увидеть дочь, что, заметив цветочный киоск, тут же остановил машину, купил букет алых роз и дал команду водителю:

— В универмаг «Детский мир».

Вскоре, облепленный пакетами, коробками, будто Дед Мороз в новогоднюю ночь, Рокоссовский на лифте поднялся на пятый этаж, нашел 401 номер квартиры и, покраснев, нажал на кнопку звонка.

— Костя? — в проеме двери стояла Валентина. Она смотрела на него во все глаза.

— Да, как видишь, — смущенно произнес он.

— Проходи, — сказала она, застегивая на груди халат.

Он зашел в прихожую, взглянул на Валентину, более изумленную, чем обрадованную, и протянул цветы.

— Спасибо.

— Кто там, мама? — послышался детский голос из комнаты.

— Это знакомый дядя, доченька, — ответила мать. — Мы встречались с ним на фронте. Я его лечила.

В легком светлом платьице подошла девочка и, прижавшись светлой головкой к маме, подняла на незнакомца голубые глаза.

— Ну, что смотришь, как тебя звать? — растерявшись от пронзительного взгляда дочери, он пытался придать своему голосу шутливый тон.

— Меня зовут Наденька, — насупившись ответила девочка.

— А меня… меня зовут… дядя Костя, — выдавил Рокоссовский, не зная, как представиться малышке.

— Раздевайся, — сказала Валентина. — Вешалка рядом.

Она зашла с дочерью в спальню и вскоре появилась перед маршалом в темном платье с беленьким воротничком. Она была стройна и красива, он на миг увидел прежнюю Валентину Круглову, с которой он познакомился в 37-м году в Кремле, а затем память его перенесла в лето на Брянщине, когда он, увидев ее у зеркала, потерял голову…

— В ногах правды нет, — повела бровями Валентина. — Садись, пожалуйста.

— Я сейчас, — он собрал все подарки, разложил их на столе. — Наденька, вот эту куклу зовут «Машенька», а эту «Наташа».

У девочки загорелись глаза от любопытства. Она прижимала обеими ручонками куклы и, моргая глазенками, смотрела то на мать, то на куклы, то на доброго дядю. Она не могла понять, откуда на нее свалилось такое счастье.

— Иди ко мне, Наденька, — Рокоссовский взял на руки сразу же посмелевшую девочку. Он смотрел на ее застенчиво-ласковое личико, и чувства, которые он носил в себе после известия о ее рождении, были запечатлены во всем его облике: глаза повлажнели, лицо таяло от нежности, с губ не сходила добрая улыбка. В его душу вселилась какая-то трудно объяснимая радость; сладко ныло сердце. Он прижал к себе малышку и на мгновение замер.

Валентина сначала смотрела на них широко открытыми глазами, потом опустила голову и внезапно заплакала, плечи ее вздрагивали, сквозь пальцы, которыми она прикрывала глаза, сочились слезы.

Девочка встрепенулась, вырвалась из рук Рокоссовского и покосилась на него злыми глазами.

— Ты обидел мою маму! — воскликнула она, надув сердечком губы. Уловив своим детским умом какой-то подвох в появлении в их доме этого дяди, она собрала подарки, положила их на стол и сквозь слезы сказала:

— Мне не нужны твои подарки!

Валентина поспешно вытерла слезы, прижала к себе дочь.

— Наденька, дядя не виноват в том, что я заплакала. У меня внезапно заболели зубы… Дядя этот очень хороший, ты его не обижай.

Что-то тупо кололо под сердцем у Рокоссовского, и он не знал, что делать дальше — оставаться или уходить.

Валентина подошла к столу, развернула коробки, в которых оказалось около десятка платьев для девочки от пяти до десяти лет.

— Смотри, Надюша. — Она показывала дочке подарки. — Одно платье лучше другого, тебе нравится?

— Нет, они плохие. — Девочка продолжала смотреть недоверчиво, исподлобья на Рокоссовского.

Валентина незаметно для дочери взяла в столе плитку шоколада и протянула ее Рокоссовскому: мол, попробуй задобрить.

— Наденька, — сказал он, держа за спиной шоколад. — А я знаю, что ты больше всего на свете любишь?

— Нет, не знаешь.

— Хорошо, может я действительно не знаю, тогда ты мне сама скажи, что тебе больше всего нравится?

— Шоколадка, — сказала девочка.

— Правильно, я не ошибся, — улыбнулся он. — Получи свою любимую шоколадку.

— Спасибо, — улыбнулась она.

Рокоссовский покорно смотрел в глаза девочке, вымаливая хотя бы каплю ласки. Но Наденька оказалась с характером — она весь вечер вела себя с ним настороженно. Видимо, она не поверила тому, что причина плача матери заключалась в зубной боли.

Вскоре девочка уснула, и Рокоссовский мог вдоволь налюбоваться ее нежным и красивым личиком, ласковой детской усмешкой, которая, как ему показалось, очень похожа на его улыбку. Обе ее новые куклы «отдыхали» рядом.

— Валюша, нелегко тебе живется? — спросил Рокоссовский, когда они заканчивали пить чай.

— Не надо об этом, Костя. — Валентина глубоко вздохнула, окинула его грустным взглядом. — Теперь разговор этот ни к чему. У тебя есть законная жена, дочь, тебе только не хватало моих забот. Я работаю в военном госпитале, зарплата у меня по нынешним временам приличная. Каждый месяц получаем помощь от тебя. Спасибо, что помнишь о нас, не забываешь.

— Да вот все как-то не так. Я давно собирался…

— Нет, нет, Костя, ты не беспокойся, — перебила его она. — Мы живем нормально. Ты не думай… — У Валентины на глаза навернулись слезы. — Ты меня извини.