Вальтер Скотт - Обручённая
— Дочь моя, нас предали! — И хотя фигура в кольчуге, казалось, принадлежала солдату, говорил он голосом отца Альдрованда, который тут же поспешил поднять забрало и открыл лицо.
— Отец мой, — спросила Эвелина, — что означают ваши слова? И неужели вы утратили веру в Небеса, к которой призываете нас, и взяли в руки иное оружие, чем то, какое носит ваш орден?
— Скоро может дойти и до этой необходимости, — ответил отец Альдрованд. — Ведь, прежде чем стать монахом, я был воином. Однако сейчас я надел эти доспехи не затем, чтобы сражаться, а чтобы обнаружить предательство. Увы, дочь моя! Мы в большой беде. Снаружи враг, а внутри предатели! Коварный фламандец Уилкин Флэммок сговаривается о сдаче замка!
— Кто осмеливается говорить это? — спросила скрытая под покрывалом девушка, которая молилась в темном углу часовни никем не замеченная. Теперь она поднялась с колен и смело встала между леди Эвелиной и монахом.
— Прочь отсюда, дерзкая! — негодующе воскликнул монах, удивленный таким бесстрашным вмешательством. — Это тебя никак не касается.
— Нет, касается! — возразила девушка, откинув с лица покрывало. Под ним оказалось юное личико дочери Уилкина Флэммока, со сверкающими глазами и пылающими щеками. Гнев этот казался странным в почти детских чертах и во всем облике, обычно столь же кротком и застенчивом, сколь пылкой и решительной сейчас была Роза. — Может ли не касаться меня, — сказала она, — когда честное имя моего отца пятнают клеймом предателя? Может ли быть безразличным ручей, если замутнен его источник? Да, это меня касается, и я хочу знать, кто сочинил клевету?
— Девица, — приказала Эвелина, — сдержи свой гнев. Святой отец не может намеренно клеветать на твоего родителя, но он, быть может, поверил ложным сведениям.
— Клянусь саном своим, клянусь своим святым орденом! — воскликнул монах. — Я говорю о том, что слышал собственными ушами. Да, я сам слышал, как Уилкин Флэммок торговался с валлийцем о сдаче замка. Скрывшись под доспехами, я проник на переговоры, где он не ожидал присутствия англичан. Они, разумеется, говорили по-фламандски, но я давно уж научился понимать эту тарабарщину.
— Фламандский язык, — гневно прервала его девушка, спеша ответить и на это оскорбление, — вовсе не тарабарщина! Это не ваш смешанный английский — полунорманнский-полусаксонский! Это благородный язык древних германцев. На нем говорили храбрые воины; они сражались с римскими императорами, когда Британия покорно перед ними склонилась. А тому, что он сказал об Уилкине Флэммоке, — продолжала она несколько спокойнее, — не верьте, дорогая госпожа. Вы дорожите честью вашего собственного благородного отца, поверьте же, как в Евангелие, в честность моего!
Это проговорила она умоляющим тоном, перемежая слова с рыданиями, от которых, казалось, готово было разбиться ее сердце.
Эвелина попыталась успокоить ее.
— Роза, — сказала она, — в нынешнее страшное время подозрение может коснуться лучших из людей, а недоразумения могут возникать между лучшими друзьями. Давай выслушаем, в чем святой отец обвиняет твоего родителя. Поверь, что Уилкину тоже будет дана возможность оправдываться. Ты ведь всегда была такой спокойной и разумной.
— Сейчас я не могу быть ни спокойной, ни разумной, — сказала с негодованием Роза. — Нехорошо, госпожа, слушать лживые речи этого преподобного лицедея, не то священника, не то солдата. Но я сейчас приведу сюда того, кто опровергнет его, надевай он хоть латы, хоть сутану.
С этими словами она поспешила выйти из часовни. Монах педантично и многословно пересказал Эвелине разговор, происходивший между Иоруортом и Уилкином, и предложил собрать немногочисленных англичан, которые находились в замке, и занять внутреннюю квадратную башню. Башня эта, как обычно бывало в замках норманнского периода, была так расположена, что там можно было долго обороняться, даже когда внешние укрепления, над которыми она господствовала, были уже в руках врагов.
— Отец мой, — сказала ему Эвелина, не забывшая о представшем ей чудесном видении, — это, несомненно, разумный совет на крайний случай. Однако он способен и причинить большое зло, именно то, какого мы опасаемся; он разделит наш гарнизон на враждебные друг другу части. Отец мой, у меня есть основание уповать на помощь Пресвятой Девы Печального Дозора. Она пошлет возмездие нашим жестоким врагам, а нам спасение от нынешней опасности. А я дала обет не отказать тому, кого Пресвятая Дева изберет нашим избавителем, ни в чем — ни в наследстве моего отца, ни в руке его дочери.
— Ave Maria! Ave Regina Coeli![8] — воскликнул монах. — Вот поистине твердыня, на которую можно уповать! Но, дочь моя, — продолжал он после этих молитвенных возгласов. — Разве тебе не известно, что благородный отец твой (да помилует Господь его душу!), которого мы, на наше горе, лишились, обещал твою руку главе рода де Лэси?
— Да, я об этом слышала, — отвечала Эвелина, потупив взор и слегка краснея. — Но я предаю судьбу свою под покров Богоматери Помощи и Утешения.
В этот миг в часовню, с той же стремительностью, с какой уходила, вернулась Роза. Она вела за руку своего отца, чья тяжелая, медлительная поступь и невозмутимое выражение лица являли полную противоположность быстрым движениям дочери и ее взволнованной речи. Таща его за руку, она походила на ангелочка со старинной картины, возносящего к небу грузную фигуру какого-нибудь обитателя могил, чей непомерный вес грозит свести на нет благие усилия крылатого помощника.
— Розхен, дитя мое, что с тобой? — говорил фламандец, подчиняясь дочери с улыбкой, которая, выражая отцовскую любовь, была у него более живой, чем обычно.
— Вот мой отец, — нетерпеливо начала девушка. — Кто может и кто смеет обвинять его в предательстве? Вот он, Уилкин Флэммок, сын Дитерика, коробейника из Антверпена. Пусть его открыто обвинят те, кто клевещет на него за его спиной!
— Говорите, отец Альдрованд, — сказала леди Эвелина. — В отправлении правосудия мы неопытны, и в недобрый час легла на нас эта обязанность, но мы выслушаем вас и с помощью Господа и Пресвятой Девы постараемся рассудить в меру нашего разумения.
— Уилкин Флэммок, — сказал монах, — не посмеет отрицать, что торговался о сдаче замка, ибо я слышал это собственными ушами.
— Убей его, отец! — крикнула негодующая Роза. — Убей этого ряженого! Если нельзя бить по монашескому одеянию, то можно по его стальным доспехам! Убей его или докажи, что он гнусно лжет!
— Успокойся, Розхен, ты вне себя, — сердито сказал отец. — Монах глуп, но тем не менее прав. Жаль, что его уши оказались там, где им быть не следовало.
Услышав, что отец напрямик признается в измене, на которую она считала его неспособным, Роза переменилась в лице, отпустила его руку и обратила на леди Эвелину лицо мертвенной бледности с глазами, готовыми вылезти из орбит.
Эвелина взглянула на виновного с выражением, в котором кротость и достоинство смешивались с печалью.
— Уилкин, — сказала она, — я ни за что не поверила бы этому. Возможно ли? В самый день гибели твоего благодетеля, так тебе доверявшего, ты мог сноситься с его убийцами, задумать сдачу замка и обмануть его доверие? Но не стану укорять тебя. Я лишаю тебя полномочий, которых ты оказался столь недостоин, и прикажу заточить в западную башню и держать там, пока Господь не пошлет нам помощь; быть может, заслуги твоей дочери спасут тебя от дальнейшей кары. Ступай и повинуйся немедленно.
— Да, да! — воскликнула Роза. — Идем, идем! — горячо и быстро говорила она. — Скроемся в самой темной из темниц… Тьма подобает нам больше, чем свет дня.
Монах, видя, что фламандец не спешит повиноваться, подступил к нему с видом, более подобающим его прежнему ремеслу и нынешнему воинственному одеянию, чем его духовному сану. Со словами: «Уилкин Флэммок! Ты арестован за измену твоей госпоже!» — он хотел схватить его, но фламандец отстранил его угрожающим жестом.
— Ты безумен! — сказал он. — Все вы, англичане, в полнолуние словно лишаетесь рассудка. Вы и глупенькую дочь мою заразили своим безумием. Госпожа, ваш высокочтимый отец возложил на меня обязанности, которые я надеюсь выполнить на общее благо. Вы еще не достигли совершеннолетия и потому не можете по своей прихоти отстранить меня от должности. Отец Альдрованд! Монах не облечен правом арестовывать. А ты, Розхен, осуши свои глаза. Ты глупа.
— Да, да! — сказала Роза, утирая глаза и ободряясь. — Глупа, да еще как глупа, если хоть на миг усомнилась в честности моего отца. Верьте ему, милая госпожа! Он мудр, хоть и нерасторопен, и добр, хоть выражается по-простому. А если он окажется предателем, тем хуже для него. Потому что тогда я брошусь со Сторожевой Башни в ров. Если он предаст дочь своего господина, то утратит собственную.
