Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
— Милый Фок! Ты прав, но веди будущее дело без де Санглена. Никакого старого шпионства! И государь против. Все свои соображения представь в докладной записке. И ищи людей! Новых, умных, деятельных. Никого из тех, кто служил при Шульгине, никого из конторы Чихачева.
— Так не бывает, ваше превосходительство! Не желторотых же младенцев брать?! Как без Фогеля обойтись? Без Фогеля сейчас никуда. Постепенность и преемственность здесь необходимы. Надзор есть форма существования государственного организма…
— Одна из форм, — поправил его Бенкендорф.
— Согласен. А форма существования есть результат развития.
— Может быть, ты и прав. Но мне желалось…
— Понятно, ваше превосходительство. И мне тоже хочется все устроить на иных началах.
Результатом дискуссий явилась докладная записка фон Фока, бывшего конногвардейца, ушедшего в отставку еще при Павле I и посвятившего себя полицейским заботам. Высшая наблюдательная полиция наконец обрела достойного руководителя. В записке фон Фока все четко обосновывалось и растолковывалось до мелочей. Похоже, что дело сдвинулось.
Между тем состоялось еще одно важнейшее событие. Тело покойного государя доставили в Чесменский дворец. Опять Петербург опутали ужасные слухи. Передавали из уст в уста, что злоумышленники в отместку за картечь на Сенатской сделали пороховые подкопы по всем главным улицам, где повезут тело императора Александра. В подвалы соборов они поклялись спрятать бочки и взорвать в подходящий момент. Даже в каждый флашкоут Троицкого моста будто бы заложили снаряды. В городе усилили патрули. Обыскали многие подвалы и проверили мостовые, но ничего так и не обнаружили. Вновь вынырнул слух о попе с козлиной бородой. Народ кинулся к Казанскому собору и долго ждал выхода. На увещевания полицейских никто не обращал внимания. Привезли пожарные трубы и стали поливать с четырех сторон любопытных. После этого площадь очистилась.
Фон Фок заявил Бенкендорфу:
— Уверяю вас, ваше превосходительство, что при деятельном и правильном надзоре ничего подобного просто не могло бы произойти. Сведения — вот корень вопроса.
Бенкендорф и сам понимал, что фон Фок прав, но жизнь более подкрепляла слова чиновника. От полицейской практики Бенкендорф пока был далек, да она и не очень-то увлекала. Хотелось, чтобы все устраивалось к лучшему и без особых столкновений.
— Снаряды в каждом флашкоуте Троицкого и пороховые подкопы по улицам — это пустяки. Но вот сведения о подложенной бомбе под крепостные ворота, намерение поднять на воздух два крепостных моста и разрушить взрывом Алексеевский равелин — указывают на направление мысли. В каждом обществе есть криминальные группы, стремящиеся прибегнуть к крайним мерам. Вот это и дело наблюдательной полиции. Располагали бы мы агентурой — узнали бы в момент источник слухов или, не дай Бог, открыли бы имена разбойников.
Бенкендорф доложил императору соображения фон Фока со своими комментариями.
— Я полагаю, ваше величество, что пора приступить к тщательной проработке проекта.
— Это и от тебя зависит, мой дорогой Бенкендорф, — ответил император. — Как только траурные церемонии окончатся, я готов вновь рассмотреть бумаги, в которых, надеюсь, ты учел замечания.
В Чесменском дворце гроб с телом простоял несколько дней. Один из сопровождающих погребальные дроги офицеров сообщил Бенкендорфу, как встречали тело государя по пути в Петербург. Бенкендорф подивился народной фантазии и еще раз убедился в справедливости речей фон Фока. Говорили, что тело государя почернело, что оно обезглавлено, что в закрытом гробу лежит вовсе не государь, а кто-то другой, государь же уплыл в лодке по Черному морю неведомо куда и что он жив. В корчмах Малороссии на ухо пересказывали, что государя намеренно лишили жизни, так как он обещал дать свободу крепостным, отделил Польшу от России и каждому желающему выдаст по шесть десятин пахотной земли.
Как только гроб подвезли к дворцу, новый император спустился с лошади, подошел к гробу и бросился на его крышку. Решено было везти в Казанский собор по особенному церемониалу. На первой неделе Великого поста и повезли, а на второй неделе — постановили доставить в Петропавловский собор. День выдался морозный, пасмурный, с ветром и снегом. Из Казанского до Петропавловки путь не близкий. Церемониал погребения заимствовал из Германии Петр Великий. Но там климат иной. Линейные унтер-офицеры гвардейских полков стояли навытяжку по пути следования. Мундиры в обтяжку, белые панталоны, на голове треуголки. Дистанция соблюдалась строго.
Вскоре после начала движения поднялась сильная метель. Вмиг облепило все и всех, и картина приняла сказочный характер. Мраморные статуи, казалось, безмолвно провожают покойного императора. Государь и многочисленная свита шли за гробом в длинных черных плащах, отяжелевших от пушистых хлопьев. Черные шляпы с распущенными полями и обвисшими плюмажами будто символизировали охватившую людей скорбь. Медленно выступали боевой и траурный кони, украшенные богатой сбруей. За ними шествовали рыцари Веселого и Печального образа. Первый рыцарь — в светлых блестящих доспехах. Снег к латам не прилипал. Рыцарь Печального образа шагал в черных доспехах с опущенным забралом. Огромных размеров меч тоже был опущен вниз. Рыцари ступали мерно и тяжело. Великий князь Михаил несколько отставал от императора. А позади в первых рядах двигались те, кто окружал нового государя на Сенатской.
Траурный кортеж двигался довольно долго, но Бенкендорфу показалось, что мгновения пролетели быстро. Духовенство особенно страдало от непогоды. Колесница превратилась в снежный холм. За свитой медленно ехали придворные экипажи. Вдовствующая императрица отсутствовала из-за нездоровья.
Гроб и в Петропавловском соборе не открыли для прощания. Братья стояли с поникшими головами. Голоса звучали с особенной торжественностью и величием. Бенкендорф забыл свои невзгоды в александровскую эпоху. Ему было искренне жаль тезку. При нем он воевал и прожил лучшую часть жизни. Судьбы людей прихотливы и удивительны! Мать покойного и для него была матерью. Но он никогда себя не чувствовал даже названым братом императора. Стена отчуждения давно выросла между ними. А за стенами собора в камерах бастиона Анны Иоанновны, Никольской куртины, бастиона Трубецкого и Невской куртины, Кронверкской куртины и Алексеевского равелина, во флангах бастиона Екатерины Первой и между ее бастионом и бастионом Трубецкого, на лабораторном дворе и в прочих укромных местах сидели те, кого покойный император не желал подозревать в замыслах против него и не желал карать. Факт, не подлежащий сомнению и не оцененный злыми и глупыми потомками.
Бенкендорф подумал, что сама судьба свела покойного императора и его непокорных офицеров здесь для того, чтобы теснее слить воедино и еще глубже в то же время разделить. Именно они не по своей воле собрались проводить его в последнюю дорогу. Среди них и любимцы, такие, как Серж Волконский, князь Трубецкой, полковник Тизенгаузен и Павел Пестель. Да, ко многим покойный император относился со вниманием, награждал и продвигал по службе. И вот они все здесь, кроме тех, кому удалось правдами и неправдами отстраниться от участия в заговоре. Но зато рядом стояли невидимые пособники и душевные союзники — Сперанский, Мордвинов, Киселев и многие иные. В случае торжества нынешних арестантов они сформировали бы республиканскую власть и без жалости распрощались с прошлым под благовидным предлогом. Возможно ли, чтобы Сперанский искренне сожалел о покойнике? Или Мордвинов? Мысли этих деятелей, неведомые окружающим, куда бы завели Россию? Какие бы реки крови пролились?
Прощание с императором Александром навсегда врезалось в память Бенкендорфа. Эпоха хаоса и непоследовательности российской жизни, которая привела страну к несчастью, окончилась. Куртины и бастионы, равелины и арестантские покои безмолвствовали, когда новый император со свитой покидал Петропавловский собор.
Солнце ударом луча пробило истощившуюся тучу, висевшую над крепостью и Невой. Император, не надевая шляпы, кивком подозвал Бенкендорфа.
— А мои друзья четырнадцатого декабря тоже провожали брата, — сказал он тихо.
И Бенкендорф удивился, как едино они мыслили и чувствовали.
— Однако я буду тверд, — заключил император. — Хотя, признаюсь, мне вся эта история неприятна. Карамзин утешает: иногда прекрасный день начинается бурею! Посмотрим!
Он долго смотрел перед собой, будто пронизывал стены тяжелым огненно-голубым взором.
«Русская правда»
Весь март и апрель шли беспрерывные допросы в Следственной комиссии. Правитель дел Александр Дмитриевич Боровков, чиновник особых поручений при военном министре Татищеве, в иные сутки спал по два-три часа, а когда и бодрствовал напролет за письменным столом, составляя записку о минувшем дне для императора. Открылось многое и совершенно невероятное. Прежде всего никто не мог вообразить, что накануне возмущения заговорщики составили «Манифест к русскому народу», и открыто провозгласили цели, с которыми вышли на Сенатскую, и собирались принудить сенаторов его принять. Манифест уничтожал бывшее правление, учреждал Временное революционное правительство, правда на короткий срок в три месяца, освобождал крестьян от крепостной зависимости, ликвидировал рекрутчину и военные поселения, а также вводил равенство перед законом.
