Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 1 - Марина Алиева
Лицо Дю Шастеля озарилось пониманием и, как ни странно, печалью.
– Мадам, – пробормотал он, покачивая головой, – иногда я теряюсь в догадках: за что судьба подарила мне счастье помогать вам? Я его недостоин.
– Это не счастье, а тяжелая ноша, Танги. И её вы, действительно, не заслужили. Но без вас мне не унести такую тяжесть.
Рыцарь совсем смешался, вскинул на мадам Иоланду полные надежды глаза и тут же подавил рвущийся наружу ответ.
Герцогиня выдержала его взгляд бесстрастно. Протянула руку, которую Танги поцеловал и задержал дольше, чем полагалось, а затем, резко отвернувшись, пошла к себе.
Как некстати… Как не нужно сейчас всё это! Политические расчеты не терпят никакой расслабленности, а такой – особенно… Мадам Иоланда отмахнулась от подскочивших при её появлении фрейлин и велела принести ей письменный прибор. Она даже в мыслях не позволяла себе произносить слово, которое только что прочла во взгляде Дю Шастеля. Именно слово, потому что само чувство, которое оно обозначало, было не просто не нужно – оно было преступно, недопустимо и опасно! Уж и так – на короткое мгновение – что-то дрогнуло внутри и разлилось по телу, вовлекая в бессмысленный водоворот головокружения…
– Никого ко мне не пускать, я занята!
Письмо Мигеля сейчас, как спасение от ненужных глупостей.
Мадам Иоланда нетерпеливо раскрыла листки, исписанные мелко и четко и погрузилась в чтение, заставляя то неудобное, что так сладко еще кружило в её теле, замереть и снова вернуться под надежные запоры благоразумия.
Она перечитала письмо дважды. И, пока составляла ответ, то и дело возвращалась то к одному, то к другому абзацу, стараясь ничего не упустить и не оставить недоговоренным. Мигель должен четко представлять, что ему делать, потому что теперь в Лотарингии он остался один полностью посвященный во все тонкости дела.
Пару раз мысль о молчащем герцоге Карле снова кольнула её досадной непонятностью, но быстро улетучилась. Все возможные причины этого молчания были уже много раз пересмотрены и обдуманы, чтобы снова на них отвлекаться. И даже если у Карла что-то пошло не так, как он рассчитывал, особой беды это принести уже не могло, поскольку времени прошло достаточно много, и всё остальное складывалось просто замечательно!
Потому-то и писала мадам Иоланда – уже почти целую ночь – с упоением и вдохновением человека, который ни в чем не сомневается, ничего не боится и подвоха ниоткуда не ожидает…
Но беды, как всем известно, приходят в тот час, который называют «своим».
Разве может волнующийся из-за чего-либо человек в полной мере оценить свалившееся на него несчастье? И хотя готовым к беде быть невозможно, все-таки особо страшной она кажется именно в минуты абсолютной уверенности в том, что всё вокруг хорошо.
Тусклый рассвет уже поднимался над Бурже, сводя к ненужности огонек свечи над законченным письмом, когда двор замка растревожился громкими криками и конским топотом.
Мадам Иоланда, в последний раз пробегающая глазами наставления Мигелю, вздрогнула. Никогда в своей жизни она не оказывалась в местах, подвергающихся захвату, поэтому испугалась не сразу, но сильно. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь шальной отряд подвыпивших бургундцев, желая доставить удовольствие своему герцогу, ворвался бы сюда в надежде захватить дофина и, тем самым, спутал бы все её планы! Подобный погром без внимания не оставишь, и о каких переговорах тогда может идти речь?!
Схватив со стола короткий кинжал, который всегда лежал у неё наготове, герцогиня бросилась к окну.
– Я немедленно желаю увидеть матушку! – услышала она голос Шарля из темной группы въехавших во двор всадников.
И почти тут же из дверей замка в накинутом кое-как камзоле, с мечом и кинжалом выскочил Танги Дю Шастель.
– Что случилось? – громко спросил он, разобравшись, что опасности нет.
Но Шарль, не отвечая и вообще, кажется, не замечая кто перед ним, пробежал мимо Танги внутрь, и вскоре его голос зазвучал уже в покоях мадам Иоланды:
– Оставьте нас все! Мне надо поговорить с матушкой один на один!
Герцогиня медленно отложила кинжал и почти машинально сложила и спрятала на груди письмо. В её покоях Шарль никогда себе такого тона не позволял. Похоже, случилось что-то из ряда вон, если он скакал сюда всю ночь да еще так раскричался
Огонек свечи дернулся и заметался – это фрейлины распахнули дверь в кабинет, чтобы хоть как-то соблюсти приличия перед госпожой и доложить о прибытии дофина.
– Ступайте. Вам же сказали, что его высочество желает говорить наедине, – ровным голосом вела им герцогиня и сдержанно улыбнулась: – Что-то случилось или ты так сильно соскучился, Шарль?
– Мне не до шуток, матушка!
Дофин, сердито поджав губы, вошел и плюхнулся на стул.
– Я приехал кое о чем вас расспросить. И очень надеюсь услышать правду.
Такое начало разговора герцогине совсем не понравилось. Но, ничем себя не выдавая, она обошла стол и села на сундук у стены, где было потемнее.
– Я всегда говорю вам правду, мой дорогой.
– Неужели… – дофин обиженно поджал губы. – Тогда объясните мне, что за чудо вы готовите, и почему о нем знают все, кроме меня?!
Вот тогда-то мадам Иоланда и поняла, что есть вещи, к которым нельзя приготовиться. Услышать она ожидала что угодно, но совсем не то, что услышала. Каждое слово, произнесенное Шарлем было равносильно удару убийцы, неожиданно нанесенному из темной подворотни. И будь его высочество больше искушен в придворных интригах или испытывай меньшее расположение к герцогине, он бы схватил сейчас свечу, поднес её к лицу мадам Иоланды и, может быть, первым из всех живущих увидел, как оно побледнело, и как мелко задрожали вцепившиеся друг в друга руки. Но Шарль ничего такого не сделал. Более того, вытянув ноги и растопырив локти на подлокотники, он продолжил говорить капризным тоном оскорбленного самолюбия:
– На днях меня посетил приехавший из Труа господин де Ла Тремуй. И, полагая видимо, что я в курсе всех дел при моем дворе, приватно сообщил, что некий благожелатель, пожелавший, естественно, остаться неизвестным, предупреждает нас о том, что герцог Бургундский осведомлён обо всех наших делах и намерен в них вмешаться! Вы можете себе представить,
