Сыновья Беки - Боков Ахмед Хамиевич
10
Когда Хасан наконец открыл глаза, вокруг было темным-темно. Он не понимал, где он и что с ним случилось. Попытался подняться. В плечо ударила резкая боль. Притронулся – все мокро. И тут он вспомнил. Вспомнил боль, такую же острую. Ранен, но жив. Странно! Как только кровью не истек? Что это давит плечо? А, прижался к прикладу винтовки! Видимо, это и остановило кровь, не пало ему погибнуть…
Занятый своими раздумьями, Хасан вдруг увидел прямо против себя зарево огня. Услышал он и стрельбу. Что это? Значит, вайнахи вошли в станицу? А где то войско, что с Терека? Расположилось там, на перевале? Где всадники, с которыми Хасан лежал здесь в траве? Там все кончено? И пулемет вроде молчит! Наверно, какой-нибудь счастливчик заткнул ему пасть и уже, может, прикатил к своим.
Хасан подумал о товарищах. Как погиб Мухи, он видел. Видел также, как упал тот, кто был похож на ногайца. А что же случилось с Исламом? Лежит где-нибудь, как Хасан? Или ему удалось уйти? Если спасся, он непременно придет с подмогой. А если нет? Как тогда отсюда выбраться? Любой ценой надо уйти, хоть ползком. Подняться на ноги Хасан не мог – очень кружится голова. Надо беречь последние силы, а потому придется ползти. Эх, хоть бы глоток воды! Один глоток!
Хасан часто вытягивался всем телом и, положив голову на сырую землю, отдыхал, И все смотрел в небо. Хоть бы дождь пошел! Пусть самый маленький. Даже несколько капель, попади они в рот, оживили бы Хасана. Тогда бы и силы прибавилось. Но с неба смотрят только звезды и, как бы дразня, мигают ему. Луна тоже торчит на одном месте. Ясная, светлая, она всем своим видом подчеркивает безнадежность ожидания дождя.
Хасана мучает черкеска: пуговицы все время расстегиваются. Да и как им удержаться, коли ползешь. Хасан оторвал кусок от подола нижней рубахи и туго перевязал плечо. Главное – остановить кровь, иначе силы покинут его и он останется здесь. Это Хасан хорошо понимает. Теперь и обнаженный живот болит, как рана, посыпанная солью. Хасан старается превозмочь эту боль – ведь, наверно, только кожа болит, от этого не умирают.
Упершись локтями в землю, Хасан на минуту останавливается, смотрит вдоль склона вверх. Когда же конец подъему, когда будет гребень хребта? Хасану кажется, что стоит ему подняться на гребень и увидеть долину, силы сами собой прибавятся. Голова отяжелела, как у человека, которого клонит ко сну. Словно сквозь сон видит он недалеко от себя пробегающих мимо людей, слышит Русскую речь…
Вот и гребень. Только сил не прибавилось. Тех, что были, едва хватило сползти вниз метров на пять. Отяжелевшая голова будто приросла к земле. Кругом все погрузилось во тьму.
Когда Хасан снова пришел в себя, в зубах у него скрипело железо. Холодное, приятное. Что это? Он открыл глаза и увидел возле себя сидящего на корточках человека, который из чугунного кумгана старался напоить его. Вода! Вода, о которой Хасан мечтал. И откуда-то вдруг силы берутся. И глаза видят, и уши слышат.
– Много не давай. Два-три глотка – и хватит, – сказал кто-то.
– Он приходит в себя! – облегченно произнес сидевший на корточках.
«По-ингушски сказал!» – обрадовался Хасан. Значит, опасность миновала и он среди своих.
– Хорошо, что хоть один остался в живых, – сказал уже кто-то третий.
Это Торко-Хаджи! Его голос из тысячи других узнаешь.
Хасан уже не благодарит судьбу, что привела его к своим. Услышав слова Торко-Хаджи, он думает, что лучше бы и ему остаться там, за хребтом, вместе с товарищами, чем вот так бесславно вернуться, не выполнив задуманного. А Торко-Хаджи, словно подслушав мысленную речь Хасана, сказал:
– Не везет нам со вчерашнего дня, все, что ни задумаем, проваливается.
– Одного не понимаю, – проговорил незнакомый Хасану голос, – как он мог пройти сквозь лавину войска на перевале и оказаться здесь?
Хасан и сам удивлялся, как это произошло. Вспомнилась русская речь, которую он услышал, как сквозь сон, вспомнились пробегавшие мимо люди. Видимо, в темноте они не заметили бессильно распластанного на земле человека, а может, приняли его за убитого своего товарища. А с убитым что делать? Не тащить же его на спине. Погибших много, всех не унесешь. Для того и фургоны и люди специальные назначены…
Не дошло до сознания Хасана, угасавшего, как огонь из сырого кизяка, о чем говорили русские. Даже не разобрал, в каком направлении они шли. Возможно, с ужасом взирали на пожар и размышляли о том, что у горцев-де большая сила, что они, может, уже в станице? А вдруг пришел им приказ из Моздока отходить назад и они радовались этому приказу?… Ничего не знал Хасан, не знали и другие.
Белоказаки действительно отступили, но горцы узнали об этом только на рассвете следующего дня.
– Выходит, наши молодцы, все-таки напугали гяуров! – говорили люди, стараясь поддержать Торко-Хаджи. – И пожар полюг.
Торко-Хаджи из-под своих седых щетинистых бровей смотрел в сторону станицы. Сейчас он думал не о вчерашнем пожаре. Этот пожар не причинил особого урона. Сгорели только стога сена на окраине села. Торко-Хаджи хочет одного: скорее бы пришел конец всем столкновениям между соседями – вайнахами и казаками. Но как этого добиться? Одного желания мало. Сейчас, правда, затишье. Но в любую минуту бой может снова начаться. Ночью на помощь магомед-юртовцам прибыли казаки с Терека. И странное дело, несмотря на такую сильную подмогу, все они как вкопанные стоят на месте, ни на шаг не продвигаются вперед. Что бы это значило? То ли они преувеличивают силы вайнахов, то ли решили понапрасну не истреблять своих людей, сидеть и ждать, как поведут себя горцы?… Трудно, очень трудно разгадать чужие замыслы. Торко-Хаджи вздыхает. Рядом с ним опускается на землю старик с такой же подстриженной, как у него, бородой, в такой же белой чалме.
– Не думаешь ли ты, Торко-Хаджи, – говорит старик, – что ждать нам нечего, надо с боем взять станицу?…
– Верное слово, – поддакивает подошедший сзади Ази.
Несмотря на сделанное ему накануне предложение уехать, он и не подумал подчиниться – надеется, видно, рано или поздно оказать давление на Торко-Хаджи.
Торко-Хаджи не отвечает им и даже не взглядывает на говорящих.
– Если мы займем станицу, гяуры-бичераховцы не посмеют и шагу сделать в нашу сторону. Это магомед-юртовцы тянут их сюда, – поет свою песню старик.
Торко-Хаджи отрицательно качает головой.
– Заняли же мы села Ахки-Юрт и Шолхи! – говорит Ази.
– Ахки-Юрт и Шолхи – другое дело, – обрывает его Торко-Хаджи. – Это не казачьи станицы, а ингушские села. Их заняли по праву. Поймите меня, я не из страха выступаю против нападения на Магомед-Юрт. Мы бы одолели его, вызвали бы помощь из Ачалуков и Назрани и одолели бы. Только не нужна нам несправедливость…
Не говоря больше ни слова, Торко-Хаджи торопливо направляется прочь от этих назойливых людей. «Хоть бы кто-нибудь из Владикавказа приехал», – думает он.
Накануне туда ускакал Малсаг. Решили, что надо посоветоваться, как быть, что делать. Что-то он не возвращается. Доехал ли?
Торко-Хаджи шел в глубокой задумчивости, когда вдруг что-то ударило ему в голову. Он покачнулся, на миг в глазах все потемнело и закружилось. Старик напряг все силы, чтобы не упасть и чтобы никто не заметил его замешательства. Он поднял руку, потрогал голову. И шапка и чалма, что обвязана вокруг нее, были влажными. Торко-Хаджи платком накрыл голову. Скоро боль чуть улеглась. Видно, рана оказалась не страшной. Поступило сообщение, что двое убиты. Торко-Хаджи неотступно думал о том, как прекратить этот бессмысленный бой. Можно было человека послать для переговоров. Но казаки не подпустят его, застрелят. Некоторые предложили поднять на винтовке белый платок вместо флага – не воевать, мол, идет человек, но Торко-Хаджи на это не согласился: не дай бог, сочтут их за трусов!..
Вечерело, когда вдали показались три всадника. Они мчались вскачь. Уж не белоказаки ли? Может, следом и отряд?… Уже приготовились достойно встретить пришельцев, но кто-то вдруг крикнул:
