Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– А что о новом папе бают чужеземцы? – спросил Иван Васильевич.
– Бают – он много хуже усопшего. Тоже великий, бают, разоритель будет. Пьяница, женок всяких и девок круг него невесть числа, детей от них великое множество…
– До сего нам дела нет, – перебил Иван Васильевич, – сие его гребта. А вот как он с Польшей и Литвой, как с басурманами?
– О сем бают разно, – продолжал дьяк. – Смута везде. Одной рукой, бают, новый папа деньги на Крестовые походы собирает, а другой рукой тайными грамотами с султаном Баязетом о дружбе ссылается…
– При таких делах, – заметил Иван Иванович, – крулю Казимиру есть о чем думу думать…
– У круля-то и так борзости мало было с Москвой биться, – добавил насмешливо Иван Васильевич, – а нынче и того менее будет. Ежели вот наместник Христов и разоритель Гроба Господня лобызать друг друга учнут, то Казимир-то меж двух огней окажется.
– Истинно! – смеясь, воскликнул Майко. – У Казимира-то, опричь всего, неполадки с уграми и чехами. Блазнят еще круля сии два престола – сынов у него много.
– Нынеча, мыслю, – продолжал Иван Васильевич, – Казимир-то намного к Михайле в Тверь запоздает, да мы все едино ждать не будем. Придем, Бог даст, еще поранее его!
Государь с веселой усмешкой взглянул на сына, но быстро отвернулся, заметив, что тому не терпится что-то сказать.
– Андрей Федорыч, – обратился он к Майко, – как все содеяно по приказам нашим в Новомгороде? Есть у тобя вести от наместников?
– Оповестил меня наместник-то новгородский Яков Захарыч, что задержал он много старых посадников и тысяцких, вдов их и других именитых бояр и боярынь, которые разные сговоры вели с крулем ныне или в прежнее время. Задержанных пытал и про всю крамолу у них вызнал.
– А казну и села их? – спросил Иван Васильевич.
– А казну и села их – все на тобя, государь, велел отписать, – ответил дьяк Майко.
– Извести Яков Захарыча, – молвил старый государь, – что добре им все содеяно. Пусть всех задержанных с семействами их шлет в Москву, ко двору боярина Ивана Товаркова, а в Новомгороде еще коромольной землицы поискал бы. Иди с Богом.
– Днесь же, государь, вестовым гоном весть пошлю о сем наместнику, – вставая и кланяясь, проговорил дьяк.
Когда государи остались одни, старый государь подошел к отворенному окну. Осенний денек стоял погожий. Тишь и теплынь кругом. Иван Васильевич молчал и задумчиво смотрел на кремлевские сады. Вдруг густой, мельтешащей в воздухе тучей пронеслись неподалеку скворцы.
– На пролете, – беззвучно прошептал он и, неведомо почему, вспомнил о Марьюшке.
Сидели они вдвоем на лесенке возле башенки-смотрильни и так же вот на Москву и на скворцов глядели. И было это все будто давным-давно, будто и весь мир тогда был иной, на нынешний совсем не похожий. Нежно улыбнувшись, он оглянулся на сына, но, встретив его гневный взгляд, вместо ласковых слов сказал деловито и сухо:
– Ну, сказывай, Иване, как обо всем мыслишь?
– Мыслю, государь-батюшка, – взволнованно заговорил Иван Иванович, – что нельзя нам зло копить крут собя. Мы ведаем все и о большом, и о малом гнезде! Все злые хитросплетенья их на глазах наших…
– Да. Сие все нам ведомо, Иване, и яз… – начал было Иван Васильевич, но, не кончив речи, спросил: – Скажи, как ты о новом папе мыслишь и о переменах, которые быть могут?
Молодой государь овладел собой: стало жаль отца, которому тяжко бывает, когда говорят с ним о мачехе. Помолчав, он ответил отцу спокойно и почтительно:
– Мыслю яз двояко. Может, папа и Казимир купно со своими доброхотами московскими и верейскими зло творить будут по-прежнему, как при Сиксте. Может, Иннокентий-то о Крестовых походах токмо в трубы трубить будет, а сам Баязета вместе с Менглы-Гиреем на нас подымет. Может, и Литву с Ливонией на нас уговорит.
– Право мыслишь, Иване, – одобрил государь своего сына, – разумеешь, что все дела наши: государственные, военные и торговые – с таковыми же делами иноземных царств ныне сплетаются. Помни, чем более расти и крепнуть Русь будет, тесней еще станут сии сплетенья. От сего же все богатство наше, цена и сила денег наших…
Иван Васильевич задумался, а Иван Иванович с некоторым недоумением глядел на отца. Казалось ему, что отец намеренно отводит разговор в другую сторону.
– Батюшка, – сказал он с легкой досадой, – яз тобе о руке Рыма, о гнездах рымских и польских у нас на Руси, о зле, какое на нас в Москве мыслят…
– Иване, Иване, – ласково перебил сына Иван Васильевич, – сие все едино. Ты молвил, двояко мыслишь, а надобно трояко. Третье-то и есть главное. Токмо помысли, Иване, тверезо, а обиды и горечь ото зла забудь. Не будь в делах государствования гневом пьян. Помни, мы с тобой умрем, и внуки наши умрут, а Русь останется… Вот мы Новгород собе мечом покорили, казнили и казним многих, заставы в Новомгороде крепкие держим, а покоя и мира нет…
– Что ж нам деять-то? Руки сложить, зло против собя копить?
– Переменить все надобно на Руси, дабы злу места у нас не было. Не страшны нам хищные враны и волки – передавить их враз можно. Надобно так содеять, дабы негде было ворогам корни у нас пустить, дабы сами завяли, а люди, нужные нам, процвели. Сие главное дело наше, а разных злых мух и других мелких гадов разрядный приказ и Товарков с прочими слугами нашими истребят.
Иван Васильевич помолчал и твердо сказал:
– Надобно нам, Иване, не токмо руль от ладьи государственной в своих руках доржать, а и все весла, которыми ладья движется, в нужные нам руки передать. Сие главное. Разумеешь?
– Разумею, батюшка, – ответил Иван Иванович. – Вижу давно, что ты не из тех государей, которые из-за деревьев леса не видят. Токмо лес-то все-таки из деревьев слагается.
– Добре сказано, – рассмеялся старый государь, – а посему приезжай ко мне после обеда. Мы един на един с тобой и о деревьях побаим, и о гнилых, и здоровых. Ну, иди с Богом. Ждать буду…
После обеда оба государя сидели в опочивальне Ивана Васильевича и почти полчаса вели тайную беседу. Оба были взволнованы, бледны, но говорили тихо, вполголоса.
– Тяжело мне, батюшка, – говорил Иван Иванович, – баить о сем. Токмо ведь сама же пишет Марья Андреевна и радуется, что грамоту отец ее из Москвы получил. От кого ж и что получил сей папский слуга Андрей Палеолог, короной своей торгующий?! Его же брат родной, Мануил-то, и того хуже. Сам ты ведаешь. Он и отечество, и веру продал, дабы на султанской дочке жениться. Греки-то ныне, батюшка, все продают, не токмо чужое, а и свое отечество. Ничего не стоит таким и Русь-то продать, за которую мы с тобой живот положить готовы. Татары верней их. Касим и Данияр были и есть верные нам слуги: они клятвы своей не рушили.
– Сии татары-то верней нам не токмо греков, а и братьев моих родных, – молвил Иван Васильевич.
– То-то вот греки и в дружбе великой с удельными нашими да со всеми боярами-вотчинниками. Вольный и самодержавный государь на Руси им не надобен – ни тем, ни другим. Вместе они кашу варят.
– Пусть варят! – воскликнул Иван Васильевич.
– Котел сей с кашей кипящей им же на главу опрокинем! Пока мы с тобой живы, вороги…
– Ведаешь сам, государь, – взволнованно прервал отца Иван Иванович, – в животе нашем не токмо Бог волен, но и люди.
Иван Васильевич с любопытством посмотрел на сына и спросил:
– А как ты о воровстве и зле таком мыслишь?
– За тобя страшусь, а первое для сего зла – рука папы. Папские-то слуги в твоих хоромах живут, пьют и едят с тобой за единым столом… – Иван Васильевич нахмурил брови. Заметив это, молодой государь продолжал: – О сем, батюшка, ты больше меня ведаешь. Яз же тобе еще молвлю токмо о слугах круля Казимира. Вот днесь ты мне сказывал о ладье государственной, а у самого-то руля у нас и фрязины есть, и греки, и ляхи, и татары, и литовские выходцы разные…
– Назови, кто? – приказал Иван Васильевич.
Иван Иванович заколебался сначала, но потом сказал твердо и резко:
– Волю твою, государь, смотреть за иноземцами исполняя, яз и слуги много лжи всякой приметили. Первое – не верю яз князю Лукомскому. Хошь и отъехал он к нам от Казимира, а веры ему нет. Греки с ним в большой дружбе, и ляхи, которые у нас служат, бывают у Лукомского. Есть еще братья Селевины, выходцы из Литвы, которые мытниками у ляхов возле нашего рубежа служили. Сии, яко псы, все везде нюхают. Верейский князь с Марьей Андревной… – Иван Иванович замолчал в волнении, но, пересилив себя, добавил: – В хоромах же у княгини твоей, как ты ведаешь, врач есть и две вещие бабы, которые всякие зелья варят.
Иван Васильевич утомленно закрыл глаза.
– Устал яз, Иване, – сказал он тихо. – Все вот Федор Василича жду. Мыслю, вборзе он из полона воротится. Тогда втроем мы думу о всех злоумышленьях подумаем. Днесь же нам наиглавное – с Тверью кончать. Следи посему за каждым шагом князь Михайлы. Пымаешь саму малость какую, и сей же часец мы на Тверь свои полки поведем… О верейских же яз сам не забуду. С них начинать надобно…
