Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
Иван Васильевич утомленно закрыл глаза.
– Устал яз, Иване, – сказал он тихо. – Все вот Федор Василича жду. Мыслю, вборзе он из полона воротится. Тогда втроем мы думу о всех злоумышленьях подумаем. Днесь же нам наиглавное – с Тверью кончать. Следи посему за каждым шагом князь Михайлы. Пымаешь саму малость какую, и сей же часец мы на Тверь свои полки поведем… О верейских же яз сам не забуду. С них начинать надобно…
Иван Иванович улыбнулся и, поцеловав у отца руку, вышел из его опочивальни.
В день бабьих именин, сентября семнадцатого, государыня Софья Фоминична обычно праздновала день ангела по второму своему имени, оба государя – Иван Васильевич и Иван Иванович – прибыли к Софье Фоминичне после завтрака с дарами и поздравлениями. Отслушав молебен и поздравив еще раз мачеху, Иван Иванович извинился нездоровьем жены и тотчас же отъехал к себе домой. Старый государь остался на обед. Услышав об этом, Елена, старшая из детей его, захлопала в ладоши, бросилась с радостным криком к отцу:
– Остался, остался, остался!
Государь поднял Елену на руки и нежно поцеловал в обе щеки. Почему-то ему вспомнилось, как в дни детства маленький братец его, Юрий, так же вот заплескал руками от радости, а бабка Софья Витовтовна строго остановила его, сказав:
– Не подобает так княжичу…
Иван Васильевич ласково поглядел на свою любимицу и подумал, что теперь другие уж времена и другие обычаи.
– Девятый годок уж Оленушке нашей, – проговорил он вслух, любуясь дочкой. – Мыслил яз, будет она в мать, маненькая, а она вишь как поднялась, будто сосенка в бору.
– В тобя пошла, – лаская девочку, сказала Софья Фоминична и продолжала, коверкая слова: – Родился так вот: Элен, Феодосия, другая Элен, сего лета в апреле Эудоксия, а ныне яз паки тязела стала, пяти месяс…
Иван Васильевич рассмеялся.
– Чем более детей, семейство крепче, – сказал он шутливо. – Токмо ты девок уж не роди, а то девок-то у нас с тобой четыре есть, а сынов – токмо три…
– Тут не наса воля, а Бозья, – смеясь же, ответила Софья Фоминична.
Иван Васильевич окинул жену быстрым взглядом и заметил, что к тридцати пяти годам она еще больше потолстела, но все же была свежа и моложава.
– Просвирка, – шепнул он одними губами и добавил вслух: – После обеда яз отдохну не более часа, мне надобно.
– А ми на полевин час ране обед соберем, – смеясь, лукаво перебила его Софья Фоминична и, увидев вошедшую кормилицу с пятимесячной Евдокией на руках, пошла ей навстречу, радостно бормоча:
– Миля моя, миля…
Слушая нерусский выговор жены, Иван Васильевич вдруг почувствовал около себя все чужим, кроме маленькой Оленушки. Особенно чужой показалась ему сама Софья – женщина небольшого ума, но хитрая, льстивая, чувственная и злобная святоша. И в этот день было для него особенно убедительным все, что говорил ему о мачехе сын его любимый…
Октября десятого, в пятницу, на третий день, как зима начала становиться, прискакал к отцу перед самым обедом крайне взволнованный Иван Иванович.
– Батюшка, – с трудом выговаривали его дрожащие губы, – бабка-повитуха баит, Оленушка моя родит… Вборзе, баит, родит…
– Ништо, Иване, ништо, – с улыбкой перебил сына старый государь, – так уж от Бога поставлено. Все женки рожают, на том и род человечий держится…
Иван Иванович схватил отца за руки.
– Батюшка, – горячо говорил он, – един ты у меня родной! Молю тя, приезжай обедать ко мне! Приезжай. Колымага моя у твоего крыльца. Легче мне с тобой!..
Когда они приехали в хоромы Ивана Ивановича, там хотя и не было никакой суматохи, но стояла особая тревожная тишина, и слуги исполняли свои обязанности как-то ускоренно, будто спешили куда-то.
У красного крыльца ожидал государей дворецкий Ивана Ивановича, все тот же Данила Константинович, которого, заменив греком, давно уже отпустила от себя Софья Фоминична.
Молодой государь опять заволновался и, побледнев, спросил дворецкого:
– Как с государыней-то?
– Все слава Богу, – с улыбкой ответил Данила Константинович и, поклонившись старому государю, поцеловал протянутую ему руку.
– Ну, пойдем, батюшка, токмо взглянем на княгиню мою, – весело проговорил Иван Иванович, – да сей же часец обедать будем.
– Стол-то уж собран, государь, – доложил дворецкий.
– Добре, добре! – воскликнул Иван Иванович и быстро побежал вверх по ступеням.
Иван Васильевич с улыбкой переглянулся с дворецким.
– Младость сие, Данилушка, – со вздохом сказал он и добавил: – После обеда, как всегда, приготовь постель мне в трапезной…
– Слушаю, государь, – тихо молвил дворецкий.
В покоях Елены Стефановны Иван Иванович стоял возле постели жены, когда вошел туда старый государь. Здесь же были бабка-повитуха и две старые боярыни из приближенных покойной Марьи Ярославны. Все они низко поклонились государю, а он, узнав старых служанок матери своей – Ольгу Тимофеевну да Степаниду Федотовну, поздоровался, назвав их по имени и отчеству.
Встретив взгляд снохи, он улыбнулся и ласково спросил:
– Как тобе, доченька, можется?
Елена Стефановна была тронута приходом свекра.
– Благодаря Богу добре, – радостно молвила она. – Молю тя, государь, благослови мя, отца вместо.
Как только Иван Васильевич благословил сноху и та поцеловала его руку, к нему приблизилась старая боярыня Степанида Федотовна и, низко кланяясь, молвила:
– Идите, государи, к собе в палаты. Надоть нам роженицу готовить.
За трапезой беседа зашла о разных делах государственных.
– Не успел яз сказать тобе, Иване. Был у меня до твоего приезда дьяк Майко, за ранним завтраком, – начал Иван Васильевич, – вести принес из Пскова. Смерды там пуще прежнего мутят, а на вече снова нестроенья идут и смуты. Повелел яз тайный приказ послать наместнику, дабы масла в огонь подливал.
– Разумею сие! – воскликнул Иван Иванович с усмешкой. – Хочешь ты, дабы Псков сам в руки Москвы пошел, а возьмем Псков-то, можно и на смердах так узду затянуть, что не пикнут.
– Сие все так, Иване, – заметил старый государь, – запомни главное: государю надобно зрить не токмо днешнее, а и то, что через многие лета будет. Посему мыслю яз и до взятия Пскова, и после многие льготы смердам дать. Сии мужи – крепкие хозяева и торговцы – не что ведь иное, а лен сеют. Годны они, дабы и из них порубежных помещиков изделать, яко изделали мы помещиков из холопов опальных бояр новгородских. Они и ныне первые из псковичей немецких ворогов на собя принимают. Нам, а может, детям и внукам нашим они главным оплечьем еще долго будут против Ливонии. Может, уж тобе даже придется испомещать их, то ты земли им поболее прирежь, дабы работников и холопов еще более собе завели. Они же тобе и воями будут.
В это время, слегка скрипнув, отворилась дверь. Боярыня Степанида Федотовна, радостная и взволнованная, вскочила в трапезную.
– Бог сына дал! – воскликнула она. – Государыня здрава, благополучна. Когда же, государи, молебен петь будут в крестовой, забегу покличу вас.
Иван Иванович, побледневший сначала и окаменевший, вдруг ожил и, радуясь и плача, бросился обнимать отца.
– Батюшка, сын у меня! – восклицал он. – Сын ведь, батюшка! Сын!
Отец, отерев ладонями слезы со щек, перекрестился и проговорил:
– Продлил Господь род наш. Да горит свеча от свечи, да не угаснет вовек!
На четвертый день после рождения сына, октября четырнадцатого, Иван Иванович сидел у отца за ранним завтраком и в ожидании дьяка Майко весело беседовал.
– Хочу тобе и сношеньке, – говорил старый государь, – подарить нечто «на зубок». Хочу, что матерь твоя получила в наделок, вернуть сыну и внуку ее.
Иван Иванович с благодарностью поцеловал руку отца и молвил:
– Сие будет великой радостью Оленушке, ставшей ныне через сына моего кровной родней нашей…
В это время вошел и поздоровался с государями дьяк Майко.
– Будь здрав и ты, – ответил ему государь, – садись. Как новгородцы-то?
– Ночесь токмо привезли их. Мужья на дворе боярина Товаркова, Ивана Федорыча, а жены их с детьми малолетними в иных местах за приставы посажены. Начальник стражи весть привез от наместника твоего. Воротился из бегов в Литву боярин новгородский Иван Савелков токмо сам-третей! Король его не пожаловал, не принял, а опричь того свои же челядинцы ограбили да бросили его…
– И добре изделали! – смеясь, заметил Иван Васильевич. – Ты вот, Андрей Федорыч, вестовым гоном оповести Якова Захарыча, дабы вотчины его к коромольной землице прибавил, а летуна сего поимал…
– Сей птице Яков Захарыч соли на хвост насыплет! – воскликнул Майко. – Более никуда уж не полетит.
Все слегка рассмеялись.
– Ну, иди с Богом, Андрей Федорыч, да пришли-ка мне сей же часец Димитрия Володимирыча.
