Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Ингрэм выругался и налил себе вина из открытой бутылки. «Вот так сиди тут и слушай, пока великий драматург обихаживает шлюху! Хотя…, - он вдруг резко схватил Мэри за руку и потянул к себе на колени.
Девушка почувствовала кислое дыхание и, взглянув в налитые кровью глаза, сказала:
«Пожалуйста, не надо, ваша милость, я прошу вас!».
— Еще чего, — рука Ингрэма зашарила у нее под платьем. Роберт спокойно сказал: «Да оставь ты ее в покое, дружище, там, же и смотреть не на что. Сейчас попросим мамашу Булл разбудить кого-нибудь из девок, тут их всегда вдосталь, нечего им дрыхнуть до обеда».
— А я хочу эту, — упрямо сказал Ингрэм, и взяв Мэри за шею железными пальцами, приказал:
«А ну вставай и подыми юбки».
— Да взгляни, — Роберт внезапным, ловким движением разорвал девушке платье на груди.
Ингрэм увидел худые ребра и два мальчишеских, маленьких соска, и, ухмыльнувшись, спросил: «Ты, может, парень?»
— Оставьте меня, пожалуйста, — сглотнув, попросила Мэри, — мне тринадцать лет всего лишь.
— В Гоа я спал с десятилетней, — задумчиво проговорил Ингрэм, — у нее грудь была больше твоей головы. Туземки рано развиваются. Ладно, — он рассмеялся, — пошла вон отсюда.
Хлопот с такими девками, как ты, больше, чем удовольствия.
Роберт бросил Мэри мелкую монету и она, стягивая на груди разорванное платье, подобрав бутылки, вышла.
Уже спускаясь вниз, она услышала шепот: «Мисс Мэри!».
— Простите, пожалуйста, — тихо сказал Роберт. «У нас…, работают разные люди, сами понимаете. У вас есть во что переодеться?»
Мэри кивнула и так же тихо ответила: «Ничего страшного, ваша милость».
Роберт поднес ее детскую, покрасневшую от холодной воды руку к губам, и поцеловал. «Вы очень смелая девушка, — вздохнул он, и, поклонившись, ушел.
Полли оглядела свое платье, — шелковое, гранатового цвета, расшитое бронзой, и поправила падающие на плечи темные локоны. Сглотнув, она прислушалась — дядя Мэтью произносил какой-то витиеватый тост за музу Мельпомену и ее служителей.
Девушка постучала, и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь:
— Oncle Mathieu! Bonjour! — сказала она, остановившись на пороге. «Прошу прощения, я задержалась».
— Ну что ты, моя девочка, я тебе всегда рад! — ласково проговорил стоящий с бокалом вина в руке Мэтью. «Джентльмены, моя племянница, мадемуазель Полина. Ее мать разрешила мне взять Полину с собой — она никогда не была в Лондоне. Ну, что, дорогая, как тебе лондонские лавки?
Мужчины поднялись и Бербедж сказал: «Боже, настоящая французская красота!
Мадемуазель Полина, надеюсь, ваш дядя разрешит вам ненадолго украсить собой наш праздник?»
— Я много купила, — покраснев, с милым акцентом, ответила Полли. «Надеюсь, дядя Матье на меня не рассердится».
— Не рассердится, — уверил ее Матвей.
«Какие глаза, — подумал Уильям. «Как самая черная, бурная ночь, когда в просветах между тучами видны звезды — мерцающие золотом».
Полина села рядом с ним, и он почувствовал запах роз.
— Ваш дядя разрешает вам пить вино, мадемуазель? — Уильям увидел, как на ее груди чуть колышется кружево — оно было чуть светлее смуглой, гладкой кожи.
— Я же парижанка, — бойко ответила Полина и тут же, покраснев, призналась: «Ну, дома мне его матушка разбавляет водой, конечно».
— Ну и славно, — Уильям налил ей бургундского и Полина, подняв глаза, посмотрев на него, сказала: «А вы, правда, актер?»
— И драматург тоже, — улыбнулся Уильям.
— Я только балаганы на ярмарках видела, — погрустнев, призналась Полина. «У нас в Париже нет таких театров, как у вас».
— Это, — сказал Шекспир, любуясь ей, — дело поправимое, мадемуазель.
Мэри проснулась от неприятного холодка под тонким, изъеденным молью одеялом. Она поежилась, и, опустив руку вниз, ахнула — пальцы были испачканы кровью. Девушка, было, хотела позвать свою соседку по крохотной, под самой крышей таверны, комнате, но вспомнила, что Кэтрин осталась ночевать у Сапожника.
В маленькое оконце вползал еще серый, ранний рассвет.
— А ну хватит валяться! — раздался с порога громовой голос мамаши Булл. «Быстро вниз — воду таскать!»
Она подошла к сломанной, уже непригодной для чистых комнат, кровати и застонала: «Ну что ты за дрянь такая! Испортила простыни вконец! Знаешь, что у тебя крови скоро — подкладывай тряпки! Не отстираешь — из жалованья вычту».
— Я не знала, миссис Булл, — тихо ответила Мэри, глядя на кровавое пятно между ногами.
«Это у меня в первый раз».
Булл наклонилась, и, мазнув толстыми пальцами по пятну, отвесила Мэри пощечину — от души.
— За что! — крикнула девушка, стирая кровь со щеки.
— Так принято, — ответила мамаша Булл. «Вообще это твоя матушка должна делать, но раз уж ты сирота…, Поднимайся, что разлеглась, и простыни замочи — свежая кровь, может и отойдет еще».
Мэри оделась, и, подложив между ног скомканные тряпки, собрав белье, спустилась на двор — к колодцу.
Полина оглядела пустые деревянные галереи и восхищенным шепотом сказала: «И все это построили, чтобы люди ходили на представления?».
Уильям, сидевший на сцене, улыбнулся: «Ну, туда, — он махнул рукой наверх, — пускают только джентльменов, видите, у нас даже есть отгороженные места, очень удобно, — дверь во время представления закрывается, и никто вам не мешает. А тут, — он указал на партер, — всякая чернь стоит. Ну, можно табурет взять, если мелкая монета есть.
— А как это — писать пьесы? — спросила Полина.
Уильям подпер подбородок кулаком и рассмеялся: «Ну как? Сначала надо много читать — например, для «Генриха Шестого» я засыпал и просыпался с «Хрониками» Холиншеда. А потом, — он помедлил, — ну, у каждого по-разному, но я обычно иду гулять. По Темзе. Хожу и про себя складываю строки. Вообще, — Шекспир постучал себя по голове, — оно все тут, мадемуазель Полина. И это очень сложно.
— Почему? — тихо спросила девушка.
— Потому, — Уильям спрыгнул в партер и подошел к ней, — они были одного роста, — что я смотрю на вас, и думаю — как бы вас вставить в пьесу? В общем, с нами тяжело говорить, мадемуазель Полина, потому, что мы все время заняты другим.
— Все время? — Уильям увидел, как ее губы, — цвета граната, — чуть улыбаются, и, ответив:
«Ну, большей частью, — поцеловал ее.
— Месье! — возмущенно сказала девушка, отступив.
— Если вам не понравилось, я больше не буду, — Уильям увидел румянец на смуглых щеках.
— Дело не в этом, — сердито ответила девушка, — джентльмен должен просить разрешения у дамы, месье Шекспир.
— А я не джентльмен, мадемуазель Полина, — грустно ответил он. «Я актер и сын перчаточника. Так вам не понравилось?».
— Понравилось, — пробормотала мадемуазель и поцеловала его сама — быстро, озираясь.
— Репетиция начнется через час, — Уильям посмотрел на нее и вдруг сказал: «Хочешь мне помочь?».
Полина кивнула. Он порылся в груде бумаги, что лежала на сцене, и кинул ей растрепанные листы: «Ты же читаешь на английском?»
Она кивнула.
— Отлично, — Шекспир взобрался на сцену. «Иди сюда, будешь за Маргариту Анжуйскую».
Отсюда, с этого места: «Вот, Йорк, смотри, платок…»
— А ты кого играешь? — спросила Полина, просматривая исчерканную рукопись.
— Как раз Йорка, — улыбнулся он.
— Вот, Йорк, смотри, платок, — неуверенно, тихо, сказала Полина, и вдруг, откинув голову назад, вытянув руку, продолжила — красивым, низким голосом:
— Я намочилаЕго в крови, которую извлекСвоею острой шпагой храбрый Клиффорд…
— Молодец, — тихо проговорил Шекспир и чуть поежился, увидев в длинных пальцах девушки окровавленный кусочек кружева.
— Долой с него корону! И с короной, И голову долой! Покончим с ним, Пока мы дышим! — закончила Полина монолог, и Уильям пробормотал: «Французская волчица…»
— Еще рано, — озабоченно сказала девушка, глядя на строки. «Тут реплика Клиффорда сейчас».
— Это я просто так, — Шекспир обнял ее и сказал: «Если бы женщины играли в театре, ты стала бы великой актрисой, моя смуглая леди. А теперь беги, — он забрал у девушки рукопись, — сейчас сюда явятся Бербедж и компания.
— Можно я посмотрю, ну, сверху? — умоляющим голосом спросила девушка. «Пожалуйста, месье».
— Если ты еще раз назовешь меня «месье», я тебя больше на сцену не пущу, — сердито проговорил Уильям, еще раз целуя сладкие, такие сладкие губы. «Быстро на галерею, и чтобы тебя никто не видел».
— Не увидят, — пообещала Полина, взметнув шелковые юбки.
— А почему женщины не играют в театре, дядя Матье? — спросила девушка, искоса глядя на Вельяминова. Они говорили по-французски.
Матвей ловко очистил апельсин — шел перерыв между действиями, по театру ходили разносчики фруктов и сладостей, и протянул племяннице половину.
