Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
[1] Оружный – вооруженный.
[2] Монета в Чосоне с квадратным окошечком в центре.
[3] Дословно «тетушка говяжий суп»
[4] Если придерживаться правил написания корейских имен, то верное написание – Хё Ну́, то есть ударение падает на оба слога.
[5] Старший брат. Так обращаются мужчина к старшему брату и к другу, который старше его
Глава тридцать шестая.
Через несколько дней Елень нагрузила корзины посудой собственного изготовления и отправилась в путь. Соджун поехал с ней. Он был после ночного дежурства, и госпожа отговаривала капитана, но он хотел сам проводить ее. Так ему было спокойней.
Когда солнце достигло зенита, они оказались у таверны Аджумы Мугук. Женщина уже крутилась по двору, заметив спешившихся у ее харчевни всадников, она поспешила к ним, узнала Соджуна, поклонилась, справилась о здоровье, поинтересовалась, зажила ли рана. Елень даже удивилась. Капитан стушевался, не сумев быстро сообразить ответ.
— Рада вас видеть в добром здравии, господин, суп почти готов. Может, будете пирожки? — спросила хозяйка.
Путники отказались. Елень развязала крышку на одной из корзин и достала пару серовато-бежевых мисок пунчхон[1] . Она протянула их Аджуме Мугук. Та, увидев посуду, быстро вытерла совершенно чистые руки о передник и взяла миску, внимательно слушая приезжих. Капитана она знала давно. Госпожу, одетую по-мужски, видела впервые.
Соджун нередко проезжал мимо этой деревушки, стоящей на перепутье трех дорог. Вдоль дорог раскинулись поля, которыми и жили крестьяне. А Мугук жила таверной, которую на свой страх и риск они построили с мужем. До Ханяна было четыре часа верхом на отдохнувших лошадях, но отсюда до ближайшего поселка — полдня езды. Проезжие были рады спешиться, размяться и поесть перед Ханяном. Харчевня превратилась в таверну, где при желании можно было остаться на ночь или просто переждать непогоду. Столики стояли на террасе вдоль длинной стены дома, а пол террасы зимой был теплым: дымоход от очага, на котором фырчали и томились огромные чаны с рисом и другой едой, проходил под всей террасой. Кроме того, обычно террасы строились открытыми, но здесь по всему периметру она была огорожена перилами в половину человеческого роста. Для лютой непогоды были изготовлены раздвижные ставни, которыми закрывали террасу в ливень и метель. Сейчас было тепло по-весеннему, и терраса была открыта взору.
Мугук окинула взглядом таверну, обеденное время еще не настало, поэтому посетителей было немного. Женщина пригласила Соджуна и Елень присесть. Она поставила чашу, которой так долго любовалась на стол, и посмотрела на гостей.
— В моей таверне мы используем хорошую посуду, вместо мисок из тыквы[2], но, боюсь, такую дорогую в необходимом для нас количестве мы закупить не сможем, — сказала хозяйка.
Елень оживилась.
— А сколько вам нужно?
Мугук улыбнулась:
— Мисок пятьдесят. Мы же не одно блюдо подаем.
Елень достала из корзины еще две миски, одна меньше другой.
— В этой вы можете подавать рис, а в этой — кимчи. А вот в таких небольших тарелках можно выставлять другие гарниры, — и Елень выставила еще небольшие плошки[3].
— Ну, такие плошки и вовсе роскошь! У нас они деревянные!
Странная гостья улыбнулась, и удивительные глаза заискрились.
— Но дерево натягивает запах! Да и плохо отмывается от соевого соуса да перечной пасты.
Это была правда. Но Мугук нашла способ, как с этим бороться. Она просто в таких плошках подавала одни и те же гарниры. Иногда случалась путаница, но от таких незначительных ошибок посетителей меньше не становилось.
— И потом, мою посуду так просто не разбить, — и с этими словами Елень швырнула чашку на пол. Мугук вскрикнула, прижав руки к груди, но чашка подпрыгнула на полу и осталась целой и невредимой. Елень подняла плошку и протянула хозяйке, та жадно всматривалась в посуду, но не заметила ни трещинки! Мугук глянула на гостью с восторгом.
— На камни бросать не стоит, но посуда достаточно крепкая, чтобы не треснуть от падения на пол или землю, — заметил капитан, молчавший все время.
Мугук вертела плошку в руках и вдруг приметила что-то на дне чашки. Присмотрелась.
— А это что? — спросила она с любопытством.
— Это знак мастера, — ответила Елень с улыбкой.
— И кто же этот мастер?
— Я.
Мугук подняла глаза и посмотрела на странную госпожу. То, что перед ней была дворянка, объяснять не требовалось. Но это была какая-то необычная дворянка. Во-первых, она была одета по-мужски. Где это видано, чтобы женщина рядилась в мужское? Во-вторых, между большим и указательным пальцем у нее была потертость на коже, причем на обеих руках. А это уж совсем удивительно, потому что такая мозоль — знак мечника. В-третьих, глаза гостьи. Уж сколько стоит таверна, уж сколько народа прошло по этим дорогам, но таких глаз Мугук не видала отродясь! В-четвертых, эта одетая по-мужски зеленоглазая дворянка-мечник — гончар? Было над чем подумать…
Хозяйка молчала, разглядывая рисунок. Этот знак и рисунком-то сложно назвать: волна изгибалась каким-то причудливым образом, и, только присмотревшись, Мугук поняла — это был силуэт сидящей кошки. Линия, едва обозначившая подбородок и щеку, заострялась двумя треугольниками-ушками на макушке, а потом сбегала вниз, изгибаясь по спинке и закругляясь хвостом. Мугук не знала, что этот знак был придуман по настоянию деда Сэчана всего пару дней назад. Тот считал, что у каждого мастера должен быть свой знак[4].
Мугук смотрела на стоящую перед ней разномастную посуду. Она уже думала о хорошей посуде для таверны, даже в Ханян ездила, да вот только вернулась ни с чем. С учетом необходимого количества гончары заламывали высокую цену. Однако эта странная парочка просила за посуду на треть меньше. А треть — это много.
Елень заметив сомнение хозяйки, закрыла крышку опустевшей корзины.
— Аджума Мугук, а суп еще долго ждать? — вдруг спросила она.
Мугук спохватилась, подскочила, убежала. Через минуту она уже поставила перед гостями миски, исходящие
