Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли
Вскоре после того, как французы вступили в Москву, и в самом городе, и вокруг него начало развертываться партизанское движение, парализовавшее подвоз продовольствия.
Понимая, что над армией нависла угроза полного разгрома, Наполеон послал в Петербург Александру два письма с предложением мира, но ответа не получил.
С каждым днем положение французов становилось все хуже.
…22 сентября, когда Барклай оставил Тарутино, в лагерь русской армии выехал из Москвы личный посол Наполеона — генерал-адъютант Лористон с письмом своего императора к Кутузову.
«Князь Кутузов! — писал Наполеон. — Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша Светлость поверила тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не смея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом».
Провожая Лористона, Наполеон сказал ему: «Я хочу мира, мне нужен мир, нужен во что бы то ни стало, спасите только честь».
Кутузов категорически отверг идею мира.
— Я буду проклят потомством, если во мне будут видеть первопричину какого бы то ни было соглашения, потому что таково настроение моего народа, — ответил Кутузов.
К этому времени французская армия потеряла четверть миллиона солдат и офицеров. Притока свежих сил практически не было.
Русская армия, напротив, росла и крепла: в Тарутинском лагере через три недели стояло 120 тысяч человек, а численность резервов была доведена до 130 тысяч, не считая более чем ста тысяч ратников в ополчении.
«Каждый день, проведенный нами в этой позиции, — говорил потом Кутузов, — был золотым днем для меня и для войск, и мы хорошо им воспользовались».
Из Тарутина путь Барклая пролег через Калугу. Когда он проезжал через этот город, его карету забросали камнями. Сквозь разбитые окна опальный военачальник и его спутники слышали угрозы и крики: «Изменник! Предатель!»
Потребовалось вмешательство полиции, чтобы прекратить бесчинства толпы.
Барклай остановился в доме губернатора. Он пробыл там всего один день и весь этот день был занят сочинением писем. Два из них — Александру и Кутузову сохранились.
24 сентября он писал императору:
«Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезным на службе… и эта причина побудила меня просить у князя Кутузова позволения удалиться из армии до восстановления моего здоровья.
Государь! Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел жить и умереть…»
А еще через два дня Барклай написал письмо и Кутузову, в котором дал подробный отчет о своих действиях с 24 по 26 августа, причем в этом документе Михаил Богданович вполне обоснованно старался восстановить свой попранный авторитет.
Раздражение Барклая не в малой степени было вызвано инцидентом, произошедшим в Калуге, и, по-видимому, послужило толчком для того, чтобы начать целую кампанию, направленную на восстановление собственной чести и доброго имени.
Из Калуги Барклай поехал через Тулу кружным путем во Владимир. Из Тулы он написал жене: «Готовься к уединенному и скудному образу жизни, продай все, что ты сочтешь излишним, но сохрани только мою библиотеку, собрание карт и рукописи в моем бюро».
По дороге из Тулы к Владимиру Барклая ждало еще одно испытание. То ли из-за того, что был какой-то праздник, то ли по другой причине, но около дома станционного смотрителя, когда Барклай прошел туда, было много досужей публики. Узнав, кто находится в доме, толпы людей стали кричать и ругаться, называя Барклая изменником и не желая пропустить его к экипажу. Один из спутников Барклая — полковник Закревский, — обнажив саблю, проложил дорогу к возку и заставил ямщика ехать.
Всю дорогу до Владимира Барклай был мрачен, как никогда, и не проронил ни слова. Теперь он ехал, соблюдая строгое инкогнито, и все мысли его были направлены на то, как добиться оправдания перед родиной и народом.
В эти дни Барклай продумывал письма, которые в ближайшее время и отправил царю и двум министрам — внутренних дел и военному. Письма, полные раздражения и горечи.
8 октября он направил министру внутренних дел Козодавлеву письмо с требованием напечатать в «Северной почте» опровержение порочащих его упреков, «ибо помрачение чести целой армии и ее начальника не есть партикулярное, но государственное дело».
Приехав во Владимир, Барклай навестил остановившегося там Ростопчина и провел в беседах с ним целый день — с 8 часов утра до 9 часов вечера.
В письме жене из Владимира от 16 октября он сообщал, что послал в Петербург к царю своего адъютанта Кавера, и писал далее: «Если бы Его Величество меня совершенно уволили от службы, то я принял бы это как награду за долголетнюю службу. Если я не получу ответа на мою просьбу, то подам прошение об отставке и поеду через Псков в Лифляндию».
Ожидая Кавера во Владимире и снова сильно болея, Барклай подготовил для печати «Объяснение генерала от инфантерии Барклая-де-Толли о действиях 1-й и 2-й Западных армий в продолжение кампании сего 1812 года» и послал его царю из Владимира 25 октября с просьбой о дозволении публикации.
«Всемилостивейший государь! — писал Барклай в этом письме-объяснении. — Проезжая губернии внутренние, с сокрушением сердца слышу я повсюду различные толки о действиях армий наших, и особливо о причинах отступления их от Смоленска и Москвы. Одни приписывают то робости, другие — недостаткам и слабости разного рода, а некоторые, что всего оскорбительнее, даже измене и предательству!
Известный отзыв князя Голенищева-Кутузова, что отдача неприятелю Москвы есть следствие отдачи Смоленска, к сожалению, подтверждает во многих умах сии ужасные для чести армий и предводительствовавших ими заключения.
Я менее всех должен быть равнодушен к ним и более всех нахожу себя в обязанности защищать честь армии и честь мою собственную, сорокадвухлетнею службою и увечьем стяжанную».
И далее Барклай просит императора разрешить публикацию отчета о действиях 1-й и 2-й Западных армий, который он прилагает к своему письму.
Однако Александр публикацию не разрешил.
Барклай заканчивал это письмо к царю такими словами: «Благомыслящие сами увидят истину объяснений моих; перед недоверчивыми оправдает меня время; пристрастные изобличатся собственною совестью в несправедливости своей, а безрассудных можно, хотя и с сожалением, оставить при их заблуждении, ибо для них и самые убедительные доводы не сильны».
За то время, пока Барклай кружным путем ехал к Владимиру и, остановившись там, ждал ответа от Александра, в ходе войны произошли серьезные перемены.
6 октября войска Мюрата были разбиты неподалеку от Тарутина на реке Чернишне, а на следующий день главные силы Наполеона вышли из Москвы и двинулись по Старой Калужской дороге к Калуге, где находились основные продовольственные склады русских.
Однако 12 октября французы были остановлены у Малоярославца и после жестокого сражения отброшены к Можайску.
По остроумному замечанию одного из французских генералов графа Сегюра, «здесь, под Малоярославцем, остановилось завоевание вселенной, исчезли плоды двадцатилетних побед и началось разрушение всего, что думал создать Наполеон».
16 октября Наполеон, не решаясь вступать в новое сражение, вышел на Смоленскую дорогу, которая до самого Днепра проходила по пустынным, разоренным войной местностям.
Кутузов двинулся ему вслед, а армия Чичагова пошла наперерез, направляясь к Минску.
В этот же день, 16 октября, кончилась теплая погода, термометр показывал −4°С, лужи затянулись льдом, и резкий, холодный северо-восточный ветер принес первое дыхание надвигающейся долгой и морозной зимы.
За четыре дня до сражения под Малоярославцем войска Витгенштейна освободили Полоцк, а армия Чичагова успешно сражалась с австрийцами в районе Бреста.
Главные силы Кутузова начали параллельное преследование отступающей армии Наполеона.
В отличие от писем Барклая, письма Кутузова к жене были преисполнены радости, и в них уже начинали звучать ноты грядущей победы: его армия подходила к Смоленску.
3 ноября Михаил Илларионович сообщал жене: «Бонапарте неузнаваем. Порою начинаешь думать, что он уже больше не гений. Сколь беден род человеческий!»
Накануне Наполеон выехал из Смоленска. За ним шло 45 тысяч пехоты и 5 тысяч кавалерии. За армией тянулось 30 тысяч больных и раненых без оружия, без продовольствия и почти без прикрытия — все, что осталось от полумиллионной Великой армии.
