Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли
Я велю опубликовать обоснованное оправдание Ваших действий, выбранное из материалов, присланных мне Вами. Верьте, генерал, что мои личные чувства остаются к Вам неизменными. Весь Ваш.
Простите, что я запоздал с ответом, но писание взяло у меня несколько дней вследствие моей ежедневной работы».
Письмо царя хотя и не содержало официального приказа, все же означало одно: ему надлежало ехать в армию, чтобы «оказать Отечеству еще более выдающиеся услуги» и «выдвинуть воинские доблести, которым начинают отдавать справедливость».
Однако выехать тотчас же по получении письма он не мог — болезнь все еще не прошла.
Наконец, полубольной, он сел в возок и в сопровождении доктора Баталина поехал в Петербург.
Пока Михаил Богданович добирался до столицы, Кутузов въехал в Вильно. Он был с радостью встречен жителями города, хорошо помнившими его по тем временам, когда Михаил Илларионович жил в Вильно, занимая пост Литовского военного генерал-губернатора.
Этот пост он занимал с 1 августа 1809 года по 13 марта 1811-го, пока не отправился на войну с турками, в Дунайскую армию.
Кутузов возвратился в тот же дом, который оставил полтора года назад.
30 ноября он сообщал жене: «Я вчерась писал к государю рапорт на поле, верст за двадцать от Вильно, и не мог на морозе тебе написать ни строчки. Я прошлую ночь не мог почти спать от удивления, в той же спальне, с теми же мебелями, которые были, как я отсюда выехал, и комнаты были вытоплены для Бонапарте, но он не смел остановиться, объехал город около стены и за городом переменил лошадей».
В честь приезда Кутузова была устроена торжественная встреча, в театре, большим любителем которого он был всю жизнь, местная труппа дала оперу «Добрый Пан».
7 декабря Кутузов писал жене: «Остатки французской армии перешли за Неман… Карл XII вошел в Россию так же, как Бонапарте, и Бонапарте не лучше Карла из России вышел; 380 тысяч составляли его караулы, кроме Макдональда, а что вывел?»
А вывел он из России жалкую кучку оборванцев, изможденных холодом, голодом и болезнями.
1812 год победоносно завершился…
Меж тем Александр принял решение выехать к армии. Ему нужно было войти вместе с нею в Европу царем-освободителем, победителем вселенского узурпатора, другом покоренных Наполеоном народов.
Утром 7 декабря царь выехал в Вильно.
Весь предыдущий день он с нетерпением ждал Барклая и даже утром перед отъездом посылал осведомляться, не приехал ли Михаил Богданович.
Барклай, к сожалению, приехал после отъезда царя и вместе с Баталиным остановился в доме Майера.
12 декабря, в день рождения Александра, он отправился в Зимний дворец. Ни один из придворных не поздоровался с ним, а люди, прежде знакомые, делали вид, что не узнают его.
Барклай прошел к самому дальнему окну и в одиночестве встал, поддерживая левой рукой занывшую больную правую.
В это время двери царских покоев растворились, и в зал вышла императрица Елизавета Алексеевна. Остановившись, она окинула взглядом всех собравшихся и, заметив Барклая, быстро пошла к нему. Подойдя, Елизавета Алексеевна протянула Михаилу Богдановичу обе руки и громко, с волнением высказала ему дружеское сочувствие и радость.
Поговорив с Барклаем довольно долго и не сказав более никому ни одного слова, императрица вышла. Все — и знакомые и незнакомые — тотчас же ринулись к нему и окружили со всех сторон. Барклай холодно посмотрел на них и молча пошел к выходу.
…Михаил Богданович через несколько дней вернулся в Бекгоф и почти сразу же получил от Александра письмо, которым он уже прямо призывал Барклая вернуться в армию.
11 декабря в 5 часов дня Александр приехал в Вильно и был встречен у дворцового подъезда Кутузовым, одетым в парадную форму, при всех орденах. Кутузов отдал царю строевой рапорт, а Александр обнял и поцеловал старого фельдмаршала. Пройдя вдоль строя почетного караула своего любимого лейб-гвардии Семеновского полка, где в молодости он был и офицером, и командиром, и шефом, Александр вместе с Кутузовым вошли во дворец.
Александр сделал все, чтобы встречавшие увидели его глубокое уважение и расположение к главнокомандующему его армией.
В этот же день Александр велел возложить на Кутузова знаки высшего военного ордена России — крест и звезду ордена Георгия 1-го класса.
Когда Кутузов после часовой аудиенции с царем вышел из его кабинета, орденские знаки были поднесены ему на серебряном блюде гофмаршалом графом Толстым.
12 декабря, в свой день рождения, Александр сказал собравшимся во дворце генералам: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу». Присутствовавшие при этом и слышавшие эти слова хорошо поняли, о чем идет речь — их ждал впереди Освободительный поход.
Ближайшие же дни вполне подтвердили такую догадку — армия начала готовиться к переходу через Неман.
12 декабря был оглашен царский Манифест об амнистии всем полякам, служившим в войсках Наполеона или оказывавшим его армии или администрации какие-либо услуги.
Кутузов, несмотря на ясно высказанную императором концепцию продолжения войны, все же оставался при своем мнении. И он был не одинок — очень многие в России не хотели дальнейших усилий и жертв, полагая, что теперь Наполеон согласится на самый выгодный для Александра мир. И среди приближенных Александра были сторонники прекращения войны на Немане или, в крайнем случае, на Висле.
Одним из них был статс-секретарь, адмирал Шишков.
Однажды он сказал Кутузову, что ему следует более решительно настаивать перед царем на своей точке зрения. «Он, — добавил Шишков, — по вашему сану и знаменитым подвигам, конечно, уважил бы ваши советы». Кутузов ответил: «Я представлял ему об этом; но, первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцелует; тут я заплачу и соглашусь с ним».
Все сопровождавшие императора заметили, что Александр стал совершенно другим человеком.
Находясь в декабре 1812 года в Вильно, Александр посетил лишь один бал, данный в его честь Кутузовым, да и приехал только для того, чтобы не обидеть своего главнокомандующего.
На другие приглашения он ответил решительным отказом, заявив, что не те ныне времена и обстоятельства, чтобы слушать музыку и танцевать. По-видимому, не прошли даром ни чтение Библии, ни долгие раздумья над нею. Вместо балов Александр прошел по монастырям и лазаретам, которые были забиты тысячами мертвых и раненых французов и их союзников.
Только в одном Базилианском монастыре семь с половиной тысяч смерзшихся трупов были навалены во дворе и вдоль стен.
Окна монастырских покоев были закрыты десятками покойников. Вместо выбитых стекол Александр увидел ампутированные руки и ноги раненых, заткнувших оконные ниши, чтобы холодный воздух не проходил внутрь, где лежали вповалку еще живые раненые.
Александр тут же распорядился оказать раненым возможную помощь и сам утешал несчастных своих врагов.
23 декабря Кутузов отдал приказ о переходе Главной квартиры из Вильно в приграничный литовский городок Меречь, а еще через два дня и сам выехал туда.
В день отъезда на границу он написал Лизаньке Хитрово: «В наших границах уже нет ни одной неприятельской души. Несчастные остатки замороженных французов бежали вдаль от меня… Сегодня мы оставляем Вильну и — отправляемся в герцогство Варшавское, куда уже вступили несколько наших корпусов…»
…Последний день 1812 года Кутузов встретил у польской границы. В этот день ему вручили письмо его жены Екатерины Ильиничны, а в конверте вместе с письмом оказалась и ода поэтессы Анны Петровны Буниной, называвшаяся «На истребление французов, нагло в сердце России вторгнувшихся».
В этой оде были и такие строки, посвященные Кутузову, на которые Екатерина Ильинична обратила внимание мужа, так как, по ее мнению, они могли быть неверно истолкованы:
Он трепетно весы берет:С одной страны — градов царицу,С другой — жизнь воинов кладет…
Отвечая жене, Кутузов заметил, что «та строфа, на которую ты указываешь, тем неправильна, что я «весил Москву не с кровию воинов», а с целой Россией, и спасением Петербурга, и с свободою Европы».
Отечественная война закончилась. Начинался освободительный поход, так как император Александр остался тверд в своем решении перейти Неман. В день Рождества, 25 декабря 1812 года, Александр подписал Манифест об окончании Отечественной войны, и в этот же день объявил, что в честь победы над Наполеоном в Москве будет заложен великий памятник Освобождению России — храм Христа Спасителя.
