Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель
Это был знак, и Кромвель сказал:
— Тот, кто имеет намерение и предлагает низложить короля или лишить престола его потомков, является величайшим изменником и бунтовщиком. Но уж если Провидение и необходимость нас к этому привели, я прошу Господа вразумить нас и наши начинания благословить, хотя сам я не могу пока что высказать никакого мнения.
Господь благословлял, но всех по-разному. Кромвель никогда не страдал легкомыслием, он подолгу раздумывал, колебался, взвешивал шансы, оценивал движение обстоятельства, выпытывая, в чём состоит воля Господня, и только после этого принимал определённое, всегда обоснованное решение. Зато, когда решение было принято, действовал неотразимо и прямо, как выпущенная стрела.
Создание Верховного судебного трибунала положило конец сомнениям. Он больше не рассчитывал и не предпринимал попыток договориться с королём. Напротив, пленнику дали понять, что время компромиссов прошло, удалили всех слуг, за исключением двух или трёх, но и с тех взяли клятву на Библии, что они станут доносить трибуналу о каждом слове, о каждом шаге своего господина. За его обеденным столом сидели теперь офицеры охраны. Государю подавали блюда в открытой посуде. Никто не пробовал кушаний у него на глазах, в доказательство, что они не отравлены. Чтобы сохранить достоинство, он вынужден был затвориться на своей половине и выбирать два-три блюда к обеду, которые доставляли прямо к нему в кабинет.
Кромвель и его офицеры давно считали Карла Стюарта преступником, развязавшим войну, ждали суда и не считали возможным пропускать заседания трибунала. Эдмунд Ладло решительно высказал общее мнение:
— Я убеждён, что всякие соглашения были бы несправедливы и противны слову Господню. Кровь затопила нашу страну и только кровью может быть смыта, кровью того человека, который пролил её.
Многие думали и поступали иначе. Странные происшествия приключались в Лондоне что ни день. У лордов и сельских хозяев вдруг обнаруживались неотложные дела в поместьях и замках, и они спешно оставляли столицу, причём первыми исчезли ведущие юристы, из опасения, что от них потребуют юридической помощи. Болезни также косили судей, назначенных в трибунал, они ложились в постель, вызывали врачей и за хорошие деньги получали свидетельства о тяжких болезнях. Немногие, но самые смелые открыто отказывались посещать это судилище, среди них Томас Ферфакс и Генрих Вен.
И народ волновался. Англия осталась расколота на два лагеря. Армия, кровью, увечьями и смертью товарищей сломившая сопротивление кавалеров, безоговорочно поддерживала суд и низвержение Карла Стюарта. На её стороне были неимущие, безработные, подмастерья, разорившиеся мелкие лавочники и мастера. Их было много, но также много было торговцев и финансистов, крупных землевладельцев, аристократии, титулованного дворянства, покупных баронетов, богатых фермеров и богатых сельских хозяев, которые страшились потерять короля, отчасти из уважения к монархической идее как таковой, отчасти из страха беспорядков и смуты, которые всегда наступают в годину безвластия.
А потому всюду, особенно в Лондоне, было брожение. Сторонники армии то и дело выкрикивали: «Суд и казнь!», им отвечали: «Бог и король!» Из рук в руки передавались десятки и сотни памфлетов, которые требовали суда и помилования.
В первый раз трибунал собрался восьмого января в два часа дня в так называемой Расписной палате Вестминстера, богато украшенной библейскими сюжетами и сценами из жизни святых, знаменитой более тем, что именно здесь были приняты решения о смертной казни Марии Стюарт и лорда Страффорда. Судей оказалось всего пятьдесят три человека. В сущности, решение они уже приняли и потому обсуждали детали процесса, выбрали место, где развернётся судебное действие, и определили, куда на всё время процесса поместить короля.
С утра девятнадцатого января двор Виндзора заполонили войска — около двухсот пехотинцев и отряд кавалерии полковника Гаррисона. Под усиленной охраной государя препроводили в карету, запряжённую шестерней, и доставили к Темзе. Здесь его пересадили на баржу и в окружении лодок с охраной перевезли в дом Роберта Коттона. Дом стоял на берегу и с этой стороны был безопасен от нападения. Его сад был виден из окон Вестминстера. Всюду днём и ночью стояла охрана. Два часовых дежурили у самых дверей короля. Офицер жил в его комнате и не спускал с него глаз.
На первое открытое заседание трибунал собрался в полдень двадцатого января. Предварительно в Расписной палате отслужили молебен, чтобы ещё раз испросить у Господа милости и справедливости. Не успел молебен окончиться, как офицер доложил, что монарха с минуты на минуту доставят в Вестминстер. Кромвель встал у окна. Он был заметно взволнован. Одна тяжёлая мысль всё ещё терзала его. Две шеренги солдат стояли в строгом порядке. Входную дверь окружала охрана. Карл появился, спокойный, но бледный. Его посадили в носилки, опустили занавески, захлопнули дверцы и понесли. Кромвель отошёл от окна и громко сказал:
— Милорды! Вот он! Вот он! Его ведут сюда! Час великого дела настал. На нас смотрит сейчас вся страна, и мы должны решить как можно скорей, что станем мы отвечать, когда государь спросит нас, чьей властью, какими полномочиями мы судим его.
Все молчали, точно впервые задумались над этим вопросом. Минута прошла. Генрих Мартен сказал:
— Именем нижней палаты, которая представляет парламент, именем всего доброго народа Англии.
Никто не поддержал и не возразил. Процессия во главе с Джоном Брэдшоу, на случай покушения подбившего шляпу стальными пластинами, торжественно двинулась в большую залу Вестминстерского дворца. Впереди него несли меч и жезл. Им предшествовал кортеж офицеров. Джон Брэдшоу опустился в кресло председателя, обитое алым бархатом. У его ног сидел секретарь. На стол, покрытый богатым турецким ковром, положили меч и жезл. На скамьях, покрытых кроваво-красным сукном, расселись члены трибунала. Всюду стояла вооружённая стража. Тогда двери раскрылись. В залу хлынули зрители всех сословий, пола и возраста, которым отводилась роль свидетелей правосудия. Для них были возведены галереи. Не успели они сесть, как вдоль галерей встали шеренги солдат.
Тогда ввели короля. Невысокого роста, с благородной осанкой, он шёл очень прямо и всем видом показывал, что глубоко презирает судей. Он был во всём чёрном, с дорогой тростью в правой руке. Его величество опустился в кресло, тоже обитое алым, и в знак королевского достоинства не обнажил головы.
Брэдшоу начал перекличку присяжных. Их оказалось шестьдесят семь человек вместо ста тридцати пяти. Первым был назван Томас Ферфакс. Его не оказалось на месте. С галереи женщина в маске, как оказалось, леди Ферфакс, выкрикнула громко и звонко:
— Он слишком умён, чтобы явиться сюда!
Брэдшоу встал:
— Карл Стюарт, король Англии! Общины Англии, представленные в парламенте, глубоко проникнутые сознанием бедствий, которым подвергался английский народ, полагая, что вы были главным виновником их, постановили преследовать эти преступления судом. С этой целью они учредили этот верховный суд, перед которым вы ныне явились. Вы сейчас услышите обвинения, которые вам предъявляют.
Он с важным видом вернулся в кресло и застыл в ожидании. Генеральный прокурор Джон Кук приготовился зачитать обвинительный акт. Король тронул его плечо набалдашником трости и негромко воскликнул:
— Молчите!
Неожиданно для всех набалдашник упал. Король поискал глазами того, кто ему окажет услугу, но никто не двинулся с места. Он в первый раз сам нагнулся за ним, смутился и замолчал. Джон Кук зачитал обвинительный акт и потребовал предать Карла Стюарта суду, как тирана, государственного преступника и убийцу. Услышав эти неслыханные слова обвинения, монарх засмеялся беззвучно, но промолчал.
Брэдшоу обратился к нему, но уже ни разу не назвал его ни милордом, ни вашим величеством:
— Сэр, вы слышали, в чём общины Англии вас обвиняют. Суд ожидает ответа.
Что мог ответить король? Его спрашивали, признает ли он себя виновным в беззакониях и произволе, в развязывании гражданской войны, в организации интервенции. Тираном он не признавал себя, поскольку считал, что тирания и есть истинная власть. Но он был виновен и в гражданской войне и в интервенции. Согласно с обычаем и конституцией Англии у него было право распустить парламент в любой день и час, но не было права применять к нему вооружённую силу, тем более призывать на помощь ирландцев, шотландцев или французов. Эту свою вину он оспорить не мог и не стал отвечать, но спросил именно то, чего все ждали:
— Я бы желал знать, какой властью я призван сюда? Совсем недавно я находился на острове Уайт и вёл переговоры с парламентом, обеспеченный общим доверием лордов и общин. Мы почти установили все условия мира. Так вот, я желал бы знать, кто дал вам власть, я разумею законную власть, потому что на свете есть много незаконных властей, например, власть воров и разбойников на больших дорогах. Повторяю, я желал бы знать, какой законной властью я вырван оттуда, какой законной властью меня возят с места на место и с какими намерениями? Когда мне укажут на эту законную власть, только тогда я смогу отвечать.
