Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Глянь, Оленушка! Сколь народу из деревень понаехало, – тихо проговорил Иван Иванович жене, склонившей голову к его плечу.
Взглянув искоса в слюдяное оконце, она приникла к мужу и нежно прошептала:
– Ты со мной, на тобя и смотреть хочу, Иван-царевич мой милый…
Молодой государь поцеловал ее крепче и прижал к себе. Колымага, отъехав от ворот и прогромыхав колесами по пересохшей гати, выехала на мягкую лесную дорогу, к берегу Москвы-реки, и сразу из глубины бора дохнуло особой свежестью, запахло грибами, цветущим белым донником, свежей листвой и хвоей.
– Дух-то, дух-то какой легкий! – радостно воскликнула Елена Стефановна.
Колымага в это время остановилась на той самой полянке, куда они еще женихом и невестой приезжали зимой.
Выйдя из колымаги на опушку бора, они сразу узнали могучие столетние сосны, недавно еще стоявшие под снеговыми шапками среди огромных сугробов, нанесенных метелями выше кустов бузины и орешника.
Оглядевшись кругом, Елена Стефановна остановилась в изумлении. Вся лесная поляна желтела пятнами густой золотистой пыли. Такой же пылью были покрыты кусты у подножий лесных великанов, вершины которых уже обжигали нежно-алые и золотисто-желтые лучи восходящего солнца…
– Боже мой, – невольно воскликнула Елена Стефановна, – сколько золота! Словно мы в сказке чудесной!
– Сосны, Оленушка, отцветают, – молвил Иван Иванович, – цветом их все тут обсыпало.
Они замолчали, слушая, как в лесу повсюду звенели, посвистывали и стрекотали разноголосые птички, а где-то недалеко томно куковала кукушка…
Вдруг в бору прозвучал звонкий женский голос:
– Ау!
– У-у-у, – покатилось по лесу и стихло, а в ответ с разных сторон, то тише, то громче, раздавались женские, мужские и даже детские голоса:
– Ау, ау!
– А сие что? – снова с удивлением спросила Елена.
– Народ-то грыбы собирает, государыня, – почтительно проговорил старый кологрив. – Тут и девки, и женки, и стары, и малы. Такая сила грыбов-то ноне, что и старики такого не помнят, – к войне, бают…
Иван Иванович вспомнил о сегодняшней ратной думе с отцом и слегка заволновался.
– Пойдем гулять, Оленушка, а то мне к батюшке ехать надобно, – молвил он и, нежно улыбнувшись, добавил: – Не успеем мы с тобой оглянуться, как сюда ездить будем втроем: либо с сыном, либо с дочкой.
– Жду сего, мой Иван-царевич, – закрасневшись, сказала Елена, – и мнится мне, словно все сказка.
Возвращаясь из бора, Иван Иванович всю дорогу до Воскресенского монастыря говорил с Оленушкой о войне, о злоумышлениях папы и короля Казимира, о заговорах мачехи. Выходя из колымаги у монастырских ворот и прощаясь с женой, он сказал ей по-итальянски:
– Думаю, война эта раскроет глаза отцу и на мачеху. Передай бабке поклон мой, пожелай здоровья, скажи: люблю ее. Вместо матери она мне…
Стремянный Никита подвел молодому государю его верхового коня. Иван Иванович поскакал к хоромам отца, спеша застать его еще за ранним завтраком.
Поздоровавшись с сыном, Иван Васильевич шутливо сказал:
– Запоздал к столу-то. Яз уж кончаю…
– Догоню! – весело воскликнул Иван Иванович. – Совсем оголодал с вольного-то воздуха. В бор с Оленушкой ездили.
– Как сношенька-то?
– Добре. Сама в бор-то захотела, – ответил Иван Иванович и, заметив, что отец хочет еще о чем-то спросить, быстро добавил: – Чертежи для ратных дел составил и точный список с них для тобя приготовил.
– Сие, сынок, дар мне добрый, – весело проговорил Иван Васильевич. – Ты все так норовишь изделать, как и яз сам бы сделал.
После завтрака Иван Иванович, разложив на столе возле окна карту с чертежами, надписями и вычислениями расстояний в верстах и днях пути, давал объяснения, а Иван Васильевич, следя по списку, делал поправки и замечания.
– Яз так исчислил, – говорил с увлечением молодой государь. – Первому выступать с полками на Зубцов и Ржеву дяде моему князь Борису Василичу из своего Волока Ламского. За день, как ему к Зубцову прийти, дяде моему князь Андрею Василичу из Углича на Кашин идти. Мыслю, в одно время они на свои места придут. Яз же много ранее дяди Андрея выйду, когда дядя Борис токмо из Волока тронется. Он ко Ржеве придет, а яз у Клина буду. Протяну отряды свои от левой руки по берегу Шоши, к истокам ее, оттуда всего верст двадцать до града Старицы на Волге, где и встречусь на правом и левом берегу с отрядами дяди Бориса.
– Добре, – заметил Иван Васильевич. – Казимиру путь из Литвы на Тверь перережешь и далее к Торжку пойдешь. Ну, а как с правой руки?
– С правой-то, государь-батюшка, – горячо продолжал Иван Иванович, – протяну свои отряды вдоль Шоши до устья ее, а там по Волге к устью Медведицы конную стражу расставлю, дабы с конной стражей до дяди Андрея вестовой гон нарядить, когда он Кашин обложит.
– А далее? – нетерпеливо перебил сына Иван Васильевич, угадывая план.
– Далее, заслонясь полками дяди Бориса и полками своей левой руки, погоню на Тверь!..
– Добре! – воскликнул Иван Васильевич. – Добре! – Государь встал из-за стола и, шагая вдоль покоя, продолжал: – Вельми разумно замыслено. От Клина-то до Твери верст восемьдесят, и пока Михайла-то направо, да налево, али назад оглядываться будет, ты его в лоб бей, нечаянно на Тверь напади… – Яз, государь-батюшка, – подхватил Иван Иванович, – обоз пушечный с конным полком на день ранее вышлю, дабы через сутки они под стены тверские пришли и к приходу всех сил, перед самым рассветом, по граду из пушек ударили.
Иван Васильевич поцеловал сына.
– Хитро сие! – воскликнул он. – А ведаешь ты, что новые-то наши медные пушки на полтора перестрела далее тверских ядра мечут?
– Ведаю, посему так и замыслил, дабы тверичи со стен пушкарей наших отогнать не могли, но сами урон несли бы и духом слабели.
– Ну, сынок, да благословит тя Господь. Через пять дней тайно выходи на Тверь, – молвил Иван Васильевич, – дабы никто о сем до срока сведать не смог. На рассвете токмо ко мне проститься заедешь. Вестовой гон наряди.
– Всяк день вестник будет, а ино два и три раза в день, яко с Угры тобе посылал, – свертывая бумаги, проговорил Иван Иванович.
Но, собираясь уходить, он опять подошел к столу, указал отцу на княжества можайское и верейское, расположенные рядом, и молвил:
– Вишь, как дружно рядком стоят у самых рубежей литовских?
Иван Васильевич ничего не сказал на это сыну, но, благословив и поцеловав, тихо произнес:
– Ну, иди… Помогай тобе Бог…
* * *Июня двадцать третьего, на Аграфену-купальницу, вещие старики и старухи впервые идут собирать коренья и травы целебные, а все москвичи начинают купаться в реках и озерах. В эту жаркую пору прибыл к государю Ивану Васильевичу первый вестник от сына.
Грамотка Ивана Ивановича была тайная, и привез ее сам Леваш-Некрасов Трофим Гаврилович. Подгадал он свое прибытие к раннему завтраку, когда государь особенно любит заниматься делами.
Иван Васильевич радостно встретил Леваша и в ответ на его приветствие сказал:
– Будь здрав и ты, Гаврилыч, садись за трапезу, а ежели сыт, то выпей вот фряжского, а мы посмотрим, что пишет нам молодой государь.
– За твое здоровье, государь, живи многие лета! – принимая кубок от дворецкого, воскликнул Леваш, но, выпив его, от трапезы отказался.
Сев на обычное место свое и расправив карту, Иван Васильевич молвил:
– Ну, Гаврилыч, давай грамоту.
Великий князь сам принял из рук вестника небольшой столбец, зашитый в кусок холста, с восковой печатью сына. Подрезав шов ножом, поданным дворецким, он не стал подпарывать его, а безо всякого усилия разорвал могучими руками крепкий грубый холст.
Нетерпеливо развертывая столбец, он быстро прочел про себя:
«Отец мой любимый и государь, да хранит тобя Бог на многие лета! Все, как тобе доводил, так и сделано. Яз в Клину. От дяди Андрея весть была – у Кашина, у стен он стоит. Дядя Борис – у Зубцова и Ржевы. Пушкари же еще за час до полуночи ушли. По расчету моему, ровно через сутки перед рассветом они у Твери будут. Мы их здесь и нагоним, ибо утре в обед яз выхожу со своими полками. О всем ином Трофим Гаврилыч на словах тобе скажет. Токмо молю тя, государь, вели частые заставы поставить от Вереи до рубежей литовских и до Москвы. Руку твою, государь, целует сын твой».
Иван Васильевич вздохнул и тихо сказал:
– Подай-ка, Петр Василич, свечу мне зажженную, а ты, Гаврилыч, сказывай, как дела идут у нашего великого князя.
– Лучше и не надобно, государь! – воскликнул Трофим Гаврилыч. – Все у него, как у покойного князя Юрья Василича, – борзо и крепко! Князи Андрей Василич и Борис Василич ни в чем не перечат. Один – под Кашином, другой – под Зубцовом и Ржевой…
Дворецкий подал зажженную свечу и глиняное блюдце. Государь, смяв грамотку, зажег ее от свечи и положил на блюдце. Язычки бледного желтого пламени заметались над блюдечком и в один миг превратили бумагу в серый пепел.
