Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Сан Саныч снова не нашелся, что сказать. Подумал с неудовольствием, не рассказал ли Горчаков про их охоту.
— Вот смелая! — улыбался Егор снисходительно. — Увидела бы медведя, небось не смеялась бы!
— Я, Егорка, восемь лет на Енисейском заливе прожила! Ближе, чем тебя, их видела! — она собрала посуду. — Вполне милое и безобидное животное. Люди попадались страшнее!
Вверх по течению река становилась все быстрее, а работа напряженнее. По высокой воде перекатов не было вообще, теперь, на первом же — прошли, поднимая за кормой огромные рыже-серые буруны. Всю речку замутили. Грунт днищем не прихватили, но было близко к тому.
Подошли к Кривому, как они его меж собой звали, перекату. Белов больше всего его опасался, река впереди сужалась метров до пятидесяти и делала поворот под острым углом. Судовой ход был сложный, узкий, а самое неприятное — дно могло быть каменное, с правого берега реку подпирали скалы. Встали под перекатом, Горчаков с матросом ушел на шлюпке промерить глубины, а Сан Саныч со старпомом ходили по большой барже, прикидывали, как крепить цепи на корме и какой длины они должны быть. Смотрели подолгу на кривизну поворота.
— Сан Саныч, а не привязать ли нам к цепям еще рельсочку небольшую? — Фролыч присел к рельсам, лежащим на палубе. — Вяжем за один конец... Чтоб наверняка удержало!
На «Полярном» в рубке скучал Егор. Вчера закончил читать «Пещерный лев», больше на буксире неизвестных ему книжек не было. Он подумал дописать письмо матери, которое начал недели две назад, даже сходил за ним. Писать особо было не о чем. Мать всегда интересовалась вещами неинтересными: что он ест да довольно ли им начальство. Егор вспоминал лицо матери, сам следил за струйками дождя, текущими по запотевшему стеклу. За тем, как изгибались эти струйки порывами ветра. Дверь тихо приоткрылась, в нее аккуратно заглянула Николь, увидев, что никого нет, вошла.
— Салю, Егор!
— Салю! — буркнул Егор и покраснел.
Как Николь появилась на буксире, он решил учить французский, но пока знал всего несколько слов. Он обрадовался и засмущался одновременно, даже за штурвал взялся...
— Егор, расскажи, пожалуйста, как мы потянем эту баржу? Все всё время говорят, я не понимаю... почему это трудно?
Егор спрятал письмо, присматриваясь к девушке: серьезно ли спрашивает? Чуть нахмурился, соображая, с чего начать.
— Вот тут, например, — он показал на поворот переката впереди, — узко очень, буксир тянет баржу на тросу. Баржа длинная, да еще трос длинный... Мы уже за поворот уйдем, а она здесь может враспор встать между берегами, а может на мыс боком заползти!
— А на коротком тросу нельзя тащить?
— Можно, тогда винт начнет гнать в рыло барже, сам против себя работать, можем не вытянуть.
— А почему Сан Саныч там, на барже ходит?
— Цепи будем вешать с ее кормы, — важно нахмурился Егор, — они по грунту тащатся и корму держат, не дают заноса... — по лицу Николь было видно, что она не очень понимает. — Ну сама подумай! При повороте из-за этих цепей корма баржи почти на месте остается, а нос мы вытягиваем. Тогда баржа точно за нами, строго по судовому ходу пойдет. Понятно?
Николь кивнула, все еще обдумывая что-то:
— И больше ничего?
— А тебе мало?! — уставился на нее Егор. — Там ювелирно сработать надо! И пробиться можем, и на мель сесть! Если сядем, нас отсюда никто уже не снимет! — Когда речь шла о деле, то и Николь, которая очень ему нравилась, превращалась в глупую девицу с глупыми вопросами.
— Понятно, — благодарно кивнула Николь. — Мерси!
Она шагнула было за дверь, но повернулась:
— Почему Сан Саныч всегда один? Без жены?
— А зачем она ему?! — сморщился небрежно Егор.
— Она красивая?
— Да ну! Накрашенная... и глаза такие, как будто стащить чего хочет. Я бы и близко к буксиру не подпустил!
Ему на самом деле хотелось сказать, какая красивая Николь и что он был бы рад, если бы Сан Саныч развелся со своей и женился на такой прекрасной девушке. Он ревниво думал об этом, высчитывал разницу в возрасте между Николь и собой, получалось очень много — семь лет, поэтому если кому он и отдавал свою возлюбленную в этих своих мыслях, то только Сан Санычу, которого тоже любил. Ему это, конечно, было грустно, но он бы потерпел. И ему казалось, что так оно и будет. Да и на буксире все примерно так же думали, проскакивало в разговорах и шуточках.
Отцепили паузок с заключенными, взяли баржу насколько можно было коротко и стали заводить в узость поворота. Сан Саныч сам встал за штурвал, рядом был Горчаков с замерами глубин. Пары подняли до максимума — из трубы шуровали мощные клубы дыма.
«Полярный» прошел поворот и выворачивал на прямой участок, баржа сзади только-только начала поворачивать. И здесь в узости Сан Санычу стало не по себе, он все время оборачивался, баржа была тяжелая, широкая и такая длинная, что где-то, он это шкурой чувствовал, она должна была зацепиться.
— Иван Семеныч, — нагнулся к переговорному, — добавляй все, что можешь! Угля не жалейте...
— Все делаем, Сан Саныч!
Голос Грача был слишком спокойным, Белов сунулся к устройству и заговорил жестче:
— Мне сейчас полная мощность нужна! Еще наддайте, нос баржи выводим! Он в десяти метрах от берега! Воткнется — не вытащим!
Течение било в нос и в бок баржи, буксир, работая на полных оборотах, гнал воду туда же и почти стоял на месте, от напряжения его смещало в сторону правого берега. Белов, продолжая злиться на спокойный голос Грача, быстро кивнул Горчакову, чтобы тот встал к штурвалу:
— Так держите!
Сам метнулся к кочегару:
— Повелас! Давай, брат! Не щади котел!
Но тот и так не щадил не только котел, но и самого себя, в котельной было жарко, как в аду. На Повеласе был один фартук, волосы слиплись, пот заливал глаза. Лопата с углем без остановки исчезала в пекле топки.
Белов метнулся в рубку и махнул Егору на корму:
— Травите помалу!
Егор стал травить трос, и «Полярный», набирая скорость, двинулся вперед от опасного берега. Нос баржи по инерции продолжал сближаться с глинистым обрывом.
— Стой, Егор! —
