Джеймс Клавелл - Тай-Пэн
– Перед Богом клянусь, я столько молил Его о прощении.
– Что ж, рада это слышать, милый братец. Только никакого Бога нет, – сказала она, и голос ее был бесстрастен и жесток. – Я прощаю тебя. Но это не вернет мне моей невинности, не так ли?
– Мэри, прошу тебя, умоляю, ради Создателя, пожалуйста…
– Я прощаю тебе все, братец мой дорогой. Кроме твоего отвратительного лицемерия. Мы не грешили – ты согрешил. Молись за свою собственную душу, мою оставь в покое.
– За твою душу я молюсь больше, чем за свою. Мы согрешили, да поможет нам Господь. Но Бог простит нас. Он простит, Мэри.
– В этом году, если йосс мне поможет, я стану женой Джорджа, забуду тебя и забуду Азию.
– Но ты несовершеннолетняя. Ты не можешь уехать. Я твой законный опекун. Я не могу отпустить тебя. Со временем ты сама поймешь, как это разумно. Так будет лучше для тебя же самой. Я запрещаю тебе уезжать. Этот подонок недостоин тебя, слышишь? Ты никуда не уедешь!
– Когда я решу выйти за Джорджа, – прошипела она, и он отшатнулся, словно тигрица полоснула его своими когтями, – тебе лучше поторопиться с твоим вонючим «благословением», потому что если ты этого не сделаешь я всем расскажу… нет, сначала я расскажу Тай-Пэну, и он придет за тобой с плетью. Мне терять нечего. Нечего! И все твои насквозь прогнившие молитвы, которые ты возносишь своему несуществующему Богу и блаженному Христу нашего отца, не помогут тебе. Потому что никакого Бога нет, никогда не было и никогда не будет, а Христос был всего лишь человеком – святым, но человеком!
– Ты не Мэри. Ты… – его голос треснул, – ты само зло. Конечно, Бог существует. Конечно, у нас есть душа. Ты еретичка. Ты дьяволица! Это все ты, ты наделала, не я! О Господи Боже, яви нам милость Твою…
Она ударила его по щеке всей ладонью.
– Прекрати это, дорогой братец. Меня тошнит от твоих пустых молитв. Ты слышишь? Сколько лет при виде тебя меня бросало в дрожь. Потому что каждый раз я читаю в твоих глазах похоть и знаю, что ты все так же хочешь меня. Даже понимая, что это кровосмешение, как ты понимал это и в тот день, когда впервые сотворил это со мной. – Она зашлась в жутком хохоте. – Ты еще хуже, чем отец. Он-то обезумел от веры, а ты… ты только притворяешься, что веришь. О, я надеюсь, что твой Бог существует, потому что тогда ты будешь вечно гореть в адском пламени. И поделом тебе.
Она ушла.
Горацио долго смотрел ей вслед, потом, ничего не видя перед собой, бросился в темноту.
Глава 9
– Хейа, масса! – с цветущей улыбкой произнес Лим Дин, широко распахивая дверь.
– Хейа, Лим Дин, – ответил Струан, бросая взгляд на барометр. 29,8 дюйма, «ясно». Превосходно.
Он двинулся по коридору, но Лим Дин загородил ему дорогу и с важностью показал на гостиную:
– Мисси говолит зде-ся мозна. Мозна?
– Можно, – весело хмыкнул Струан.
Лим Дин подал ему его бренди, уже налитое в бокал, с поклоном проводил до кожаного кресла с высокой спинкой и заторопился из комнаты, Струан забросил ноги на оттоманку. Старое уютное кресло пахло кожей, его резкий запах приятно смешивался с ароматом духов Шевон, который, казалось, все еще окружал его.
Часы на каминной доске показывали без двадцати минут двенадцать.
Струан начал напевать матросскую песню.
Он услышал звук открывшейся двери и приближающийся шелест шелкового платья. Ожидая, когда Мэй-мэй появится на пороге, он опять стал сравнивать ее и Шевон. Этим сравнением он занимался весь вечер, пытаясь непредвзято оценить каждую из них. Шевон была прелестной игрушкой, без сомнения, энергичной и полной жизни. Он бы с удовольствием занялся приручением такой женщины, да. И как жена Шевон была бы в его доме превосходной хозяйкой – уверенная в себе, наделенная тонким умом, она открыла бы ему многие двери. Брать с собой в Англию Мэй-мэй – как жену – означало бы пойти на крайний риск. Как любовницу – другое дело. Н-да, сказал он себе. Но даже и в этом случае я все равно женюсь на ней. Имея за спиной могущество «Благородного Дома» и с лицензией на монопольное право торговли с Россией в кармане, я могу рискнуть показать длинный нос условностям светской морали и разрушить почти непреодолимый барьер между Западом и Востоком. Мэй-мэй, вне всякого сомнения, докажет – на все времена – тем людям, которые действительно определяют общественное мнение, что Восток во всем достоин нас и способен обогатить нашу жизнь и наш быт. Самим своим появлением Мэй-мэй приблизит день равенства. И он наступит еще при моей жизни.
Да, загораясь, думал он. Мэй-мэй будет чудесным ходом в моей игре. Вместе мы добьемся успеха. На все времена. Чуть-чуть йосса, и весь Лондон будет у ее ног.
Он поднял глаза, и окрылившая его радость разлетелась на тысячу осколков, словно хрустальная птица, рухнувшая на пол.
Мэй-мэй, вертясь туда-сюда, стояла в дверях с лучезарной улыбкой на лице. Ее европейское платье с огромной юбкой и турнюром было бешено разноцветным и вдобавок все сверкало драгоценными камнями. Волосы завитыми колечками опускались на голые плечи, на голове сидела шляпа с перьями. Она выглядела чудовищно. Кошмарно.
– Кровь Господня!
Мгновение они смотрели друг на друга посреди жуткого молчания.
– Это… это очень красиво, – спотыкаясь, выговорил он с фальшивой улыбкой, раздавленный болью в ее глазах.
Мэй-мэй ужасно побледнела, лишь высоко на щеках запылали два багровых пятна. Она знала, что страшно потеряла лицо перед Струаном. Она покачнулась, едва не потеряв сознание. Потом зарыдала и бросилась прочь.
Струан рванулся следом за ней по коридору. Не разбирая дороги, он пробежал через ее комнаты и остановился перед дверью в спальню, запертую изнутри на задвижку.
– Мэй-мэй, девочка. Открой мне.
Ответа не последовало, и он почувствовал, что за спиной у него появились Лим Дин и А Сам. Когда он обернулся, они исчезли, до смерти напуганные выражением его глаз.
– Мэй-мэй! Отопри дверь!
По-прежнему никакого ответа. Он был в ярости на себя за то, что не сумел скрыть своих чувств, за то, что оказался так глуп и неподготовлен. Он должен был догадаться, что Мэй-мэй непременно захочет по-своему принять участие в бале, и, конечно, все ее вопросы должны были подсказать ему, что она собирается сшить себе бальное платье, и… о, Господи!
– Отопри мне!
Вновь молчание. Его каблук с треском врезался в дверь. Она распахнулась и повисла на искореженных петлях.
Мэй-мэй стояла подле кровати, глядя в пол прямо перед собой.
– Не следовало тебе запирать дверь, девочка. Ты… видишь ли, ты… это платье и ты просто ошеломили меня на мгновение. – Он знал, что должен вернуть ей лицо, или она умрет. Умрет от горя или от собственной руки. – Пойдем, – сказал он. – Мы отправляемся на бал.
Мэй-мэй захотела упасть на колени, чтобы поклониться ему и вымолить прощение, но запуталась в юбках и споткнулась. Она открыла рот, чтобы заговорить, но не смогла произнести ни звука. Шляпка с перьями соскользнула на пол.
Струан бросился к Мэй-мэй и постарался поднять ее на ноги.
– Полно, девочка моя, не нужно этого.
Но она не хотела подниматься. Она еще глубже уткнулась лицом в ковер и попыталась зарыться в него, вцепившись в ворс ногтями.
Струан неловко поднял ее и встал рядом, поддерживая. Мэй-мэй отвернулась. Он твердо взял ее за руку.
– Пойдем?
– Что? – тупо спросила она.
– Мы отправляемся на бал. – Он понимал, что это станет катастрофой и для него, и для нее. Понимал, что после этого он перестанет существовать для европейцев как член их общины и что над ней будут смеяться. Но и в этом случае он знал, что должен взять ее с собой или дух ее умрет и никогда больше не воскреснет. – Пойдем, – повторил он, и голос его дрогнул на опасной грани. Но она лишь продолжала смотреть себе под ноги, дрожа всем телом.
Он мягко потянул ее за руку, но она едва не упала. Тогда Струан мрачно сжав губы, поднял Мэй-мэй на руки. Ее тело бессильно привалилось к его груди, словно мертвое. Он понес ее к двери.
– Мы идем на бал, и точка.
– Подожди, – всхлипнула она. – Я… я… я должна, ш… ш… шляпка.
Он отпустил ее, и она вернулась в спальню. В этом платье ее раскачивающаяся семенящая походка казалась безобразной. Отныне между ними все будет уже не так, как прежде, с горечью признал Струан. Она совершила ужасную ошибку. Он должен был бы предвидеть ее, но…
Он вдруг увидел, как она метнулась к острому, как бритва, стилету, которым пользовалась при вышивании. Струан оказался рядом в тог самый миг, когда Мэй-мэй направила его себе под сердце, и ухватился за рукоятку. Острие скользнуло вдоль костяной пластинки ее корсета. Он отшвырнул нож и попытался обнять ее, но она, исступленно затараторив что-то по-китайски, оттолкнула его и стала раздирать на себе платье. Струан быстро повернул ее к себе спиной и расстегнул крючки. Мэй-мэй разорвала перед платья пополам, выбралась из него, скинула корсет и вцепилась в панталоны. Освободившись от них, она принялась топтать платье, заходясь в безумном, диком крике.
