Николай Задорнов - Капитан Невельской
— Я считаю унизительным, чтобы моя жена скакала на лошади, — ответил Кашеваров.
Устроивши все с Кашеваровым, Завойко зашел в порт и встретил там Невельского. На «Охотске» заканчивались приготовления к плаванию. Невельской сказал, что привез письма для отправки в Иркутск и в Петербург.
Завойко рассказал по дороге про Кашеварова.
— Вот письма, Василий Степанович!
Невельской написал губернатору, что пришел на «Байкале» в Аян из залива Счастья, где заложен краеугольный камень и строится пост. Он просит Муравьева разрешить действовать, глядя по обстоятельствам. И что, имея такой намек, он совершит то, что найдет нужным, и представит отчет, губернатору, исходя из чрезвычайных обстоятельств и положения на месте…
— Да вот еще письма Пехтерю и Зарину… Вот это я Пехтерю пишу, что если Николай Николаевич в отъезде, чтобы он переслал ему немедленно, — стал объяснять Невельской, чувствуя, что вот-вот покраснеет и что глупо объяснять Василию Степановичу, о чем и почему писано одному из чиновников губернатора. Он действительно писал об этом Пехтерю, но он писал еще и о другом. Писал он и Зарину про все, о чем думал на косе.
А письмо Корсакову на Камчатку Невельской просил Василия Степановича передать лично. Завойко обещал это сделать.
— А вы знаете, Геннадий Иванович, что, ссылаясь на вас, гиляки требуют, чтобы русские обещали не притеснять их? — сказал Василий Степанович.
— Иначе они не стали бы помогать нам, Василий Степанович. Первое — не калечить их, как Фролов и чиновники калечат жизнь якутов, а предоставить им жить так, как они жили.
— Но ведь рано или поздно попадут и к гилякам наши купчишки… Да и мужичок наш чего стоит…
— Может быть! — ответил капитан.
— Да уж обязательно… Поплачут и они, и их потомки от нашего брата… Так, ей-богу, не стоило бы внушать…
— Но пока у вас есть свобода действий, Василий Степанович, мы должны сделать для гиляков все возможное. Сами же вы хотите ограничить деятельность купчишек на Камчатке… И я постараюсь… Ведь это Дмитрий Иванович; его заслуга, он своим ласковым обхождением расположил гиляков к нам, — сказал Невельской. — А без их содействия и речи не могло бы быть об учреждении наших наблюдательных постов на их земле.
Ночью капитан вернулся на судно. Он вошел в свою каюту и подумал: «Завтра мне идти на «Охотске». Прощай, мой «Байкал!» Он вспомнил, как мечтал в этой каюте. Опять вспомнилась музыка, грохот бала, она в толпе, в бальном платье, вся в цветах, ее блестящие глаза, вызывающе гордое выражение лица… «Она вся в белом… В фате… А я завтра ухожу на «Охотске». А письма пошли! Не думал я, что мне так больно будет. Казалось, что уж забыл…»
— Капитан наш что-то очень печален, — удивлялись подымавшиеся на палубу подвахтенные.
— Что с ним сделали?
— Был такой веселый!
Утром Невельской простился с командой и перешел на «Охотск». Судно вышло на рейд.
Невельской поехал проститься с Завойко и Кашеваровым.
— Прощайте, Василий Степанович!
— Прощайте, Геннадий Иванович…
— Дороги наши расходятся, и мы долго не увидимся!
— А вот посмотрите, Геннадий Иванович, что будет на Камчатке через пять лет! Да… Камчатка будет процветать. И вот увидим, что будет через пять лет на Амуре…
«Да, трудно сказать, что где будет», — подумал Невельской.
— Посмотрим! — сказал он.
Они пожали друг другу руки, обнялись.
— Ну, дай вам бог, Василий Степанович! Я желаю вам счастья! Только не губите Амур Камчаткой, не отбирайте у него все средства и суда…
«Не вытерпел, уязвил! — подумал Завойко. — И я же сдержался, не сказал ему, что он разграбил свое же бывшее судно. Взял из команды девять лучших матросов, оружие захватил, гребные суда, без которых «Байкал» как без рук. Я утерпел, а он…»
«Я ждал от него содействия, а он формалист, — подумал Невельской. — И голова его набита глупостями и предрассудками! Ну что же! Мне не детей с ним крестить! Мне терять нечего… Я понесу свой крест один».
После полудня судно со всеми грузами, с казаками, матросами, матросскими женами, с пушками и с коровой для Петровского вышло в море.
Казаки приставали на баке к Евлампию.
— Паря, чё такое крепоштной?
— Человек, такой же, как и все, — недовольно отвечал слуга Невельского.
— В крепошти служит?
— Нет, крепость на него составлена, бумага, по ней право барина володать человеком. Крепостной — значит барский.
— Чё, ваш продают, покупают? — Сибиряки заранее покачали головами, ожидая ответа, но крепостной умолчал.
— Как в Рашее-то, а яблоки-то у ваш раштут? — спросил Аносов.
— Растут… Это есть…
— Гошпода важные у ваш! Ш крепоштными! — рассуждал Беломестнов. — И ты крепоштной?
— Да.
Сибиряки с удивлением смотрели на этого человека, как на зверя в клетке.
— А мы вольные, у наш этого нет!
— Тебя продавать и покупать можно?
Евлампий плюнул и ушел.
— Крепоштной ш нами едет! — удивлялись казаки.
Часть вторая
Встреча на Тыре
Николаевск был основан… в 1850 г. известным Геннадием Невельским, и это едва ли не единственное светлое место в истории города.
А. П. Чехов, «Остров Сахалин».
Глава одиннадцатая
МОЛОДАЯ ВДОВА
Синел огромный горб горы Князя Меншикова. Шлюпка входила в Амурский лиман. Вокруг — мели… Сильный ветер с юга стихает, отлив, сгон воды на баре.
Невельского очень озаботил Орлов, когда сказал, что, возможно, выхода из лимана при южном ветре и при отливе нет. Правда, согнало воду. Все же этот бар — проклятое место! Действительно, в прошлом году было глубже. Позь тоже подтверждает, что глубины тут ежегодно меняются. «Как быть? Что делать? — думает капитан. — Конечно, двадцать футов — глубина достаточная…»
Сейчас капитан чувствовал, что с этой рекой совладать не так просто, что не сразу дается она, тут надо сидеть годы и делать промеры тщательные. Здесь, в лимане, он еще ясней понял, как мало знает сам об этой стране, хотя знает больше всех других.
Благополучно прибыв в залив Счастья, капитан оставил пост под начальством Орлова. Там рубили лес, возили, строили. «Охотск» стоял на рейде. У палаток выставлены две пушки, ходят часовые, развевается флаг. Капитан с шестью матросами, с Позем и Афоней отправился на Амур.
Вчера весь день капитан просидел в юрте на отмели при входе в лиман. Слышно было, как метет песок и мелкую гальку. Видны желтые горбы воды. Дул ветер в одиннадцать баллов.
Сегодня отлив, сделали промеры. Надо идти дальше в реку и действовать, осматривать все. Хотя глубины есть, но ныне все не так, как в прошлом году.
…Шлюпка шла по лиману к входному мысу, который синел слабой, чуть припухшей у обрыва полоской за морем. А далеко слева, как облако на закате, остров Сахалин. Напротив Лангра берег его выступал ближе, даже вершины деревьев различались в трубу.
С новой силой представилась старая забота…
Вход в реку есть, конечно! И есть южный канал! Это главное. Но не этим он утешал себя. «Амур еще не все. Главное — юг, те гавани, о которых слышал еще в прошлом году, о которых говорили нынче гиляки». Чем больше слышал он плохих отзывов об амурских устьях, тем страстней стремился к югу. «Амур — путь. Там, на юге, — колыбель флота… Если бы Амур был еще капризнее, еще недоступнее, и то я обязан бы был твердить, что он хорош. Как иначе добиться его занятия?! Если время такое, что этой толпе петербургских чиновников нельзя ничего втолковать! И флот вечно будет мне благодарен. И залив Счастья — поймут — заслуживает этого названия, хотя Завойко зовет его «заливом Несчастья». И Амур нужен, хоть тут и мели, и вход в него есть, хоть и труден. Наши не займут, если я выкажу хоть долю своих сомнений, даже Николай Николаевич поколеблется!»
Капитан спешил на реку. У него было много намерений. Он желал узнать, каковы пути из верховьев реки к гаваням на побережье. Изменения на фарватере, происшедшие за год, лишь убеждали его, что надо спешить.
Гиляки не знали расстояний, хотя и довольно верно чертили, кроме них, никто не знает, где эти гавани. Одна, ближайшая к устью, — видимо, Де-Кастри, описанная в свое время Лаперузом. К ней есть путь с Амура, гиляки уверяют, что она недалеко.
Ночевали под скатом берега.
Утром было тихо и ясно. Природа девственная. Нигде ни лодки. Прошли над крутыми стенами входного мыса и в безветрие, при ясном небе поднялись на веслах вверх по течению.
Парило. Над дальним берегом синела коническая гора. Облака зацепились за ее вершину. К полудню подул ветер. Поставили паруса. Вскоре река разыгралась, к вечеру добрались до Константиновского полуострова.
