Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
Спать под открытым небом было не очень удобно, но они расположились, как могли. Вырыли небольшую ямку под костер, выложив ее камнями размером с бильярдный шар. Набрали сухого гибискуса, и Завтра Утром сумел развести огонь за считаные минуты. Альма собрала плоды хлебного дерева, завернула их в банановые листья и испекла на огне. Из стеблей горного плантана они сделали что-то вроде покрывала, разбив их камнями так, что получился мягкий материал, похожий на ткань. Спали рядом под плантановым покрывалом, свернувшись калачиком, как лисята, и тесно прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло. На поляне было сыро, но не слишком неудобно. Утром Альма проснулась и увидела, что сок стеблей плантана оставил на ее коже темно-синие пятна, на коже Завтра Утром они были не заметны: его кожа как будто впитала сок этого растения.
О вчерашних событиях казалось разумным не заговаривать. Альма и Завтра Утром молчали не потому, что им было стыдно, а скорее заботясь друг о друге. Кроме того, они очень устали. Одевшись, они позавтракали оставшимися плодами хлебного дерева, спустились вниз по водопаду, пробрались среди джунглей вниз по скале, снова вошли в пещеру, нашли каноэ — на высоком уступе оно осталось сухим — и пустились в обратный путь к заливу Матавай.
Через шесть часов, завидев впереди знакомый берег миссионерского поселка, Альма опустила руку на плечо Завтра Утром, и тот прекратил грести. Альме нужно было узнать еще одну вещь, и, поскольку она не была уверена, что они снова увидятся, она должна была спросить сейчас.
— Прости, — сказала она, — могу я задать последний вопрос?
Он уважительно склонил голову, слушая ее.
— Вот уже почти год портфель Амброуза, набитый твоими портретами, лежит в моей хижине на пляже. Его мог взять кто угодно. Кто угодно мог показать эти рисунки всему острову. Но ни один человек на это острове даже не прикоснулся к портфелю. Почему?
— О, на этот вопрос ответить легко, — безмятежно промолвил Завтра Утром. — Просто они меня до смерти боятся.
Потом он снова взял в руки весло, и они быстро добрались до берега. Они приплыли незадолго до вечерней проповеди. Местные жители встретили их тепло и радостно. Проповедь, которую Завтра Утром прочитал, была прекрасна.
И ни одна живая душа не посмела спросить, где они пропадали.
Глава двадцать шестая
Три дня спустя Завтра Утром покинул Таити и вернулся в свою миссию на Райатеа, к своей жене и детям. Эти дни Альма по большей части провела в одиночестве. Она подолгу сидела в своей хижине с Роджером, раздумывая над тем, что узнала. Ее одновременно переполняло и облегчение, и грусть: она избавилась от всех своих старых вопросов, но ответы легли на ее плечи тяжелым грузом.
Альма пропустила несколько утренних купаний с сестрой Ману и другими женщинами на реке, чтобы те не увидели синие пятна, до сих пор слабо проступавшие на ее коже. Она ходила на службы, но держалась в стороне и старалась никому не попадаться на глаза. С Завтра Утром они больше не оставались наедине. Мало того, судя по тому, что она наблюдала, он не мог ни на мгновение остаться на острове даже наедине с самим собой. Чудо, что Альме вообще удалось с ним уединиться.
За день до отъезда Завтра Утром в его честь устроили еще один большой праздник — такой же, как состоялся две недели назад. Снова устроили танцы и пир. И снова были музыканты, борцовские поединки и петушиные бои. Снова развели костер и зарезали свинью. Теперь Альма особенно отчетливо поняла, как искренне преклоняются в поселке перед Завтра Утром — преклоняются даже больше, чем любят. Она также видела, какая ответственность лежит на его плечах и с каким достоинством он держится. Люди вешали ему на шею бесчисленные цветочные гирлянды; те казались тяжелыми, как цепи. Ему делали подарки: пару голубей в клетке, выводок маленьких поросят, узорное голландское ружье восемнадцатого века, которое больше не стреляло, Библию в сафьяновом переплете, ювелирные украшения для его жены, отрезы хлопка, мешки с сахаром и чаем, изящный чугунный колокол для его церкви. Люди клали дары к его ногам, и он милостиво принимал их.
На закате на пляж вышли женщины с метлами и стали мести берег, готовясь к игре хару раа пуу. Альма никогда раньше не видела, как играют в хару раа пуу, но знала, что это за игра — ей рассказывал преподобный Уэллс. В игре, название которой переводилось как «ухвати мяч», традиционно участвовали две команды женщин, стоявшие лицом друг к другу на участке длиной примерно сто футов. С двух краев этой площадки на песке чертили линию, означавшую ворота. Мячом служил толстый клубок из плотно скрученных веток платана диаметром приблизительно со среднюю тыкву, но намного легче. Смысл игры, как выяснила Альма, заключался в том, чтобы перехватить мяч у команды противника, погнать его к противоположному концу поля и не быть при этом сбитым противниками. Если же мяч попадал в море, игра продолжалась даже в воде. Игрок мог делать все что угодно, лишь бы противники не забили гол.
Английские миссионеры считали хару раа пуу непристойной игрой для женщин, и потому в других поселках она была запрещена. По правде говоря, они были не так уж неправы, ибо игра эта была совершенно неподобающей для женщин. Во время матчей хару раа пуу женщины постоянно получали увечья — им ломали руки и ноги, пробивали черепа, пускали кровь. Как с гордостью заметил преподобный Уэллс, эта игра была «зрелищем, ошеломляющим своей свирепостью». Однако жестокость была смыслом этого действа, добавил он. В прежние времена, когда мужчины упражнялись перед битвой, женщины играли в хару раа пуу. И когда приходило время воевать, женщины тоже были готовы. Но почему преподобный Уэллс позволил им продолжать играть в хару раа пуу, когда другие миссионеры запретили игру как нехристианское проявление языческой жестокости? Да по той же причине, что и всегда: он просто не видел в этом ничего плохого.
Но когда игра началась, Альма невольно подумала, что в этот раз преподобный Уэллс, пожалуй, сильно ошибался, ведь игра в хару раа пуу могла нанести ее участникам серьезные увечья. Как только мяч оказался в игре, женщины превратились в грозных монстров. Милые, гостеприимные таитянки, чьи тела Альма видела утром на пляже, чью стряпню ела, чьих детишек качала на коленях, чьи голоса слышала слившимися в искренней молитве, в чьих волосах замечала столь прекрасные украшения из цветов, мгновенно сгруппировались в противоборствующие батальоны, состоявшие, казалось, из диких кошек. Альма действительно с трудом понимала, в чем смысл этой игры — то ли вырвать мяч, то ли оторвать противнику руки и ноги. Видимо, и то и другое. Она увидела, как кроткая сестра Этини (сестра Этини!) схватила какую-то женщину за волосы и повалила ее на землю — а ведь мяч был совсем в другой стороне!
Толпа на пляже с восторгом наблюдала за происходящим и шумно улюлюкала. Преподобный Уэллс тоже улюлюкал, и впервые Альме показалось, что в нем проскользнуло что-то от корнуэлльского портового бандита, которым он был когда-то, до того, как Господь и миссис Уэллс спасли его от преступной дорожки. Глядя, как женщины нападают на мяч и друг на друга, преподобный Уэллс уже не был похож на безобидного крошечного эльфа — нет, он напоминал бесстрашного маленького терьера-крысолова.
А потом вдруг совершенно неожиданно по Альме проскакала лошадь.
Во всяком случае, ей так показалось. На самом деле на землю ее повалила не лошадь, а сестра Ману — та выбежала за границу поля и со всей силой набросилась на Альму сбоку. Сестра Ману схватила ее за руку и затащила на площадку. Собравшимся это понравилось. Они заулюлюкали еще громче. Краем глаза Альма увидела преподобного Уэллса — его лицо озарилось восторгом от такого неожиданного поворота событий, и он радостно закричал. Альма взглянула на Завтра Утром — тот, как обычно, держался вежливо и спокойно. Он был фигурой слишком величественной, чтобы смеяться над подобным зрелищем, но неодобрения в нем она тоже не замечала.
Альме совсем не хотелось играть в хару раа пуу, но ее мнения никто не спросил. Она оказалась в игре, не успев опомниться. Ей казалось, что ее атакуют со всех сторон — видимо, потому, что ее действительно атаковали со всех сторон. Кто-то сунул мяч ей в руки и толкнул вперед. Это была сестра Этини.
— БЕГИ! — выкрикнула она.
И Альма побежала. Но убежала недалеко — ее снова повалили на землю. Кто-то вцепился ей в горло, и она упала навзничь. Падая, Альма прикусила язык и почувствовала кровавый привкус во рту. Она подумала, не остаться ли просто лежать, чтобы еще больше не покалечиться, но испугалась, что свирепое стадо затопчет ее до смерти. И она встала. Толпа снова заулюлюкала. Раздумывать было некогда. Ее затащили в толпу дерущихся женщин, и у нее не было выбора, кроме как бежать туда же, куда все. Она понятия не имела, где мяч. Не понимала, как в такой суматохе можно было его увидеть. А когда в следующий раз опомнилась, то была уже в воде. Ее снова повалили. Она поднялась, судорожно хватая воздух; в глаза и рот попала соленая вода. И тут кто-то снова толкнул ее вниз, глубже.
