Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак
7
Борис Маковер отправился спать около часу. Была еще глубокая ночь, когда он проснулся. На ночном столике у него были часы со светящимся циферблатом. Он посмотрел на него и увидел, что уже половина пятого. «Проспал четыре часа!» Он встал с тяжестью в желудке и с головной болью. «Мне что-то снилось, вот только что? — Он не помнил сна, но от этого сновидения у него осталось какое-то беспокойство. — Ах, во сне ведут совсем другую жизнь», — говорил он себе. Он вспомнил то, что слышал когда-то от доктора Цодека Гальперина: согласно учению одного древнего философа, явь это тоже сон. Однако наяву, если покупают дом, то имеют дом и получают за него арендную плату, а от дома, купленного во сне, ничего не остается. Правда, с другой стороны, может присниться и арендная плата… Борис Маковер слез с кровати и зашел в ванную комнату. Как положено после сна, он омыл из кружки кончики пальцев, полил три раза на пальцы правой руки, а потом три раза на пальцы левой. После этого он отправился в комнату, которую называл молельней. Там были аронкодеш и бима. Борис Маковер расхаживал по комнате и молился. Он читал предутреннюю молитву, которую можно произносить до рассвета. Главное, это «Слушай, Израиль»[40] и «Восемнадцать благословений».[41] Он произнес на иврите и тут же сам себе перевел на простой еврейский язык: «Как хороши шатры твои, Яаков, обиталища твои, Исраэль.[42] И я в Твоем великом милосердии прихожу в Твой дом и склоняюсь перед Твоим святым Храмом…»
Сказав это, Борис Маковер потер лоб. Где они, все эти праведники, святые и чистые, жертвовавшие собой ради освящения Имени Господнего? Где они, эти шесть миллионов, которых нацисты, да сотрется их имя, сожгли, уморили голодом, повесили, замучили насмерть? Где убийцы, ясно: они сидят в Германии в барах, пьют пиво и хвастаются своей жестокостью. Германию заново отстраивают. Америка посылает миллионы. Мир полон жалости к несчастному немецкому народу. Даже парочка еврейских газетчиков оплакивает судьбу Германии и находит для немцев всяческие оправдания. Ну и что? Среди нынешних евреев хватает мерзавцев. За пару долларов или ради какой-то партийной идейки они всех оправдают. «Но что с жертвами? Они есть, есть! — воскликнул Борис Маковер, обращаясь к себе самому. — Они все в раю. Они удостоились света, какого в грубом материальном теле невозможно достичь. Потому что если представить на мгновение, что это, Боже упаси, не так, тогда нет суда и нет судьи, тогда всё — сплошной произвол, и Гитлер, да сотрется его имя, был прав, говоря, что власть — это и есть право; тогда действительно можно играть черепами маленьких детей и приказывать отцу копать могилу для него самого и для всей его семьи, тогда бы получилось, Боже упаси, что сам Создатель нацист…»
Борис Маковер стряхнул с себя эти мысли. Он хлопнул себя по лбу. «Ой-ой-ой! Как можно жить, зная, что в роде человеческом есть такие убийцы?! Ведь они позорят образ Божий! Совсем немного недоставало, чтобы он и Анна, Ханеле, застряли бы среди этих злодеев. С ним происходили чудеса, чудеса. Но почему он должен был спастись, а невинные еврейские дети должны были умереть в таких мучениях, по сравнению с которыми смерть — игрушка? Это просто потому, что он, Борис Маковер, был слишком увлечен делами этого света, чтобы умереть во имя освящения Имени Господнего. Его не захотели принять в круг возвышенных душ. Он, Борух Маковер, грубый, приземленный, увлеченный деньгами человек, обжора и пьяница — поэтому его снабдили американской визой и отправили в Америку делать деньги. Нажрись и лопни! Ты не можешь быть вместе с ними, с возлюбленными детьми Божьими, которых Он Сам усадил вокруг Своего престола и изучает с ними тайны Торы…»
Борис Маковер преисполнился. Рыдания разрывали его изнутри. Он хотел зарычать, как лев, обращаясь к Владыке мира: «Караул, Господи! Доколе Ты будешь молчать? Доколе будут веселиться нечестивцы?[43] Доколе будет длиться этот мрак, эта тьма египетская?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Он погасил свет. Пусть будет темно! Зачем обманывать себя электрическим светом? Что это за свет, который сияет проституткам, убийцам, нацистам? Он остался стоять в темноте. Как странно! Днем он, Борис Маковер, был занят бизнесом, как все другие бизнесмены. Однако ночью на него нападали приступы покаяния, ужасного раскаяния, которые были сильнее него и разрывали ему сердце. Что я делаю? На что мне весь этот бизнес? Я должен сидеть шиве, вечную шиве. Я должен разорвать одежду в знак траура и пребывать в трауре до самой смерти. Кусочек хлеба с водой раз в день и сон на жесткой скамье. Что думают эти души, когда они смотрят с небес вниз и видят, что у евреев на уме только дела, как будто ничего не случилось, как будто только что не произошла самая большая катастрофа в еврейской истории? Они стыдятся и, может быть, именно их ругают, называя «народом упрямым и идущим извилистым путем». Сыновья и братья, которые даже не придерживаются обычаев траура. И кто знает? Может быть, отвернувшихся еще ждет наказание за холод сердец и их будет ждать, Господи упаси, мрачный конец. На том свете им этого наверняка не забудут…
Борис Маковер нашел в потемках стул, перевернул его, как на Девятое ава,[44] и уселся. Он начал мысленно перечислять своих родных, погибших в Польше: брат Довид-Меер, две сестры, их дети, внуки, зятья, невестки. А в России большевики, эти ненавистники Израиля, расстреляли его брата Мордехая. О, горе! Их расстреляли, повесили, отравили, сожгли, а он, беженец, остался в живых, чтобы донести до Иова эту весть. Но кто Иов? Он не разорвал свои одежды, не облачился в рубище, не посыпал голову пеплом и не взял черепок, чтобы расчесывать свои раны, а вместо этого построил офисное здание в Нью-Йорке и сдает его внаем. Горе этому Иову, который настолько глуп, что даже не знает, что он — Иов! С таким Иовом Бог не заговорит из бури.[45]
Внезапно Борис Маковер услышал, что в кабинете звонит телефон. «Кто может звонить посреди ночи? — спросил он сам себя. — Наверняка ошибка. — Однако телефон не переставал звонить. — Кто знает? Может быть, что-то случилось?» Он встал и пошел в темноте к кабинету. Наткнулся на стол, на стул. Вошел в кабинет. Здесь светлее, потому что занавески приподняты. У неба над крышами цвет меди. Ночь сияла как будто своим собственным светом. Борис Маковер поднял трубку:
— Алло!
— Тесть, это я, — сказал Станислав Лурье.
— А, что случилось?
— Извините меня за этот звонок в неурочное время. Я все время думаю, я беспокоюсь. У вас ли Анна?
— Анна? Нет. А что случилось?
— Она не приехала к вам спать? — спросил Станислав Лурье.
— Нет. Погоди, я посмотрю. Может быть, она пришла, а я и не заметил. Погоди.
Борис Маковер пошел в комнату Анны. Он заранее знал, что ее там нет, потому что у него, у Бориса Маковера, чуткий сон. Малейший шорох будит его. Его ноги отяжелели. Он открыл дверь в комнату Анны и включил свет. Кровать была застелена. Резкий свет ударил ему в глаза. «Что это за неприятность?» — сказал он вслух. И пошел назад, в кабинет, по дороге снова на что-то налетел и ушиб коленку. Он поднял трубку отяжелевшей рукой:
— Ее нет. Что случилось?
— Она ушла с Грейном и сказала, что он подвезет ее к вам, но я знал, что он забирает ее в отель.
У Бориса Маковера стало сухо в горле.
— Ты говоришь глупости!
— Это не глупости. Они крутят роман. Она открыто сказала, что любит его.
— Когда? У него ведь есть жена и взрослые дети!
— Я вам не лгу.
Борис Маковер долго молчал. Он так крепко сжал телефонную трубку, что ощутил боль в суставах.
— Он заходил к вам?
— Анна пригласила его выпить у нас кофе. Потом она ушла вместе с ним.