Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян
Кретьен настолько оправился, что даже нашел в себе силы шаг за шагом дописать свой роман. На поверку все оказалось не так уж серьезно — дописанная история превратилась просто в книжку, сны более не снились. Кретьен, набравшись отваги, взял и переписал большой кусок о внешности героя — изменил его до неузнаваемости, навеки четко разделяя с собой. Даже цвет волос на всякий случай сделал светлым, золото-русым, как, скажем, у мессира Анри. Так оно было спокойнее.
Вообще юг левого берега, гора оказались местами стократ более дружелюбными, нежели улицы Гарланд и Бушри. Многонациональная компания, обучавшаяся у неблагонадежного британского магистра, обладала изрядной веротерпимостью: здесь среди пестрой смеси лангедокцев и французов встречались и белые головы немцев, слышался смешной выговор англичан, даже такое редкое сокровище, как два валлийца, земляки магистра Гальфрида, завалялось в мусорной куче… То и дело аудитория сменялась и обновлялась, кого-то зарезали в потасовке, кто-то перепился и умер с похмелья, кто просто ушел к зиме в Орлеан — искать, где потеплей да посытее… Но таков уж парижский водоворот, раз попав в него, почти невозможно вернуться в размеренное русло существования, даже просто живым и целым не всегда выкрутишься. Как бы то ни было, юноше из Шампани знакомство с английским поэтом-диалектиком пока приносило немало подарков. Но лучше всего оказался один-единственный дар, и дар этот звался Аймерик.
Знакомство их состоялось не в лучший день Кретьеновой жизни: будто бы нетерпеливая судьба, собравшись свести этих двоих во что бы то ни стало, порешила это сделать самым быстрым, безотказным — но, к сожалению, не самым безболезненным образом.
Кретьен в тот день ждал Ростана в левобережном кабачке, именуемом звучным названием — «Обитель Канская». Не иначе как в честь Чуда Христова, обращения воды в вино назвали! Может, надеются, что Господь их водичку в вино претворит без лишних денежных затрат, с усмешкой подумал школяр, взбалтывая чашкой. Чашка была грязная и побитая по краям, но в общем-то местечко довольно уютное — чистая солома на полу, ну, относительно чистая, и тепло, и головы всяких оленей по стенкам, и картинки насчет Чуда в Кане — грубые, но зато яркие и понятные… Это был любимый Ростанов кабак, Кретьен же до знакомства с Пиитой здесь вообще не бывал, а без друга оказался тут и вовсе впервые, и теперь сидел как на иголках — чужое место все-таки, и кабатчик какой-то… недружелюбный. Безмолвно плюхнул на стол миску чечевицы с салом и ушел куда-то, так и поговорить не с кем, остается только читать многочисленные надписи разной степени древности — от черных, засаленных, совсем старых, до свеженьких, просвечивающих желтой древесиною — по крышке стола…
«Radix Omnium Malorum Avaritia = ROMA».
«Dives eram et dilectus…Ahi!»
«Гуго — дурак и сволочь».
«Homo homini Abaеlardus est».
«Custos vini — жадное рыло!»[18]
«Берта большая задница»,
и обведено в кривое сердечко.
«Братья! Молитесь за бедного Сикара (меня).»
И совсем свежая, большими кривыми буквами — «Здесь был Рамон Победитель Всех».
Интересно, кто этот Рамон-победитель, задумчиво ковыряя пальцем неряшливые литеры, рассеянно размышлял Кретьен, еще не негодуя на Ростана, но уже начиная о том подумывать. Обещал же, гад, сразу после обедни быть… Не подумайте, люди добрые, что у нашего Пииты неожиданно взыграло благочестие — нет! Просто таким образом, в церкви Сен-Жюльен ле Повр, он выслеживал очередной предмет своих воздыханий, горожанку-девицу по имени не то Аннет, не то Жаннет… Она, как натура набожная, почитала своим долгом посещать воскресную мессу — а в других местах, по горестному признанию Ростана, ее очень трудно было застать: честь и покой дочки неусыпно стерегла парочка аргусов в лице суровых родителей, школяров к красавице не подпускавших на расстояние ближе полета стрелы. Увы, увы. Не все думали так же, как девица Флора, переспорившая свою упрямую подругу, почтенный представитель цеха скорняков придерживался противоположной точки зрения, а именно:
«Чтят бродяги-школяры бредни Эпикура, Голодранцам дорога собственная шкура! Бочек пива и вина жаждет их натура — Ах, студента полюбить может только дура!..»
А кто деву переубедит? Разве что красавец из Лангедока с черно-рыжими кудрями до плеч, с орлиным профилем и прекрасным голосом…
Ух, дурацкий Ростан со своими дурацкими страстями!! Что мне, его ждать здесь до полуночи?..
Громкие, неожиданно веселые голоса прервали недовольное течение Кретьеновых мыслей. Компания человек в шесть, ввалившаяся в двери, явно представляла из себя здешних завсегдатаев — слишком уж скоро и уверенно окликнул один из ребят кабатчика, называя его по имени, и сильнейший марсельский акцент выдал его с головою — даже не оборачиваясь, Кретьен мог сказать, что это южанин. Впрочем, вся компания того и не скрывала: перекидываясь словечками на окситанском, они хохотали над чем-то своим и, кажется, были по случаю святого Воскресения слегка навеселе.
Кретьен допил свое вино (жидкое и кисловатое) и некоторое время сидел просто так, размышляя, не вырезать ли что-нибудь правдивое про Пииту вдобавок к уже украшающим стол изречениям. Делать было нечего, а тут еще южане расшумелись… Шампанец понимал их язык довольно хорошо после жизни бок о бок с Ростаном, и сейчас они явственно расхваливали вино — наверно, им кабатчик по знакомству предложил что-то получше, чем розовая дрянь, коей он потчевал Кретьена. Потом один из весельчаков затянул песню — весьма немузыкально затянул, и песня к тому же скабрезная — в ней беглый тулузский монах расписывал, не скупясь на выражения, свои предпочтения касательно шлюх. Кретьен слегка покраснел и решил обождать Ростана на улице. Быстро, стараясь выражением лица не выказывать отношения к певческому дару исполнителя, он миновал компанию, занявшую вшестером длиннющий стол, рассчитанный не менее чем на дюжину (сам он сидел в уголке, за столом поменьше) и прикрыл за спиною низкую дверь. Была середина марта, снег в узких улочках почти везде растаял, только иногда грязными пластами-ошметками срывался с крыш; в воздухе упоительно пахло мокрой весной и нечистотами. Кретьен постоял, прислонясь к стене; мимо него прогрохотала телега, и пришлось втиснуться в камень, как статуя-барельеф. Это скорее развлекло, чем огорчило студента — не испортил настроения даже мокрый всплеск из-под колес, осевший брызгами на коленях. Тем более что эту одежку, шерстяную и серую, почти что и не жалко.
— Эй, приятель!
Окликавший будто бы специально коверкал слова своим выговором. Это был высокий, подлинней Кретьена, черноволосый парень с такими широкими бровями, что они казались похожими на отросшие почему-то на лбу усы.
— Это вы ко мне?
— К кому же еще. Куда это ты сбежал? — рука в широком зеленом рукаве упала Кретьену на плечо — будто лучшему другу, вернувшемуся из дальних странствий. — Пошли, малыш, посиди с нами.
— Я не малыш. И — спасибо, не хочется. Я вообще-то друга жду.
— Хо! — черные брови поднялись, их обладателя явственно обуяло горестное изумление — будь оно хоть чуть поменьше, так и за настоящее бы сошло. — Не хочет! С нами не хочет! А почему это ты, франк, от компании отказываешься? Может, тебе не нравится, как наш Понс поет? А может, тебе… еще чего не нравится?
Кретьен созерцал смуглое лицо с тоскливым пониманием. Он встречал такое выражение глаз не в первый раз — взгляд человека, который выпил и теперь ищет, с кем бы ему подраться. Может, его кто обидел, например, очередная Флора-Филида прогнала или он на диспуте провалился — а теперь ищет, куда бы применить свою внезапно взбурлившую силушку… Драться Кретьен не хотел. Он вообще почти никогда не хотел драться, а сейчас особенно; он хотел тихо стоять и ждать Ростана. Внимание оскорбленного в лучших чувствах парня надлежало отвлечь.
— Нет, добрый человек, я ничего не имею против твоих товарищей. Просто не хочу — ни пить, ни ссориться, понимаешь?..
— Франк, — глаза южанина опасно сузились, — а чего ты тогда вообще приперся в наш кабак? Ты чего, не знаешь, что паршивым франкам сюда вход заказан?..
…Франк не знал. Он вообще много чего не знал — например, о постоянных территориальных стычках меж южанами и северянами, и о том, что против иностранцев иногда объединялись и те, и другие, а немцы били окситанцев, а англичан вообще били все… Все это было очень сложной, разветвленной политической системой, и были у каждой национальной группки свои места, свои резиденции, за которые то и дело сражались. И сражались подчас кровопролитно.
Но далекий от политики шампанец имел об этих сложностях очень смутное представление. И уже понимая, что драки, кажется, не избежать, и смутно прикидывая, куда чернобровому товарищу в случае чего вмазать и в какую сторону скрываться, Кретьен ответил самое разумное, что пришло ему в голову:
