Игорь Ефимов - Невеста императора

Позднее, когда я жила среди визиготов, они объясняли мне эту странную арифметику войны. «Каждый из нас в бою будет сражаться за свое племя до конца, — говорили они. — Потому что каждый знает: если нас разобьют, он лишится всего самого дорогого — семьи, детей, свободы. А что потеряет римлянин в случае поражения? Ну прорвутся варвары, ну ограбят несколько городов и селений. Но страна так велика, до его дома, скорее всего, не доберутся. Так стоит ли из-за этого всерьез рисковать жизнью?»

Визиготы рассказывали мне, что выпало на долю их отцов, когда те попытались стать послушными подданными императора Валенса. В соответствии с заключенным договором их перевезли на правый берег Дуная и поместили во временных лагерях. Все условия договора они выполняли строго. Сдали оружие, хотя для гота расстаться с мечом — все равно что утратить честь. Позволили увезти детей своих вождей вглубь империи в качестве заложников. Готовы были довольствоваться тем малым, что выдавали им римские власти.

И что же?

Чиновники, приставленные следить за исполнением условий договора, решили нажиться на бедствиях и беспомощности визиготов. Они поставляли им вонючие туши сдохших животных, собачье мясо и прочую гниль. Но требовали платить за все несусветные цены. Из поселений их не выпускали, так что они не могли ничего купить себе на рынках в соседних городках. Начался голод. Истратив все, что у них было, визиготы начали продавать в рабство детей. Некоторые расплачивались телом своих жен. И конечно, ненависть к римлянам нарастала день ото дня.

Мой брат Аркадий объяснял мне, что император Валенс вовсе этого не хотел. Он согласился пустить визиготов на территорию своей империи, потому что надеялся использовать их в качестве солдат. Императору казалось, что смелость визиготов в союзе с римской военной наукой сможет остановить полчища подступающих варваров. Но со смелыми солдатами нельзя обращаться в мирное время как с рабами. Они просто не станут этого терпеть. Не стерпели и визиготы. Они восстали, и император Валенс жизнью заплатил за свою ошибку.

Когда в страшной битве под Адрианополем римляне потеряли и армию, и императора, они поняли, что надеть на визиготов ярмо не удастся. Если хочешь извлечь из них пользу для государства, нужно лучше понимать их. Так, как понимал их мой отец, император Феодосий. Вступив на престол после императора Валенса, он сделал их ударной частью своей армии, и Аларих сражался с ним бок о бок в страшной битве у реки Фригидус.

Но ни один из моих братьев не обладал гением нашего отца. Искусство управлять страной казалось мне похожим на искусство акробата, балансирующего на трех вечно подвижных шарах — армия, деньги, вера. И я с тревогой замечала, что повелители обеих половин империи — Западной и Восточной — все чаще соскальзывали то с одного, то с другого шара.

(Галла Пласидия умолкает на время)

Привычный труд переноса букв из одного[1] папируса в другой сделал свое дело, дрожь ушла из пальцев. Теперь я, кажется, могу вернуться к необработанным табличкам и свиткам. Вот та часть рассказа дяди Меропия, которая относится к 402 году.

Весной 402 года мы получили известие, что в пасхальное утро отряд римских легионеров напал на лагерь Алариха под Поленцией. Безоружные визиготы собрались на молитву, так что многие из них были перебиты на месте. Говорили даже, что на какое-то время семья самого Алариха попала в плен к римлянам, но вскоре была отпущена по приказу Стилихона.

Впоследствии, благодаря усилиям поэта Клавдиана и других льстецов, пишущих с рифмами и без, эта стычка была объявлена великой победой нашего полководца Стилихона. Немудрено — жена Стилихона, Серена, была главной покровительницей Клавдиана, даже помогала ему найти и заполучить богатую невесту. Но мы в Риме восприняли тогда это известие совсем по-другому. Просто два войска, Алариха и Стилихона, прогнав вандалов, явились к императору за платой. И он, не имея денег, сначала спрятался за стенами Милана, а потом бросился наутек. А оба войска следовали за ним, и каждое пыталось показать, что с ним шутки плохи и именно ему надо заплатить больше и в первую очередь. Враги Стилихона доказывали потом, что у него было много случаев расправиться с Аларихом, однако он каждый раз давал ему уйти. Чем это можно объяснить? Измена, только измена. На самом деле Стилихон был безжалостен к врагам Рима и честен с союзниками. На Алариха он всегда смотрел как на союзника, которому надо честно платить за услуги. Ведь сегодня не заплатят визиготам, завтра откажутся платить римским солдатам. И что тогда? Снова бунт легионов?

Помню, видел на улице Рима в те дни балаганное представление: два актера в собачьих масках рьяно гонят третьего, одетого волком. Потом гордые возвращаются к хозяину и начинают драться из-за миски, которую тот держит высоко над головой. Чтобы никаких сомнений не оставалось, один актер нацепил поножи римского легионера, другой парился в готском меховом кафтане. Благодарная римская чернь хохотала и кидала оболы на расстеленный коврик.

Даже когда Аларих в своих блужданиях по Италии приблизился к Риму, в городе не возникло тревоги. Собирать ли деньги на наем войска для защиты города или заплатить просто визиготам, чтобы они убрались обратно в Эпир? Надо просто подождать и поближе познакомиться с расценками, посмотреть, что выйдет дешевле, — так рассуждали наши денежные мешки.

Кружок в доме Юлии Пробы тоже продолжал собираться регулярно, вплоть до наступления летней жары. Кажется, именно той весной мы впервые уговорили Пелагия почитать отрывки из его работы о посланиях апостола Павла.

Припоминаю, что он выбрал вопрос, который и меня мучил многие годы: если мы, христиане, учим, что спастись можно только верой в Искупителя нашего Иисуса Христа, то что же будет с душами, которые обитали на земле до прихода Христа и не могли приобщиться Слова Его? Неужели они осуждены навеки? Неужели все пророки, от Экклезиаста до Малахии, и царь Давид, и царь Соломон, и сотни других ветхозаветных праведников не сподобятся жизни вечной?

Видимо, и других слушателей тревожило это противоречие. Потому что, когда Пелагий обрисовал его во вступительной части на примерах многих отдельных судеб (вспомнить хотя бы Иова — ведь ему сам Господь сказал, что он прав! так неужто и для него нет дороги в рай?), воцарилась тишина. И тогда, после долгой паузы, Пелагий — да, он уже овладел многими приемами риторского искусства к тому времени — начал приводить отрывки из посланий апостола Павла, отвечающих на этот вопрос.

«И до Закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет Закона» — вот главный ответ, вот ключ к пониманию!

«Где нет Закона, нет и преступления», — говорит апостол Павел в Послании к римлянам, 4:15.

Христос своей гибелью на кресте искупил, освободил от греха не только всех живущих и еще не рожденных, но и всех живших до него. Такова непомерная любовь Бога к человеку, что он Сына Своего отдал на мученическую смерть, чтобы спасти души даже умерших. Ветхозаветные пророки спасены будут не исполнением старого закона (который многие из них не раз нарушали), но крепостью веры своей. Эта вера была сохранена ими, расширена в мире, это она готовила уши и сердца людей к проповеди Христа. В этом их оправдание, в этом их спасение.

Было бы очень неуместно сказать, что чтение Пелагия «прошло с успехом». Волнение слушателей было другого рода. Так осажденные в крепости слушают известие о том, что враг не всесилен. Так мы, осаждаемые снаружи и изнутри силами греха, проникались надеждой на то, что с помощью Христа врага можно победить и отбросить.

Был только один человек, оставшийся по виду спокойным, даже скептично-ироничным, — рабби Наум. Да-да, свободомыслие в Риме тогда было столь широко, что даже еврейский раввин, глава местной общины, допускался на собрания ученых христиан и принимал участие в дебатах. Спросили его мнение об услышанном. Он сказал примерно следующее:

— По-моему, римский ритор Пелагий замечательно истолковал послания римского всадника Савла.

Хозяин дома мягко заметил ему, что здесь он среди благожелательных слушателей и может не бояться высказаться прямо. Но раввину было нелегко раскрыть пошире вековые створки своей раковины.

— Я только хотел подчеркнуть тот факт, — отвечал он, — что большинство весьма глубоких трудов, читавшихся в этом доме, были написаны новообращенными христианами. Амвросий из Милана, Августин из Гиппона, Иероним из Вифлеема, присутствующий здесь Меропий Паулинус — все были рождены в римских или смешанных семьях. То есть среди язычников. Я хотел бы знать, что эти авторы думают о судьбе своих родителей. Ведь те жили после Христа, то есть при Законе, но остались глухи к проповеди того, кого вы называете Сыном Божьим. Значит ли это, что родители будут осуждены навеки? Что для них нет надежды, что нет смысла даже молиться о спасении их душ?