Игорь Ефимов - Невеста императора

Сколько разных ересей было уже объявлено вне закона к тому времени! Арианство, манихейство, оригенизм, донатизм, присцилианство… Но о пелагианстве тогда никто еще не слыхал. Пелагий тогда был, пожалуй, дальше нас всех от исповедальных раздоров. Он проводил часы и дни в моей библиотеке, изучая Священное Писание и комментарии разных авторов к нему. Особенно зачитывался он посланиями апостола Павла, о которых впоследствии написал большой труд. Пожалуй, в эти же годы читал он и ранние работы Августина против манихейцев, которые ему очень нравились. Порой он ронял замечания, содержавшие зерна горечи и сомнения. Но они всегда были облечены в такую красивую форму, что горечь ослаблялась.

Иногда он прибегал из библиотеки ко мне в триклиний, чтобы прочесть вслух какое-то поразившее его место. Помню, он однажды вошел своей быстрой, будто взлетающей походкой, уже на ходу повторяя, словно заучивая наизусть из послания Иакова:

— «Вера без дел мертва, вера без дел мертва… Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего?.. Вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства…»

Еще меня тревожило, что лучшие христиане так отдавались служению Богу, что совсем не хотели думать о служении кесарю, оставляя его целиком людям мелким и корыстным. Лишь много лет спустя Августин попытался исправить это, написав свой труд «Град Господень». А в те годы язычники гораздо лучше и раньше нас ощущали глубинное бурление людской тоски и смуты душевной, всегда готовое вырваться смутой народной или войной. Уши христианского императора Гонория были закрыты для сенаторов-язычников. Поэтому они пытались через нас убедить двор в том, что военное ослабление государства сделалось катастрофическим.

Граница империи тянулась на тысячи миль, и со всех сторон к ней приближались смелеющие с каждым днем враги. Не было никакой возможности создать надежную цепь укреплений на всех опасных участках. Налоги увеличивали каждый год, но они не достигали казны, прилипали к пальцам нечестных откупщиков. Казна не могла платить войскам — те бунтовали. Два десятилетия мы только и слышали о выступлениях разных авантюристов, объявлявших себя императорами и встававших во главе бунтующих легионов. Ощущение безнадежности у нас переходило в усталость, усталость — в равнодушие. «Время строить и время разрушать, — повторяли мы вслед за Экклезиастом. — Время собирать камни и время разбрасывать…» Да, надвигалось время разбрасывания камней.

К концу 401 года в Рим пришло известие, что с севера к Альпам прорвалось мощное войско вандалов во главе с Радагаисом. Они уже бесчинствовали в провинциях Норикум и Рэтия. Наш полководец Стилихон (сам, между прочим, по происхождению сын вандала и римлянки) поспешно выступил ему навстречу. Но войско его было таким немногочисленным, что он не мог бы перекрыть вандалам все проходы в Италию. И тогда он сделал то, что до него — по необходимости — делали уже много раз и другие полководцы и императоры: призвал на помощь варваров. На этот раз — визиготов во главе с Аларихом.

Да, впоследствии это было объявлено изменой, предательством со стороны Стилихона. Но я отлично помню, с каким облегчением наши эллинские друзья в сенате обсуждали это известие: войско визиготов вступило в Истрию и расквартировалось в Аквилее. Проход в Италию через самое уязвимое место — долину реки По — был перекрыт. А в узких альпийских ущельях опытный Стилихон сумеет остановить вандалов. Что и произошло. Он разбил их и даже выгнал прочь из заальпийских провинций.

Знаменитый сенатор Симмах объяснил мне, что в военном и стратегическом отношении Стилихон совершил блистательный ход. Ведь Аларих к тому времени уже четыре года верой и правдой служил константинопольскому императору Аркадию. Войско визиготов было расквартировано в Эпире. Таким образом, все восточное побережье Адриатического моря было в безопасности. Нанять визиготов за умеренную плату, чтобы они прикрыли на время уязвимый правый фланг, — ну что могло быть разумнее?

Беда была лишь в том, что, когда опасность миновала, император Гонорий отказался платить.

Может быть, в казне действительно не было денег.

Может быть, войско Стилихона к тому времени так усилилось подкреплениями с рейнской границы, что в визиготах не было больше нужды.

Может быть, сенатор Симмах судил о ситуации слишком предвзято. Но честность требует, чтобы я сохранил слова этого достойного старца. Он сказал мне, что все дело в придворных епископах. Это они убедили императора не платить визиготам. Это они нашептывали ему об «измене» Стилихона. Это они делали все возможное, чтобы ни одна когорта визиготов не была принята на службу к повелителю Западной империи.

Ибо все визиготы были убежденными и страстными арианами. То есть еретиками. То есть, в глазах придворных ортодоксов, хуже диких вандалов.

Для них представить себе, что надо будет потесниться и дать место в своих синодах и соборах арианским епископам визиготов, было невыносимо. Поэтому они интриговали денно и нощно, чтобы не допустить отправки визиготам обещанных денег. Да и за что им платить?! Им ведь и меча не пришлось обнажить. Они провели четыре месяца в венетийских городах как на курорте. Ни солида, ни сестерция им, ни обола этим еретикам.

И тогда Аларих двинул свое войско на Милан, где размещалась тогда резиденция императора.

(Меропий Паулинус умолкает на время)

ГОД ЧЕТЫРЕСТА ВТОРОЙ

Вчера пришло письмо от брата Маркуса из Константинополя. Он сообщает, что дочь нашего императора Феодосия Второго (да продлит Господь его дни!) была выдана замуж и отбыла со своим супругом в Италию. В связи с этим событием императрица Евдокия решила выполнить давно данный обет: отправиться с благодарственным паломничеством к Гробу Господню. В ближайшие дни ее двор выезжает в наши края. По пути будет длительная остановка в Антиохии. Так что у меня есть время все привести в порядок. Кто знает — может быть, императрица пожелает остановиться в поместье Паулинусов подальше от иерусалимской жары.

От волнения я не мог работать целый день. Бласт хныкал и обходил меня стороной, будто от моей кожи шел какой-то невыносимый жар. Конечно, предположение брата было неправдоподобным. Он не приезжал в поместье уже лет пятнадцать и, видимо, забыл, как мала, в сущности, вилла, как тесен и неухожен сад. Достоинство сана не позволит императрице остановиться в доме, где едва сможет разместиться четверть ее свиты. Но с другой стороны, стал бы брат так легкомысленно упоминать об этом? Не дала ли императрица ему намека? Не могло ли быть, что в роли смиренной паломницы она ограничится очень скромной свитой?

Сегодня я возобновил работу, но пальцы все еще слегка дрожат. Рассказ дяди Меропия лучше отложить на время — он требует такой сосредоточенности, на какую я сегодня не способен. Но коли в конце прошлой главы всплыло имя Алариха, уместно будет здесь вставить рассказ августы Пласидии о визиготах, который у меня уже отделан.

Борьбу церковных иерархов и епископов тех лет я воспринимала так, как воспринимали ее мой брат, император Аркадий, и его советники. Вера рассматривалась как важная опора власти. Христианство, где над всем царил Единый Всемогущий Бог, больше подходило для империи, в которой правил один всемогущий император. Шепотом высказывались мнения, что и великий император Константин принял христианство главным образом потому, что оно обещало скорее обеспечить единство подданных, чем языческие боги, вечно устраивавшие всякие потасовки и каверзы у себя на Олимпе.

Но еще более важной опорой власти были деньги. И денег всегда не хватало. Я только и слышала вокруг себя: «Нет, на ремонт дорог казна не может выделить в этом году ни одного нумизматия… Ни на строительство новых гаваней… Ни на развитие почтовой связи… Необходимо увеличить налоги… Повысьте налог на вывоз шерсти и на ввоз вина… Мостовой сбор и базарную пошлину… На пользование землей и на получение наследства… На свет, льющийся в окна домов, и на пыль, поднимаемую возами…»

Больше всего денег нужно было на армию. Ибо варвары наступали со всех сторон. И каждый раз я наивно спрашивала: «А сколько их?» И мне говорили, что много. Очень много. Сотни тысяч. Но ведь у императора — миллионы подданных. Как могут сотни тысяч угрожать миллионам? Мои учителя и придворные только разводили руками, опускали глаза.

Позднее, когда я жила среди визиготов, они объясняли мне эту странную арифметику войны. «Каждый из нас в бою будет сражаться за свое племя до конца, — говорили они. — Потому что каждый знает: если нас разобьют, он лишится всего самого дорогого — семьи, детей, свободы. А что потеряет римлянин в случае поражения? Ну прорвутся варвары, ну ограбят несколько городов и селений. Но страна так велика, до его дома, скорее всего, не доберутся. Так стоит ли из-за этого всерьез рисковать жизнью?»