Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Мессия
Повитуха не удосужилась окинуть посетителя даже беглым взглядом. Она оставила дверь открытой, словно не боялась пронзительного ветра, и побежала в комнату, чтобы взять накидку. И только когда повитуха вернулась, она обратила внимание на возраст посетителя.
– Что происходит? – спросила она с горечью. – Неужели в наши дни мужья стали настолько беспомощными, что не осмеливаются в холод выйти на улицу, чтобы позвать повитуху?
Она захлопнула дверь и продолжила:
– Где ваша дочь? Скажите, вы из Вифлеема? Не помню, чтобы я вас видела, хотя та, кто произвела вас на свет, должно быть, умерла много лет назад.
– Я живу не в Вифлееме, но я здесь родился, – ответил старик. – Моего отца звали Иаков. Он потомок Давидова колена. А меня зовут Иосиф. Я священник в Иерусалиме. Что касается женщины, то она мне не дочь, а жена по Закону.
Старая женщина резко остановилась и внимательно посмотрела на Иосифа. Восемьдесят, возможно, семьдесят пять лет. Она уже открыла рот, но, спохватившись, закрыла его.
– Куда мы направляемся? – спросила она несколько минут спустя.
– В хлев на окраине города, – ответил Иосиф.
– Идемте, – сказала повитуха, нахмурив брови. – Вы священник, а ваша жена рожает в хлеву?
– В трактире нет мест, – объяснил Иосиф. – Идем, женщина, у нас нет времени для пустых разговоров. Следуй за мной.
Они ускорили шаг и быстро добрались до мызы, действительно расположенной на самой окраине города. Около мызы стоял хлев, а в нем находились осел, вол и совсем юная женщина, скорее девочка, которой вряд ли было больше шестнадцати лет, – возраст, необходимый для вступления в брак. Она лежала на соломе около двери.
– Я хочу пить, – прошептала она.
– Принесите ей попить, а для меня захватите сосуд с теплой водой, – распорядилась повитуха.
Прежде чем отправиться за повитухой, старик попросил мызника, чтобы тот согрел воду. Когда Иосиф пришел за водой, она уже кипела. Он шел к хлеву, держа в одной руке кувшин с узким горлом, а в другой – большую глиняную чашу. У порога он остановился и стиснул зубы. Из хлева раздавались громкие возгласы повитухи, перемежавшиеся с обращениями к Господу и различными заклинаниями. Иосиф прислушался. Нет, клялась повитуха, она никогда прежде ничего подобного не видела, она никогда не думала, что увидит нечто подобное… Она одна производила столько шума, что можно было подумать, будто в хлеву собралась целая толпа. Иосиф распахнул дверь и взглянул помутневшими от старости глазами на повитуху.
– Мужчина! – закричала повитуха. – Эта девочка непорочна!
Несмотря на волнение, повитуха стояла неподвижно, она едва взглянула на Иосифа, усталого старика с растрепанными порывами ветра волосами, глубокими морщинами у уголков губ, ставших еще глубже из-за горьких дум.
– Я знаю, – сказал старик, ставя глиняную чашу на утрамбованный земляной пол и наклонившись, чтобы отдать кувшин с узким горлом жене. – Я знаю, у меня не было с ней близости.
Он сгорбился от возраста и печалей. Повитуха хотела что-то ответить, но тут молодая женщина горестно вздохнула.
– Я попросил вас помочь ребенку появиться на свет. Так сделайте это!
Он кипел от негодования. Чтобы человек его возраста и достоинства позволил растоптать свою гордость, сообщив повитухе, что не он отец ребенка своей жены! Старик сжался, низко опустив голову. Он смотрел, как кружатся соломинки, поднятые с земли ветром.
– Что происходит, равви? – вполголоса спросила повитуха. – Затем ты меня впутываешь в дело, где не обошлось без колдовства?
Колдовство! Да, у повитухи были серьезные причины подозревать его в колдовстве. Просвещенным людям тоже приходили на ум проделки демонов, когда они пытались объяснить загадочную беременность Марии. Мария застонала, затем издала приглушенный крик. Нельзя было терять ни минуты. Она должна была вот-вот родить.
– Если здесь есть хоть капля колдовства, со мной все будет кончено, – сказала повитуха. – Мне больше никогда не разрешат даже прикоснуться к беременной женщине.
Она хотела, чтобы Иосиф заверил ее, что в этом нет колдовства. У него была близость с Марией, но ее гимен оказался очень упругим, однако недостаточно упругим, чтобы…
– Говорю же вам, женщина, даю слово священника: здесь нет никакого колдовства.
Мария снова застонала, причем так громко, что осел поднял голову и навострил уши.
– А теперь помогите ребенку появиться на свет, иначе вы будете обвинены в детоубийстве, – резко произнес Иосиф.
Нахмурившись, повитуха пару минут обдумывала слова Иосифа.
– Тогда выйдите, – наконец сказала она.
Иосиф вышел в ветряную мглу. Он прислонился спиной к хлеву и стал почти невидимым на его фоне – коричневая глыба воспоминаний, мышц и костей, так хорошо слившаяся с обожженными кирпичами, что прохожий не различил бы фигуру старика и с десяти шагов.
Мария. До того как Иосиф встретил Марию в доме первосвященника в Иерусалиме менее года назад, он едва ли слышал ее имя. Ей тогда исполнилось двенадцать лет. Она была сиротой, дочерью Анны и Иоакима, супружеской пары, принадлежавшей, как и он, к Давидову колену. А он, Иосиф, мечтал в восемьдесят девять лет спокойно закончить земное существование, медленно угасая до тех пор, когда смерть приведет его к свету Господню. Однако первосвященник вызвал к себе Иосифа, чтобы сообщить ему, что, поскольку у Марии больше нет ни крова, ни родственников, которые могли бы позаботиться о ней, ей следовало назначить опекуна. Первосвященник подумал об Иосифе, так как слышал, что Иосиф не только человек высоких нравственных принципов, но и достиг того возраста, когда, если рассуждать здраво, исполнение мужчиной супружеских обязанностей становится фактически невозможным. Иосиф сразу же ответил решительным отказом. У него не хватит сил, чтобы сторожить девочку, вступающую в пору половой зрелости, без помощи женщины, разумеется, опытной женщины и к тому же бездетной, чтобы она могла оградить девочку от лукавства нежного возраста и всецело посвятить себя ее воспитанию. А потом придется искать девочке мужа и думать о приданом. Нет, он не хотел взваливать на себя столь тяжкое бремя. Он выполнил свой долг, дав жизнь четверым мальчикам, Иакову, Иусту, Симону и Иуде, и двум девочкам, Лидии и Лизии. Лидия и Лизия уже были замужем, Иаков и Иуст – женаты, а вот Симон и Иуда оставались еще холостыми и жили в отчем доме. Симону исполнилось двадцать два года, а Иуде – восемнадцать. И эти двое юношей должны будут жить под одной крышей с девочкой, которая вскоре уже сможет стать женщиной! Да, первосвященник лишился разума! Эта Мария забеременеет, не успев вымыть волосы, причем не поймет, как это произошло. Иосиф слышал, как девочки такого возраста утверждали, будто детей можно зачать через глаз или ухо и даже просто искупавшись в том же водоеме, что и мужчина! Позднее матери, конечно, посвящали дочерей в таинство союза мужчины и женщины, и девочки переставали болтать глупости и начинали краснеть как мак, едва завидев мужчину. Но у Марии не было матери, которая могла бы просветить ее. Конечно, Иосиф сумел бы найти почтенную женщину, чтобы та рассказала девочке о таких важных вещах. Но ему все равно не удалось бы уберечь ее, поскольку Мария поселилась бы под одной крышей с Симоном и Иудой. И тогда ему, Иосифу, уже не пришлось бы спать спокойно! Разумеется, Симон и Иуда были порядочными молодыми людьми, воспитанными в строгости и соблюдавшими Десять Заповедей. Но кому дано заранее предугадать все проделки Дьявола? Этот изощренный злой гений всегда готов соблазнить, подкупить и подчинить себе юные души и сладостную молодую плоть.
Да, Иосиф предвидел все эти опасности, и они были особенно невыносимы для него, поскольку он был не только священником, но и истинным назореем, принадлежащим к лучшей ветви древней секты фарисеев, которых уважали за неукоснительное соблюдение обетов. Когда Иосиф был молодым, он не стриг волос, не пил вина и не прикасался к женщинам и мертвецам на протяжении трех лет – именно такой обет он дал. Об этом знали все, поэтому первосвященник и назвал Иосифа человеком высоких нравственных принципов. Когда прошло три года, Иосиф состриг волосы и сжег их на жертвенном алтаре. Но ведь назореями становятся на всю жизнь. Он всегда будет принадлежать к этой секте и останется верным ей до последнего вздоха.
До сих пор смерть представлялась Иосифу похожей на радужное облако в конце изнурительной дороги, восхитительной и неизбежной прохладой, в которой растворится его тело, а душа обретет свободу. Там он встретится с женой, которая умерла три года назад после сорока пяти лет матримониального благочестия. А теперь смерть казалась ему далекой наградой. Судьба – или сам Бог? – повысила ставки. Не сейчас, Иосиф, не сейчас, тебе придется еще пострадать, перед тем как ты заснешь последним – и вечным – сном. Иосиф вздохнул, а вместе с ним вздохнул и ветер зарождавшейся весны. Воспоминания разжигали гнев и согревали кровь. Иосиф вспомнил тот ужасный день, когда он вернулся из Ашкелона, где закупал кедровую древесину. Он это сделал по двум причинам. Во-первых, он был главою Давидова колена, того самого, которому Ирод предоставил привилегию поставлять строевой лес для Храма. Строительство Храма еще не было завершено, нужен был кедр, чтобы сделать из его древесины балки. Во-вторых, Иосиф был плотником. Его выбрали среди тысячи священников, которые тринадцать лет назад получили от Ирода приказание изучить ремесло либо плотника, либо каменотеса, чтобы священную землю Храма не попирали ноги нечестивцев. Иосиф отправился в Ашкелон на неделю, через четыре месяца после того, как уступил уговорам первосвященника и взял Марию в свой дом. После возвращения у него словно открылись глаза: вечером, когда Мария стала убирать со стола после ужина, он заметил, что округлость ее живота, на что он раньше не обращал внимания и приписывал хорошему питанию, не имела ничего общего со здоровым образом жизни. Мария была беременной! Святые небеса, эта негодная девка прелюбодействовала! Ее следует побить камнями!
