Камила - Станислава Радецкая
— Я вам доверяю, — застенчиво сказала я. — Простите меня.
— За что?
— Я не такая хорошая, какой хотела бы быть.
— Ты удивительная, Камилла. Иногда ты рассуждаешь, как умудренная опытом женщина, а порой говоришь, будто глупенькая пустоголовая девица. Мне не за что тебя прощать.
После этого разговора сделать последний шаг оказалось почти невозможно. Но все-таки я опять залезла в его шкаф и забрала настойку рвотного корня и настой красавки, который Йоханнес рекомендовал при грудной жабе и поносе, одновременно предостерегая, что чрезмерная доза может вызвать сильное воспаление и даже смерть. У меня дрожали пальцы, когда я опускала пузырьки в карман, и мне казалось, что по всему дому разносится их звяканье, пока я несла их спрятать. Но никто ничего не заметил, и вечером я исступленно молилась Заступнице, умоляя ее о прощении.
Госпожа Тишлер теперь редко оставляла меня в одиночестве и очень огорчилась, когда я сказала, что в субботу хочу сходить на проповедь одна. Она надавала мне наставлений, как мне следует держать себя и как ходить, чтобы не повредить ребенку. С господином гробовщиком она поговорила в первый же вечер, и тот с легкостью согласился принять чужое дитя. «Один лишний рот погоды не сделает, — таковы были его слова, — а так, глядишь, вырастет нам помощник или помощница; не так одиноко будет стареть!» Я воспряла духом, теперь мне было что рассказать моей госпоже и укрепить ее надежду.
В церкви я увидела нарядную и накрашенную баронессу издалека. Она чинно сидела на краю скамьи, опустив голову, но мысли ее явно были далеко отсюда. Я прошла мимо нее к алтарю, чтобы поцеловать ступни святой Катерине и назад; она будто не заметила меня, но вскоре подошла ко мне, закутанная в теплый плащ, и вывела меня на свежий воздух. Здесь мы скрылись в темноте узких переулков, где пищали голодные бурые крысы и валялись гнилые доски и обломки камней, и она шепотом расспрашивала меня о новостях. Я коротко рассказала ей, что все достала, и договорилась с добрыми людьми и с доктором о ее судьбе, но ей придется все же придумать, как познакомиться с ним. Отрава и противоядие были у меня с собой, и я тайком показала ей оба пузырька. Баронесса отругала меня за то, что я назвала ее имя, а потом расцеловала и призналась, что никто и никогда не делал для нее столь многого.
— Все изменилось, Камила, — шепнула она. — Мы сделаем все задуманное сегодня, сейчас. У меня так мало времени, что не стоит медлить. Я боюсь, что родители перестанут меня отпускать одну; мать что-то подозревает. О свидании я уже уговорилась, и он снял комнаты и заказал вино. У нас есть час до назначенной встречи, и за этот час мы должны подготовиться.
Во рту у меня пересохло, но возражать я не стала. В конце концов, рано или поздно мне пришлось бы это делать, отчего бы не сейчас?
— Ты ведь не боишься? — требовательно спросила баронесса. Она жестко взяла меня за подбородок и заглянула мне в глаза.
— Нет, моя госпожа.
— Хорошо.
Она отпустила меня, резко повернулась, чтобы пройти к выходу из переулка, и я последовала за ней, стараясь не наступить на крысу.
С хозяйкой дома, где должно было произойти свидание, говорила я. Баронесса больше молчала и скрывала лицо, чтобы не выдать себя; старуха ничуть не была этому удивлена и, кажется, лишь немного огорчилась; многие из таких женщин потом вымогали деньги у девушек, угрожая рассказать о порочной любовной связи их родителям и друзьям. По мне, такое поведение было хуже ростовщичества. Не потому, что я охраняла святые узы любви, которыми бредят некоторые недалекие девицы, но лишь оттого, что часто раскрытие подобной тайны для девушки означало не только позор, но и побои, и дом греха, и голодную смерть, если ее родные отрекались от грешницы. Жертва ростовщика могла рассчитывать на то, что ее друзья не отвернутся от нее, распутница — почти никогда. Я помнила девушек из дома мадам, и каждая из них была несчастна — женщины, подобные содержательнице комнат, умножали эти несчастья ради собственной выгоды… Боюсь, что из-за этих мыслей я говорила с хозяйкой слишком резко, но баронесса одобрительно дотронулась до моего локтя, и я почувствовала, что ей нравится мой властный тон. Старуха проводила нас наверх и ушла, оставив свечу.
Вино и еда уже стояли перед дверью комнаты, и я затащила их внутрь. Здесь было темно и убого: большая старая кровать с пыльным балдахином съедала большую часть пространства, у плотно занавешенного нестиранными шторами окна стоял трехногий столик с подсвечником. В углу прятался колченогий буфет, в котором стояла дешевая оловянная посуда, и мне пришлось протереть стопки и тарелки передником, прежде чем ставить их на стол. Пока я трудилась, накрывая стол, баронесса сбросила свои туфельки и легла на постель, положив руки на живот, спрятанный под лентами платья. Она глядела куда-то в сторону между стенкой буфета и стеной, и мне даже стало тревожно, что могло быть у нее на уме? Только сейчас до меня дошло, что она может сделать все, что угодно, любую глупость, и я не смогу ее остановить. Я поставила оба пузырька на стол, и мне не верилось, что в одном из них таится мучительная смерть.
В комнате сверху послышался шум, там принялись двигать мебель, греметь кружками, кто-то чертыхнулся, уронив на пол такую тяжесть, что с потолка на нас посыпалась труха, и я вздрогнула — каждый звук заставлял мои руки дрожать. Лестница заскрипела; бледная баронесса подскочила на перине. Мы переглянулись, и я увидела в ее глазах отчаянную решимость. Шаги замерли перед нашей дверью, но затем незнакомец заскрежетал ключом в соседней двери, и я медленно выдохнула, а лицо моей госпожи разгладилось.
