Гор Видал - Империя
— Очень большая семья — для Польши, разумеется. А его лучший друг очень близок к нам, это Иван фон Рубидо Зичи, который уверяет, что Йозеф по пятки в тебя влюблен.
— Эти имена звучат для меня, как герои «Пленника Зенды», — сказала Каролина.
— Вы такая начитанная, — неодобрительно сказала Маргарита. — Вы всего этого нахватались из ваших газет.
— Моя свадьба в Белом доме будет первой с тех пор, как Джулия Грант вышла за князя Кантакузино. — Этим Элис снова поставила себя в центр разговора.
— Нелли Грант, мать Джулии, вышла замуж в Белом доме, — с педантичной точностью заметил Лонгворт. — Это была последняя свадьба в Белом доме. Джулия вышла замуж в Ньюпорте…
— А мой отец, представляя царя, должен был дать разрешение, чего он не сделал, потому что тетка Джулии, миссис Поттер Палмер, отказалась дать приданое на том основании, что Джулия настолько хороша собой, что на ней следует жениться только ради этого.
— Вряд ли это правда, — хором сказали все три девушки.
— Тогда отец спросил миссис Палмер: «Сколько вы платите своему повару?» Затем объяснил, что новобрачные князь и княгиня должны иметь достаточно денег, чтобы платить своему повару. Он держался потрясающе. Конечно, князь и без того был богат…
Каролина прервала маргаритин поток полуцарского тщеславия.
— Элис, скажи нам, когда в Белом доме будет твоя свадьба и за кого…
— Наверное, в девятьсот пятом году, — быстро ответила Элис. — Когда отца переизберут. Я еще никого не выбрала. Блэз очень богат, это правда?
— Очень. — Каролина часто думала, что это была бы отличная партия для Блэза, не говоря уже об издательнице «Трибюн». В Белом доме или вне его Рузвельты останутся по меньшей мере очень колоритными фигурами. — А кроме всего, ты будешь жить в его новом дворце.
— О, я никогда не стану здесь жить! Тут очень скучно. Вся эта былая слава и прочее. Я не хочу быть старожилом. Нет, я не смогу здесь жить. Я бы предпочла Нью-Йорк, Лондон, Париж…
— А получишь Ойстер-Бэй, — сказал Лонгворт. — Чего ты и заслуживаешь.
— Все лучше, чем Цинциннати. — У Элис очень густые брови, заметила Каролина; ну прямо еще чуть-чуть и она была бы настоящая красавица. Знает ли она это?
Затем Лонгворт принялся их развлекать своими впечатлениями от Теодора Рузвельта, и это рассмешило даже дочь президента: она всегда была очень чувствительна к lèse majesté[139]. Однако Ник, как и президент, был членом гарвардского Фарфорового клуба[140], то есть почти ему ровней.
— Я был в понедельник у него в кабинете, обсуждая некоторые дела палаты представителей, и он пребывал в неважном, по его меркам, настроении. Я чувствовал себя неловко, поскольку обещал одному молодому репортеру из Цинциннати, что проведу его на минуту-другую в кабинет президента, и он ждал в соседней комнате. Когда мы закончили разговор о делах, я сказал: «Знаете, полковник, там молодой журналист, который хочет поздороваться с вами…» Сказав это, Лонгворт начал изображать Теодора Рузвельта — ворчание, шагание из угла в угол, размахивание кулаками в воздухе. «Никогда! Никогда, Ник! Ты слишком много на себя берешь! Ты одноклубник, верно. Мы связаны узами, объединяющими всех джентльменов, но нет! Конечно, я Первый консул, и я теоретически доступен для всех граждан. Но если бы я принимал их всех, у меня не осталось бы времени…» Я попробовал его перебить, но он перешел на крик. «… исполнять свои обязанности. Как его зовут?» Я назвал имя. «Никогда такого не слышал! Какая газета?» Я сказал. «Никогда о такой не слышал!» Я был в отчаянии. «Его отец, такой-то, руководил движением против избрания генерала Гранта на третий срок». «Не верю. Давай его сюда». Молодой человек вошел, полный ужаса, и президент его чуть ли не обнял. «Я взволнован, молодой человек, знакомством с вами. Знаете, почему? Потому что ваш дед был одним из величайших людей, которых я когда-либо имел счастье встретить на своем пути. Я очень хорошо помню, как он спорил с партийными лидерами — какое красноречие! — я вижу, вы его унаследовали, сужу по страницам вашей вдохновенной газеты. В тот раз ваш дед был вторым Демосфеном, но, в отличие от первого, он остановил тирана и спас республику от коррупции того рода, что заставляет меня содрогаться даже сейчас, когда я об этом думаю. Иди, мой мальчик, и действуй точно так же!» С этими словами президент пожал руку потрясенному парню и вывел его из кабинета, сделав его до конца дней преданным своим сторонником. Затем повернулся ко мне и прошипел: «Никогда больше этого не делай!». И подмигнул.
Все расхохотались, а Элис задумчиво сказала:
— Глубины своей неискренности не дано измерить даже отцу.
— Такова природа искусства наших политических деятелей, — сказал Лонгворт.
Девушки попросили показать им ребенка; широкогорлое тихое существо внесли в гостиную. Сисси тут же разрыдалась при мысли о свадьбе, детях, деньгах и титуле, и Каролина налила ей бокал бренди, который она, ко всеобщему изумлению, осушила одним глотком.
Когда импровизированный прием подошел к концу, Маргарита Кассини отвела Каролину в сторонку и сообщила:
— Ник сделал мне предложение. Только никому ни слова.
Никому, кроме публики, подумала Каролина и спросила:
— Вы согласились?
Маргарита кивнула.
— Пошли же, Маги, — скомандовала Элис. — Ник отвезет нас в своем экипаже. Надеюсь, твой отец прикажет починить тормоза. Мы, — сказала она театрально, — могли погибнуть.
— Может, — сказала Сисси мрачно, ни к кому конкретно не адресуясь, — это было бы к лучшему.
— Успокойся, — сказала принцесса Элис, и гости исчезли за дверью.
Каролина угрюмо села за письменный стол и стала еще раз изучать долги мужа. Вскоре она начала понимать, что если кредиторы откажутся ждать, ей придется продать «Трибюн». Она старалась не винить Джона. Все-таки она вышла за него замуж, а не наоборот. И все же мужчинам следовало бы лучше разбираться в бизнесе, в этом смысле она чувствовала себя обманутой. Возмездие за грех, подумала она и рассмеялась вслух: она начала думать газетными заголовками. Тем не менее, где взять деньги?
Глава двенадцатая
1Блэз окинул взглядом дом на Лафайет-сквер, точно напротив Белого дома. Благодаря энергии и неугомонности Теодора Рузвельта этот великолепный дом, прежде арендовавшийся Илайхью Рутом, теперь занимал конгрессмен Уильям Рэндолф Херст. Конечно, именно мощный магнетизм Рузвельта вытащил в сонный провинциальный Вашингтон Херста и самого Блэза, не говоря уже о людях, подобных Илайхью Руту, который сейчас вернулся в Нью-Йорк и занялся юридической практикой; его место военного министра получил человек-мастодонт Уильям Говард Тафт, самый доверенный советник президента по делам Филиппин, где он правил с вице-королевским блеском во время… никто не дал еще подходящего названия ожесточенному сопротивлению филиппинцев правлению янки. 1 февраля 1904 года Тафт был назначен военным министром и говорил всем, что не сможет прожить на свое жалованье; впрочем, на это сетовали все государственные чиновники, тем не менее ни один не отказался от предложенной должности и все кое-как выживали, цинично подумал Блэз.
Дверь открыл его старый знакомый Джордж, еще более располневший, с помпезностью, более подходящей Нью-Йорку, чем этой странной южной деревне.
— Мистер Блэз, как приятно видеть вас снова. — С течением лет Джордж стал относиться к нему как к младшему брату Херста или даже сыну, но Блэз не имел никакого желания исполнять эту роль. Но изображать нечто приходилось обоим, всемогущему Херсту, издателю теперь уже восьми газет (последним капитулировал Бостон), и богатому Блэзу, которому еще только предстояло по-настоящему заявить о себе, особенно после того, как сильнейший пожар уничтожил недавно его балтиморскую типографию. Хотя Хэпгуд договорился о приобретении новой типографии, «Икзэминер» не попадет к читателям в течение нескольких недель.
Херст сидел, как на троне, в своем обшитом дубовыми панелями кабинете и слушал маленького и, на взгляд Блэза, неприятного человека из Джорджии по имени Томас Э. Уотсон, который отслужил один срок в палате представителей; как член Союза фермеров он был кандидатом в вице-президенты от народной партии в 1904 году. Теперь Шеф изо всех сил пытался склонить его поддержать демократическую партию и самого Херста, позиции которого на благочестивом Юге были слабы из-за ауры скандала, сопутствовавшего его имени. Однако, практически рассуждая, Херст политически был очень близок к популистам или социалистам. Конечно, он нуждался в Уотсоне, но Уотсон больше всего нуждался в самом себе.
Джим Дэй сидел на диване напротив Херста, улыбнувшись, он поздоровался с Блэзом и продолжал слушать маленького и яростного Уотсона, который, стоя посередине комнаты, держал речь. Появление Блэза никак на него не повлияло, Шеф движением руки пригласил его сесть. Уотсон его игнорировал, как игнорирует проповедник опоздавших на заседание секты возрожденцев.
