Нил Стивенсон - Смешенье
– По твоим словам выходит, что это невозможно, – сказал Сурендранат. Так, может, нам стоит возвратиться в Обитель Праха? – Сурендранат, ты кем предпочитаешь быть: первой птицей, спрыгнувшей с льдины, или первой, вернувшейся с набитым брюхом?
– Вопрос заключает в себе ответ, – проговорил Сурендранат.
– Послушай моего совета и будешь той, какой надо.
– Ты считаешь, что другие караваны выйдут из Сурата раньше и угодят в руки к мятежникам, – перевёл Сурендранат.
– Я считаю, что всякий караван, вышедший из Сурата, рано или поздно столкнётся с армией маратхов, – сказал Джек. – Тот караван, который обратит их в бегство, первым достигнет цели.
– Я не могу нанять войско, – возразил Сурендранат.
– Я не говорю, чтобы ты нанял войско. Я сказал, что маратхов надо обратить в бегство.
– Ты говоришь, как факир, – мрачно заметил Сурендранат.
На майдане катхияварского городишки присутствовал более или менее обычный набор факиров – и магометан, и индусов. Некоторые без всяких выкрутасов сидели, сплетя руки за головой. Один индус глотал огонь, дервиш в красной юбке кружился на месте, ещё один индус стоял на голове, весь в красной пыли. И всё же по большей части их миски для подаяния были пусты. Все зеваки, босоногие мальчишки, прохожие, разносчики и торговцы собрались в конце площади, где происходило какое-то захватывающее зрелище.
Они толпились так плотно, что, не будь Джек в седле, он бы не разглядел центр всеобщего внимания: седоволосого европейца в одежде, которая на родине Джека вышла из моды ещё до его рождения. В чёрном длиннополом кафтане, чёрной же, голландского фасона широкополой шляпе и ветхой рубашке он походил на странствующего пуританского проповедника. Имелась у него и старая, поеденная червями Библия – она украшала низкий столик, вернее – доску, установленную на примитивных козлах и накрытую грязной рваной тряпицей. Рядом с Библией примостился сборник гимнов, а за сборником – столовый прибор: фарфоровая тарелка, по бокам от которой лежали ржавые нож и вилка.
Джек, судя по всему, подъехал во время паузы, которая закончилась, когда с расположенного неподалёку базара прибежал, неся в ладонях что-то мокрое, взволнованный молодой индус. Толпа расступилась. Индус опустил на тарелку факира свою ношу: истекающий кровью и прозрачной жидкостью металлически-серый потрох. В следующий миг юноша отскочил, словно обжегшись, и бросился вытирать руки о траву.
Факир несколько мгновений торжественно созерцал почку, ожидая, когда уляжется гул. Лишь когда на площади воцарилась гробовая тишина, взялся он за нож и вилку и на несколько томительных мгновений задержал их в воздухе. По толпе пробежало что-то вроде судороги: все подались вперёд, чтобы лучше видеть.
Факир, судя по всему, спасовал. Он положил нож и вилку. По толпе пронёсся вздох то ли облегчения, то ли разочарования. Кто-то бросил на стол мелкую монетку. Факир молитвенно сложил руки и некоторое время беззвучно бормотал, потом открыл Библию и прочёл стих-другой, запинаясь там, где черви проели целое слово. Впрочем, это было что-то из Ветхого Завета со множеством «родил», потому вряд ли имело значение.
Он снова взял нож с вилкой и минуты три набирался храбрости, потом снова их отложил. Возбуждение толпы нарастало. На доску полетели ещё монетки, покрупнее. Факир взял сборник гимнов, встал и пропел несколько стихов любимого пуританского:
Когда умру и скажешь Ты:«Ступай! Гори в аду!»Как камень в бездну с высотыПокорно я паду.Пусть был напрасен долгий трудВ Твоих очах, Судья,Не мне оспаривать Твой суд:Вина во всём моя…
И так далее в том же духе, пока огнеглотатель и дервиш не заорали, чтобы он заткнулся.
Делая вид, будто не слышит их криков, христианский факир закрыл книгу, в третий раз взял вилку с ножом и – набравшись духовной силы для предстоящего – вонзил их в почку. Струя мочи ударила в воздух и едва не забрызгала малолетнего зрителя, который тут же с визгом отскочил назад. Факир довольно долго пилил почку. Толпа снова напирала – не потому, что кто-нибудь и впрямь хотел подойти ближе, но потому, что все мешали друг другу смотреть. Факир поднял кусок почки на вилке, чтобы видела галёрка. Потом одним быстрым движением засунул её в рот и начал жевать.
Часть зрителей с воем кинулась прочь. Монеты летели на столик со всех сторон. Кадык факира некоторое время двигался вверх-вниз. Когда же он наконец открыл рот и свернул язык, показывая, что внутри ничего нет, на него посыпался целый град мелких монеток и даже рупий.
– Волнующее представление, мистер Фут, – сказал Джек получасом позже, когда они вместе ехали из города. – Я столько месяцев ночей не сплю, волнуюсь, как вы там, и всё, оказывается, безосновательно.
– В таком случае очень любезно с твоей стороны было заявиться непрошенно, чтобы разделить со мною свою бедность, – пробурчал мистер Фут. Джек уволок его с майдана внезапно и не слишком вежливо, даже не дав доесть половину почки.
– Жалко, что я пропустил спектакль, – сказал Патрик.
– Ничего такого, чего бы ты не видел в сотне трактиров, – успокоил Джек.
– Всё равно, – возразил Патрик, – это было бы лучше, чем то, чем я занимался последний час – лазил по задворкам, украдкой заглядывая в языческие ночные горшки.
– И что ты выяснил?
– То же, что в предыдущей деревне. Все ходят на горшки. Неприкасаемые выносят их раз в день, – отвечал Патрик.
– А моча и кал смешиваются или…
Сперва поедание почек, теперь ночная посуда! – крикнул из паланкина Сурендранат. – Откуда такой интерес ко всему, что связано с мочой?
Может быть, в Диу нам повезёт больше, – загадочно проговорил Джек.
За бродом начался медленный подъём к тёмным холмам на юге. Сурендранат сказал, что их можно объехать по побережью, но Джек потребовал ехать напрямик. По пути он завёл спутников в чащу и долго топтался в подлеске, ломая о колено ветки, чтобы проверить их сухость. Это был единственный опасный этап путешествия, потому что: а) Джек спугнул кобру, б) полдюжины разбойников вышли из леса, потрясая грубым, но вполне внушительным оружием. Нанятый Сурендранатом индус наконец сделал что-то полезное, а именно: вытащил из-за пояса миниатюрный кинжал, не больше фруктового ножичка, и приставил к шее, угрожая перерезать себе глотку.
На разбойников это подействовало так, как если бы он вызвал артиллерийский полк и навёл на них заряженные пушки. Они бросили оружие и, умоляюще протягивая руки, заговорили на гуджаратском. После долгих переговоров, которые несколько раз оказывались под угрозой срыва, гадхви согласился не причинять себе вреда, разбойники убежали, и отряд продолжил путь.
Через час перевалили последний из Гирских холмов и оказались на возвышенности, с которой открывался вид на южную оконечность Катхиявара. Прямо на юг текла река; в её устье белело маленькое пятнышко, дальше расстилалось бескрайнее Аравийское море.
Весь следующий день они спускались по речной долине. Белое пятнышко постепенно приобрело очертания и превратилось в город с европейским фортом посередине. В бухте под защитой форта стояли корабли Ост-Индской компании и суденышки поменьше. Ближе к Диу дорога стала шире. По ней шли караваны с тюками тканей и пряностей. Навстречу стали попадаться португальские торговцы, едущие в глубь страны.
Остановились перед городской стеной, не пытаясь проехать в ворота мимо часовых-португальцев. Гадхви распрощался и сел у дороги дожидаться каравана на север, которому могут потребоваться его услуги. Джек, Патрик, мистер Фут, Сурендранат и его слуги отправились бродить по предместью, пугая павлинов, обходя священных коров и часто останавливаясь, чтобы спросить дорогу. Наконец Джек уловил запах солода и дрожжей. Дальше можно было ориентироваться по нюху.
Наконец въехали во дворик, заваленный вязанками хвороста и заставленный корзинами с зерном. Над огнём висел огромный котёл, в который смотрел низкорослый человек с рыжими волосами. Он разглядывал своё отражение не из нарциссизма, а потому, что так пивовары определяют температуру сусла. За его спиной двое индусов с натугой грузили на арбу бочку с пивом, без португальского гарнизона в городе.
– Во всём чистота и порядок, насколько такое возможно в Индии, – объявил Джек, медленно выезжая на середину двора. – Кусочек Амстердама в заднице Катхиявара.
Рыжеволосый чуть скосил голубые глаза и посмотрел на Джека через клубящееся облако над котлом.
– Но это временное, – продолжал Джек, – как ты знаешь не хуже меня, Отто ван Крюйк.
– Не более временное, чем всё остальное на земле.
– Когда ты везёшь своё пиво в порт, ты наверняка смотришь на красавцы – корабли.
