Паулина Гейдж - Дворец грез
— Мне придется довериться тебе в этом, Амоннахт, — сказала я, — но прошу тебя: присматривай за ней. В сердце Ибен много злобы.
— Это все в прошлом, — поправил меня Амоннахт. — Но Ибен многому научилась, с тех пор как ей доверили присматривать за младшими детьми фараона. Она повзрослела. Она изменилась. Я бы не доверил ей Пентауру, если бы это было не так.
Мне не понравились слова, какие он подобрал для ответа. Они заставили меня содрогнуться.
— Надеюсь, ты прав, — мрачно сказала я. — А что с Дисенк? Умоляю, пошли ее ко мне, Хранитель. Она несколько лет была моей правой рукой. Почему ты не допускаешь ее прислуживать мне?
— Это не я, — прямо ответил Амоннахт, — это царевич. Она задержана для допроса.
— На предмет чего? — Во мне вспыхнули одновременно и гнев, и страх; страха было больше. — Все эти обвинения оскорбительны! Я не виновна ни в каких преступлениях! Какие доказательства могут быть предъявлены как повод для обыска моего жилища и допроса бедной Дисенк?
Хранитель подошел ко мне и начал поглаживать меня по плечу, будто усмирял норовистую лошадь. Я отдернула руку.
— Успокойся, Ту, — мягко сказал он. — Если ты и в самом деле невиновна, тогда тебе не о чем беспокоиться. Будет назначен суд, и тебя оправдают.
— Суд? Значит, они, должно быть, что-то нашли. Кто-то дал царевичу ложные показания! О боги, Амоннахт, кто из моих врагов рассчитывает объявить мне приговор? Не оставляй меня, Хранитель дверей! Ты всегда был моим другом. Не дай им уничтожить меня!
Он повернулся и направился к двери.
— Ты была многообещающим приобретением для гарема, — сказал он и постучал в дверь, чтобы стражник выпустил его. — Ты была прекрасной, и решительной, и умной. В тебе я видел возможность для моего царя стать счастливым, и поэтому я оказывал содействие. Но ты была также коварной и холодной, и мне было грустно видеть, как ты пытаешься использовать моего хозяина, которого я люблю и которому служу. Я имею дело со многими женщинами. Я поощряю и наказываю, утешаю и ругаю. Большинство моих подопечных ничем не отличаются от капризных детей, но ты была другая. Если тебя признают виновной, но ты на самом деле невинна — я сделаю все необходимое, чтобы открыть правду и восстановить тебя в милости царя. Я наделен такой властью. Можешь надеяться к закату получить свое имущество.
Стражник открыл дверь и ждал. Амоннахт поклонился, и дверь закрылась за ним с глухим стуком.
Я вернулась на кровать, опустилась на покрытый пятнами грязный матрас, сложив руки на груди. Служанка оставила кувшин с пивом и чашку, но мне совсем не понравился вкус того глоточка, что я выпила за обедом, и я больше не притронулась к пиву. Сдвинув брови, я раскачивалась в глубокой задумчивости, все более осознавая свое бедственное положение. Я была виновна. Конечно, я была виновна. Но меня освободят, если не будут найдены доказательства. Нет сомнения, что свиток обнаружат и царевич немедленно сожжет его. Его люди, наверное, в этот момент уже рвут мои подушки и взрезают матрас. Их содержимое могло послужить подтверждением того, что он как-то связан со мной, а если он хотел в конечном счете быть назначенным Гором-в-гнезде, он не мог позволить, чтобы на него пала даже легкая тень подозрения.
Но это было все, что могли мне предъявить. Других доказательств не было. Могла ли я быть приговорена за простое согласие поддержать требование царевича в обмен на обещание продвижения? Если Рамзес-младший уничтожил свиток, тогда вообще ничто не укажет на меня как на убийцу Хентмиры или на ту преступницу, которая едва не отняла жизнь у фараона. Если только этот надменный Паибекаман правильно сыграл свою роль… Я вздохнула и, поднявшись, подошла к двери.
— Я бы хотела воды и немного благовоний, чтобы отбить запах, если это позволено, — сказала я. — Зловоние становится невыносимым.
Один из стражников обернулся.
— Наше дежурство заканчивается, ответил он, — и, когда придет наша смена, я пошлю тебе воды. Возможно, к тому времени ты уже получишь курильницу.
Он отвернулся и устремил взгляд вдаль, поверх ослепляющих просторов, а я опять вернулась на кровать.
Должно быть, я задремала, потому что, когда снова осознала действительность, я лежала, свернувшись на омерзительном вонючем матрасе. Случайный красноватый луч солнца падал на мое бедро. Снаружи послышался какой-то шум, и, на миг смешавшись, я подумала, что это смена караула у моей каморки, но почти сразу поняла, что уже закат, и увидела незнакомое лицо под грозным шлемом в проеме двери. Чувствуя жажду и оцепенение во всем теле, я поднялась на ноги.
Каморка начала наполняться людьми. Писец гордо прошествовал к дальней стене и, презрительно взглянув на пол, бросил на него тростниковую циновку, опустился на нее, скрестив ноги, и начал пристраивать на коленях свою дощечку. За ним вошли четверо мужчин, которых я не признала. Они скользнули по мне взглядом с любопытством, неодобрением, напряжением, и вслед за ними внутрь каморки протиснулся сам царевич. В руках у него был маленький предмет, завернутый в льняную тряпицу. У меня внутри все оборвалось. Пока я низко кланялась, вытянув руки ладонями вверх, сердце выпрыгивало у меня из груди, я силилась совладать с собой. Этого не могло быть! Просто не могло!
Я выпрямилась и встретилась взглядом с глазами, которые когда-то заставляли мое тело плавиться в горниле страсти, будоража мечты. Он был красив, как всегда, воплощение зрелого мужества и прекрасного здоровья, но я больше не желала его. Он был красивой игрушкой, чья ослепительно яркая оболочка скрывала внутреннюю пустоту. Когда он заговорил, его голос заставил меня встрепенуться, но только на мгновение.
— Позволь мне представить тебе людей, которые будут судить тебя, Ту, — сказал он и стал указывать на всех поочередно унизанными перстнями пальцами. — Каро, носитель опахала по левую руку царя; Пенренну, царский толмач и переводчик; Пабесет, царский советник; Менту-эм-тауи, царский казначей. Все они преданные слуги фараона и богов, которые поклялись вершить беспристрастный суд.
Я старалась не смотреть на предмет, который царевич держал в другой руке, старалась обрести спокойствие, что оградило бы меня от любых предстоящих потрясений. Какую роль мне предстоит сыграть? Я пока не знала наверняка Я почтительно поклонилась каждому из сановников по очереди.
— Приветствую вас, высокочтимые мужи Египта, — сказала я. — Простите, что не могу оказать вам честь принять вас со всей учтивостью, но я не имею больше возможности сделать это. И как вы видите, я не смогла сегодня уделить внимание своим личным нуждам. — Я потянула себя за волосы с печальной улыбкой. — Я постыдно грязная.
Один из них, Каро, носитель опахала, улыбнулся мне в ответ, но остальные продолжали смотреть так важно, будто они были слабоумными. Я повернулась к царевичу.
— Я читала обвинение против меня, мой господин, — сказала я. — Ты говоришь о судьях и приговорах, но не рано ли еще для таких речей? Где доказательства, что я имела какие-нибудь злые намерения против моего царя? Или это попытка обесчестить меня, потому что ты все сильнее боишься содержания того соглашения, что было подписано между нами, по которому мне даруется царственный сан, если твой отец назовет тебя своим официальным наследником? — «Нападай первая, — сказала я себе, пока улыбалась, пытаясь вызвать сочувствие сановников. — Будь скорпионом из фантазий Рамзеса. Попытайся ужалить этого вероломного царевича». Я получила удовольствие при виде того, как на мгновение кровь прилила к его лицу, и он быстро заморгал, но тотчас совладал с собой.
— Такое соглашение существует только в твоем порочном и честолюбивом воображении, моя госпожа, — громко возразил он. — Хорошо известно, что ты приходила в мои покои однажды поздно ночью и набросилась на меня в неуклюжей попытке соблазнения.
Думаю, он продолжил бы, но спохватился, разглядев ловушку, в которую я надеялась заманить его, и сменил тему; было видно, как он отчаянно пытается сохранить самообладание. Он протянул мне предмет, развернув тряпицу, и я поняла, что вижу перед собой своего палача.
— Это твоя банка?
— Нет, не моя.
— Странно, потому что многие люди: и женщины в гареме, и слуги опознали её, ты часто доставала её из своей врачебной сумки, когда собиралась лечить онемевшие члены или растирать больного.
— У меня была похожая, царевич, но она давно пропала. В этой банке ничего особенного. Гончары лепят их тысячами.
— Пропала? — напирал он. — А почему из твоего сундука с лекарствами что-то пропадает? Ты неаккуратно обращаешься со снадобьями?
— Конечно аккуратно, но смесь масел, которые я использую, была особенно действенной и приносила облегчение всем, кому я рекомендовала ее. Вероятно, ее украли. Обитательницы гарема не всегда бывают честными.
