Галина Петреченко - Рюрик
А Эфанда обессилела в поисках средств для исцеления Рюрика. Все нужные травы, какие знала с детства, парила, настаивала, почти насильно заставляла пить отвары мужа, и он не отказывался, пил благодатную жидкость, но никакого облегчения снадобья ему не приносили. Рюрик худел, мрачнел, сам понимал, что вряд ли кто-то или что-то уже поправит его здоровье, и особенно ревниво следил за Эфандой, стремясь прочесть в её глазах всё ту же любовь, которая единственная, пожалуй, согревала его в этом холодном и сыром Новгороде. Зная, что больше всего времени она проводит с Бэрином, постигая его жреческие тайны, Рюрик хмурился, но мешать их беседам не решался. Вот и сейчас княгиня сидела в клети Бэрина, в который раз умоляя верховного жреца вспомнить ещё какие-либо, древние, забытые, а потому и самые верные средства лечения.
Бэрин тяжело вздохнул, посмотрел на осунувшееся лицо маленькой Эфи, как любил он её называть, на её маленькие пальчики, сжатые в кулачки, - она обычно их прятала под вязаным убрусом, но когда настаивала на чём-нибудь или о чём-то просила, то нетерпеливо стучала ими по коленям. Это всегда забавляло жреца, но только не сегодня: его насторожил горестный вид младшей жены рарожского князя, и он чувствовал слезы в её голосе.
- Эфи! - ласково воскликнул жрец. - Ведь ты дочь Верцина и Унжи! - Он так строго посмотрел на Эфанду, что у неё отпало всякое желание плакать. Жрец хотел встать, но сдержался, остался сидеть на своём любимом стуле возле небольшой печки, где теплился слабый огонёк. Не глядя на молодую женщину, он резко проговорил: - Я говорю это тебе только потому, что твои родители люди большой души и в самые трудные дни для нашего племени всегда находили в себе силы для празднества.
Эфанда в сомнении покачала головой:
- Какое празднество, Бэрин! Я забыла, когда он улыбался! - воскликнула Эфанда и горько добавила: - А ты хочешь, чтобы он пел и водил хороводы…
Бэрин встал, подошёл к маленькой Эфи, погладил её по пышным волосам и строго сказал:
- Хочу, моя маленькая княгинюшка, чтобы твой Рюрик, как во времена побед над германцами в Рароге, и пел, и плясал! А ты сейчас пойдёшь к Руцине, да-да, к Руцине, и уговоришь её станцевать торжественный танец солнца! - настойчиво проговорил жрец, видя, как округлились от ужаса глаза Эфанды, но не успела она до конца понять сказанное, как Бэрин, не улыбаясь, продолжил: - Слышала ли ты, моя милая, как поёт кельтские песни Хетта? - и, не дав Эфанде опомниться, продолжил: - После того, как уговоришь Руцину, пойдёшь к Хетте и передашь ей мою волю: я хочу послушать её пение! повелительно завершил свои слова верховный жрец и был уверен, что Эфанда поняла его.
Младшая княгиня встала, поклонилась друиду солнца и, тяжело ступая, пошла к старшей жене Рюрика, помня о своём, третьем, месте в доме мужа для всех…
И неожиданно дни побежали быстрее в весёлых уже заботах, ибо приближался праздник урожая… А для праздника нужен огромный пирог, и рарожанки выпекали его по всем правилам на огромной поляне в специально сооружённой глиняной печи. Детвора крутилась рядом, мешала параситам руководить столь важным делом, но никто не кричал на детей: накануне великого праздника грешно шуметь. В оживлённой суете слышались торопливые добрые советы; то здесь, то там вспыхивали весёлые игры-намётки: полностью игру не проигрывали, а только вспоминали отдельные её этапы и берегли силы на заветный вечер. На поляне было светло, приветливо и обнадеживающе весело.
Рюрик стоял на крыльце, с жадностью вдыхая чудесный аромат свежего теста, с любовью взирал он на женщин, священнодействующих над начинкой для пирога, и с болью в сердце смотрел на молодых девушек и парней, готовящихся к ночным играм. Но вот среди девушек мелькнуло озабоченное лицо Рюриковны. Пятнадцать лет ей уже минуло! Рюрик вздохнул. Дочь подросла, а кроме мимолётных, полудетских-полувзрослых разговоров с ней и вспомнить нечего! Постоянный немой упрёк видел он в её глазах. Вот она оглянулась на крыльцо, сумрачно, исподлобья посмотрела на него и, будто спохватившись, побежала к матери в клеть. Похожа, похожа на Руцину, но что-то в ней и от бабушки. Большие серые глаза, длинные пушистые ресницы, высокий чистый лоб, светлые вьющиеся волосы, нежный румянец на щеках, прямой нос, смело очерченные пухлые губы, - всё это напоминало Рюрику его мать. А вот фигуру, стремительно-лёгкую походку и чуткие нервные руки унаследовала Рюриковна от Руцины.
Рюрик ещё раз внимательно вгляделся в пёструю, оживлённую толпу, творящую чудо к завтрашнему празднику, и, к своему великому удивлению, не нашёл там ни одной из своих жён. "Странно, - подумал князь, - такого вроде ни разу не было. Куда это они подевались? - хмуро спросил он сначала самого себя, а потом и Руги, вышедшего на крыльцо за князем.
Хромоногий старый кельт загадочно улыбнулся в ответ на вопрос князя и лукаво соврал.
- Не ведаю где, - сказал он, вдыхая аромат, доносимый ветром с обрядовой поляны, - но, чую, у Бэрина скрываются, - и с сожалением доложил князю: - Еда на столе стынет.
- Подавай-ка её сюда, старый врун, - заметив хитроватую улыбку на губах верного слуги, благодушно приказал Рюрик. - Заодно с тобой и поедим, медленно, чтобы не раскашляться лишний раз, проговорил князь.
Руги улыбнулся, но упрямо заявил:
- Поесть я с тобой, князь, поем, но всё одно не скажу, где твои жены. Руцина убьёт меня, а я завтра на празднике хочу побывать, - так жалостно протянул Руги, что рассмешил Рюрика.
- Давно Рюрик так не смеялся. Звонко, заразительно, раскатисто. На обрядовой поляне услышали его смех и, удивлённые, повернулись к княжескому крыльцу. Параситы переглянулись, женщины-стряпухи расцвели улыбками, будто на поляне появилось ещё одно солнце, а бедный Руги был так счастлив этим порывом неожиданного веселья своего любимого князя, что аж прослезился. Рюрик просмеялся и впервые за эти годы не закашлялся. Старый Руги не поверил своим ушам. Князь дышал возбуждённо, но хрипов не было слышно, да и лицо его помолодело, посвежело, порозовело даже. Да и как же иначе?! Ведь месяц серпень на дворе, и такая сухая погода установилась в их новом городе, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Руги вытер со щёк счастливые слезы и побежал за едой для князя.
* * *А на следующий день рароги-россы, жившие в Новгороде, с восходом солнца поднялись славить Святовита.
Бэрин в своей новой обрядовой одежде выглядел особенно торжественным и величественным. Несмотря на то, что ему шёл седьмой десяток, поступь у него была твёрдая, спина прямая и плечи ещё не согнуты. Седые длинные волосы ныне были выкрашены в жёлтый цвет и, освещённые солнцем, золотились. Он шёл медленно и важно, высоко подняв голову, к деревянному храму Святовита, что был выстроен в южной части города, увлекая за собой огромную, празднично разодетую, заворожённую толпу. Вот он медленными движениями рук открыл ворота храма, и перед восторженной мужской частью племени рарогов предстал четырёхликий Святовит. Солнце озарило лица присутствующих, и все вслед за верховным жрецом троекратно произнесли:
- Да славится вечно мудрость твоя, Святовит!
Бэрин первым вошёл в храм и, подойдя к каменному изображению великого божества, заглянул, как всегда; в его знаменитый рог…
А в это время в клети Руцины старшая жена князя рарогов с дочерью обдумывали последние детали своих костюмов. Руцина, возбуждённая предстоящим выступлением, советовала Рюриковне пришить к голубому платью облик луны. Жрицы уже вышили на куске льна цветными нитями ясноокую ночную владычицу неба, которая так подходила к новому платью Рюриковны, и девочка наконец согласилась.
- Ну вот… вот так, - приговаривала Руцина, отходя на расстояние и рассматривая костюм издалека. - Теперь все! Ну-ка, пройдись шагом Луны - вот так… - предложила она дочери и сразу же превратилась в надменную красавицу с величественными жестами.
Дочь подтянулась, вскинула голову, отчего её пышные волосы рассыпались по плечам, и точь-в-точь повторила движение матери. Руцина залюбовалась стройной красавицей дочерью, но, посмотрев на её рассыпавшиеся волосы, вдруг сказала:
- А вот… волосы мешают… Да! Мешают! А мы их вот этой фибулой сейчас соберём на затылок и вот так… - Руцина проворно подошла к дочери, ловко собрала её волосы в пышный пучок и заколола их красивой серебряной фибулой на затылке. Затем она отошла от неё и вновь оценивающе оглядела Рюриковну. Вот теперь все! - удовлетворённо проговорила она. - Раздевайся и отдохни немного! А я примусь за свой наряд.
Рюриковна послушно сменила наряд, расколола волосы, положила драгоценную фибулу на маленький туалетный столик матери и, немного подумав, вдруг спросила:
- Мама, а почему ты, христианка, решила участвовать в нашем празднике?
