Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима
Ганнон каким-то образом ухитрялся использовать небольшие перерывы в схватке, чтобы управлять своей фалангой. Приказал воинам из задних рядов передать щиты вперед. То же самое сделали и с копьями. Фаланга приобрела свой первоначальный вид — по крайней мере, в первых рядах. Малх сделал то же самое. Восстановив сплошную стену щитов по фронту, фаланги превратились в куда более трудное препятствие для легионеров, которые давно израсходовали пилумы и бились лишь гладиями. А мечи были куда короче ливийских копий. Однако римляне поняли это очень быстро. Увидев, что гастаты и принципы справа от них без труда прорубаются сквозь неорганизованные остатки воинских соединений галлов, они отошли и присоединились к товарищам.
Изнемогающие воины Ганнона наблюдали за этим маневром со смесью изумления и скрытого облегчения.
И вдруг римлян не стало. Как ни странно, они не развернулись и не атаковали строй карфагенского войска с тыла. Ганнон не мог поверить глазам. Оставались еще небольшие очаги сопротивления, где сражались легионеры, оттесненные карфагенянами от основных сил, но основная масса римской пехоты начала отступление, прямо через центр карфагенского строя, настойчиво пробиваясь к исходной позиции. И, насколько понимал Ганнон, это им вполне удавалось.
Его воины были сейчас не в состоянии догнать и разгромить отступающих римлян, как и фаланга отца. Музыканты не подавали никаких сигналов, следовательно, командующий считал так же. Выстроив всех пехотинцев в один ряд, он не имел резерва, чтобы организовать полноценное преследование отступающих легионеров.
Шумно дыша, Ганнон оглядел поле боя. Пехоты союзников нигде не видно. Видимо, боевые слоны, в сочетании с нумидийскими конниками и застрельщиками, их выдавили. Справа, там, куда была развернута его фаланга до того, как римляне ее оттеснили, на поле боя почти никого не осталось. Внезапно Ганнона охватила смесь страха и восторга. Они победили, но какой ценой? Поглядев на свинцовое небо, он истово взмолился. «Благодарю вас, великий Мелькарт, всевидящая Танит, могучий Баал Сафон, что помогли нам одержать эту победу! Вашей милостью я и отец остались живы. Я лишь скромно надеюсь, что вы сочли нужным помиловать и моих братьев».
Он глубоко вдохнул. Если нет, то пусть не будет ни одной раны на их спинах.
Вскоре они встретились с отцом. Забрызганный с ног до головы кровью, со сталью во взгляде, Малх не произнес ни слова. Просто крепко обнял Ганнона. Ничего больше и не требовалось. Когда они разжали объятия, юноша был тронут до глубины души, увидев в глазах отца слезы, такие же, как и у него. За последние несколько недель Малх проявил больше чувств, чем за все остальное время, прошедшее со смерти матери.
— Это был тяжелый бой. Ты хорошо управлял фалангой, — тихо похвалил сына Малх. — Ганнибал узнает об этом.
Ганнону казалось, что он вот-вот лопнет от счастья и гордости. Признательность отца значила для него в десять раз больше, чем внимание командующего.
Но Малх быстро вернулся к обычному деловому настрою.
— Но еще осталось немало работы. Разверни воинов в свободный строй. Веди вперед. Пусть убивают всех римлян, каких найдут живыми.
— Да, отец.
— И сделай то же самое с нашими, тяжелоранеными, — добавил он.
Ганнон моргнул. Лицо Малха на мгновение сделалось мягче.
— В противном случае их смерть будет долгой и мучительной. От холода, от волчьих зубов… Быстрая смерть от руки товарища лучше, так ведь?
Ганнон со вздохом кивнул.
— А ты что?
— Легкораненые выживут, если мы сможем унести их с поля боя. Но, мне кажется, через час уже стемнеет. Надо действовать быстро. — Он подтолкнул Ганнона. — Давай. И поищи заодно Сафона и Бостара.
Что имел в виду отец — живых или мертвых? Ганнон нервно размышлял об этом, уходя к своим воинам.
Те же с радостью откликнулись на возможность убить побольше римлян. Но ничего удивительного не было в том, что они с куда меньшим рвением выполняли второе распоряжение, касающееся их тяжелораненых товарищей. Однако когда Ганнон объяснил, какая судьба их ждет, если не будет выполнен приказ, почти никто не возражал. Кто мог пожелать товарищам долгой и мучительной смерти, которая неминуемо постигла бы их с наступлением ночи?
Выстроившись в длинную шеренгу, они пошли через поле боя. После сражения земля превратилась в красную грязь, облеплявшую сандалии карфагенян. Лишь крохотные островки снега остались нетронутыми, ослепительно белые среди красно-коричневого месива. Ганнона ошеломил масштаб прошедшей битвы. Он должен был проверить лишь малую часть поля, где велось сражение, но и тут были тысячи мертвых, покалеченных и умирающих воинов.
Жалкие, скрюченные болью и смертью люди лежали или поодиночке, либо были свалены в кучи, друг на друге, галлы вперемежку с гастатами, ливийцы — с принципами, позабыв вражду в холодных объятиях смерти. Некоторые все еще сжимали в руках оружие, другие же бросили его, перед смертью прижав руки к ранам. Раны от копий в телах римлян. Бесчисленные пилумы, торчащие в телах карфагенян. Столько отрубленных рук и ног, что Ганнона скоро скрутило от приступа рвоты. Вытерев рот, он заставил себя идти дальше. Снова и снова ему казалось, что он видит лица Сафона и Бостара среди искаженных ужасом лиц мертвецов; снова и снова он понимал, что ошибся. Со всей неизбежностью надежда Ганнона найти братьев живыми становилась все меньше, а затем совсем покинула его.
Особенно тяжело было смотреть на искалеченных воинов, потерявших руки и ноги. Те, кому повезло больше, уже умерли, но остальные орали, вспоминая своих матерей, а кровь из страшных ран струилась на промерзшую землю. Убить их было милосердно. Каждый раз, как Ганнон видел это, он с трудом сдерживался, но на смену одному кошмарному зрелищу приходило другое, еще ужаснее. Он не мог смириться со страданиями, которые испытывали карфагеняне. Ему приходилось каждый раз собираться с силами, проверяя раненых, чтобы принять решение, жить им или умереть.
Обычно приходилось выбирать второе.
Скрипя зубами, Ганнон убивал людей, которые корчились на полпути в небытие, придерживая руками выпавшие внутренности и ощущая запах собственного дерьма. Тех, кто лежал, продолжая стонать и харкать кровью, — это означало, что они получили ранения в легкие, и их тоже приходилось добивать. Больше повезло тем, кто кричал и дергался, сжимая разрубленную до кости руку или прижимая рану на пробитой копьем ноге. Их реакция на Ганнона и его воинов была одинаковой, несмотря на то, были ли это ливийцы, галлы или римляне. Они протягивали окровавленные руки, умоляя о помощи. Ганнон бормотал слова утешения воинам Карфагена, римляне удостаивались лишь молчаливого взмаха мечом. Это было намного хуже, чем яростный рукопашный бой, и вскоре Ганнон смертельно устал. Он хотел лишь найти тела братьев и вернуться в лагерь.
Услышав знакомые голоса, звавшие его, Ганнон даже не обернулся. Когда крики стали более настойчивыми, его будто громом поразило. Они были здесь, не далее полусотни шагов, среди воинов Магона. Это чудо, мелькнуло у Ганнона, он все еще не мог поверить, что все четверо выжили в этой гигантской бойне.
— Ганнон? Ты ли это? — требовательно спросил Сафон, не скрывая изумления и радости.
Юноша сморгнул слезы.
— Я и есть.
— А отец? — сдавленно спросил Бостар.
— Он в целости! — крикнул Ганнон, не зная, смеяться или плакать. И сделал и то, и другое. Как и Бостар. Мгновение спустя слезы блеснули даже в глазах Сафона, и все трое крепко обнялись. От них пахло кровью, потом и еще тем, о чем не хотелось задумываться, но их это нисколько не заботило.
На мгновение все их разногласия были забыты.
Единственным, что имело значение, было то, что все они живы.
Ухмыляясь, словно умалишенные, братья наконец смогли разомкнуть объятия. Все еще не веря своим глазам, они ощупывали друг друга, касаясь плеч и рук. Но потом их взгляды неизбежно вернулись на поле битвы. Вместо шума боя их уши заполнили крики. Голоса бесчисленного множества раненых и изувеченных, тех, кто отчаянно хотел, чтобы их подобрали до наступления темноты, ведь тогда их участь будет решена.
— Мы победили, — удивленно пробормотал Ганнон. — Пусть легионеры и избежали поражения, но остальные рассеялись и сбежали.
— Или умерли там, где и были, — рыкнул Сафон. К нему начала возвращаться привычная жесткость. — После того, что они сделали с нами, эти шлюхины дети заслуживают большего!
Бостар вздрогнул, когда Сафон махнул рукой в сторону мертвых тел, но согласно кивнул.
— Не думайте, что мы уже выиграли войну, — предостерег он. — Это только начало.
Ганнон вспомнил Квинта, с его непоколебимой решимостью.
— Понимаю, — с печалью согласился юноша.
— Рим должен заплатить кровью за все те унижения и беды, что причинил Карфагену! — гневно выкрикнул Бостар, подымая вверх крепко сжатый кулак.
