Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима
— Суни! — прошептала она.
Он не среагировал.
— Тсс! Суни! — повторила Аврелия, входя в кухню.
Он опять не ответил. И только тут Аврелия заметила, что его спина одеревенела. Ей сжало живот от страха.
— Солнечно, как солнечно на улице,[3] — громко сказала она.
— Готов поклясться, что ты сказала «С-у-н-и», — вкрадчиво прошептал Агесандр, выходя из полумрака за дверями кухни.
Аврелия побледнела.
— Нет. Я сказала, что солнечно. Разве не видишь? Погода переменилась.
Она махнула рукой, показывая на голубое небо над внутренним двориком.
С тем же успехом она могла говорить со статуей.
— Суни — Суниатон — имя гугги, — холодно продолжил настаивать на своем Агесандр.
— И какое это имеет отношение ко всему остальному? — в отчаянии возразила Аврелия и кивнула в сторону Юлия и остальных рабов, но те старательно делали вид, что ничего не замечают. Ее охватила безысходность. Не только она боялась вилика. А мать болеет и не может встать на ее защиту.
— Значит, этот жалкий калека — карфагенянин?
— Нет. Я же сказала тебе, он грек. Его зовут Лисандр.
В руке Агесандра, будто молния, блеснуло лезвие кинжала, и он тут же поднес его к горлу Суниатона.
— Ты гугга?
Ответа не последовало, и вилик переместил кинжал к паху Суни.
— Хочешь, чтобы я яйца тебе отрезал?
Окаменев, Суниатон затряс головой.
— Тогда говори! — заорал Агесандр, проведя лезвием по шее юноши. — Ты из Карфагена?
— Да, — опустив глаза, прошептал Суниатон.
— Ты даже можешь говорить! — зарычал сицилиец и обернулся к Аврелии. — Значит, ты мне лгала.
— И что, если так?! — вскричала Аврелия, разозлившись не на шутку. — Я знаю, что ты думаешь о карфагенянах.
Глаза Агесандра сузились.
— Было странно, когда появился этот полумертвый гаденыш. С только что зажившей раной от меча. Я предположил, что он беглый гладиатор.
Словно коршун, он дернулся в сторону Суниатона, и тот инстинктивно отшатнулся.
— Я знал!
«Думай», — мысленно приказала себе Аврелия. И быстро выпрямилась во весь рост.
— Ты уверен? — надменно бросила она. — Тот раб давным-давно сбежал.
— Может, тебя он и одурачил, но меня ему на мякине не провести, — прошипел Агесандр, надавливая кинжалом. — Ты же не дурачок?
— Нет, — обреченно ответил Суниатон.
— Где твой друг? — требовательно спросил сицилиец.
«Умоляю, не говори ничего, — мысленно призвала Аврелия. — Он еще не принял решения».
К ее ужасу, Суниатон в последний раз в жизни проявил отвагу.
— Ганнон? Давно сбежал. Если ему повезло, то он уже в войске Ганнибала.
— Жаль, — пробормотал Агесандр. — Тогда с тебя никакого проку.
И быстрым движением он воткнул кинжал карфагенянину между ребер, прямо в сердце.
Глаза Суниатона выпучились от боли, он задрожал, выдыхая. Руки и ноги окаменели, а потом медленно обмякли. С необъяснимой нежностью Агесандр подхватил его и аккуратно опустил на пол. Кровь потоком хлынула из раны, пропитав тунику на груди юноши и окрасив плиточный пол в алый цвет. Он уже не шевелился.
— Нет! Ты чудовище! — завизжала Аврелия.
Агесандр выпрямился и внимательно поглядел на лезвие.
В ужасе Аврелия сделала шаг назад, в кухню.
— Нет! — вскричала она. — Юлий! На помощь!
Дородный раб наконец-то подбежал к ней.
— Что же ты наделал, Агесандр, — в ужасе прошептал он.
Сицилиец не шелохнулся.
— Оказал услугу хозяину и хозяйке.
Аврелия ушам своим не верила.
— Ч-что?
— Как ты думаешь, хорошо ли ему было бы, если бы он узнал, что опасный беглец — гладиатор — ухитрился затесаться в домовые рабы, подвергая тем самым опасности его жену и единственную дочь? — напыщенно заявил Агесандр и пнул тело Суниатона. — Такого негодяя и убить-то мало.
Аврелия почувствовала, что теряет сознание. Суниатон мертв, и вина в этом лежит только на ней. Но девушка уже ничего не могла изменить. Она стала невольным убийцей. Девушка понимала, что Атия воспримет действия Агесандра как вполне правильные. Она подавила едва вырвавшийся стон.
— Почему бы тебе не поухаживать за госпожой? — спросил Агесандр; за видимой вежливостью его слов чувствовалось железо.
Аврелия собралась с духом.
— Он должен быть погребен подобающим образом, — наконец приказала она.
— Очень хорошо, — ответил сицилиец, и его губы дернулись в презрительной улыбке.
Аврелия, держась за стену, покинула кухню. Ей надо было побыть одной. Поплакать. Покричать. Она все равно что умерла. Как Суниатон. Как ее отец. Единственное, что ее теперь ждет, — свадьба с Флакком.
Внезапно перед мысленным взором Аврелии появилась немыслимая картина: она на палубе корабля, идущего от берегов Италии. В Карфаген.
Я могу сбежать, подумала она. Найти Ганнона. Он…
«Оставить все, что ты знаешь с рождения, чтобы сбежать с врагом! — завопило сердце Аврелии. — Это безумие».
То были лишь очертания едва зародившейся мысли, но даже это заставило ее воспрять духом.
Это даст ей силы вынести все остальное.
Квинт и не заметил, как рядом появился Фабриций. Только понял, что у него из рук выхватили поводья и повернули коня назад. Управляя своим конем лишь коленями, Фабриций двинулся на восток. Конь Квинта с радостью последовал за ним. Хотя его и долго тренировали для воинской службы, горячка боя все равно была самым неестественным местом для животного. Радость Квинта оттого, что он видит отца живым, вскоре перевесило желание идти в атаку.
— Что ты делаешь?
— Спасаю тебе жизнь, — бросил в ответ отец. — Ты не рад?
Квинт обернулся. Ни одного живого римского кавалериста, только огромная масса вражеских конников и целый табун животных без всадников. Хорошо хоть, галлы, которые за ним гнались, бросили это занятие. Как и их соплеменники, они спешились, чтобы собрать трофеи. Квинт почувствовал огромное облегчение. Несмотря на желание биться дальше, он был рад, что остался жив. В отличие от бедных Калатина, Цинция и других его товарищей, оставшихся навечно на поле боя… Его охватил жгучий стыд. Он выхватил у отца поводья и сосредоточился на том, чтобы скакать быстрее. По обе стороны от них десятки римских кавалеристов тоже спасались бегством.
Они направлялись к Требии.
Сбоку от них, в центре строя, шла жестокая битва пехотинцев. Ее исход пока что был не ясен. По краям Квинт смог разглядеть силуэты вражеских боевых слонов, врезавшихся в строй пехоты союзников. Вместе с огромными зверями в атаку шли конники — судя по всему, нумидийцы. Фланги римлян сомнут, это лишь вопрос времени. И тогда воины Ганнибала смогут обойти центр римской армии и атаковать ее с тыла. Даже до того, как в бой снова вступит основная часть карфагенской кавалерии. Квинт моргнул, сдерживая слезы гнева и обиды. Как такое могло случиться? Всего пару часов назад они преследовали врага, беспорядочно отступающего за Требию…
Хриплые крики заставили Квинта оглянуться назад. К его ужасу, галлы возобновили преследование. Собрав свои омерзительные трофеи, они снова жаждали крови. В животе начало жечь. В нынешнем их состоянии римские кавалеристы не смогут развернуться и дать отпор. Как и он сам, со стыдом понял Квинт. И он решил рассмотреть, что же происходит на другом фланге, там, где находилась кавалерия союзников. Неужели их тоже рассеяли и обратили в бегство?
Фабриций уже заметил преследователей.
— Вот туда, — кивнул он, к удивлению Квинта, показывая на север; заметив непонимающий взгляд сына, уточнил: — Туда двинется основная масса наших всадников и пехоты, и у брода начнется настоящая бойня.
Квинт вспомнил узкий проход перед выходом к броду и вздрогнул.
— Куда же мы едем? — спросил он.
— В Плацентию, — зловеще ответил отец. — Нет смысла возвращаться в лагерь. Теперь Ганнибал без труда возьмет его штурмом. Нам нужна защита каменных стен.
Квинт удрученно кивнул, соглашаясь.
Предприняв все возможное, чтобы собрать вокруг себя побольше других кавалеристов, они свернули с основной дороги в сторону Плацентии, где смогут укрыться.
Как смешно, подумал Ганнон, что жизнь ему спасла именно хваленая римская дисциплина. А не то, что он и его воины победили. Куда там! Позиция рядом с галлами означала, что многие ливийцы разделили их судьбу. Когда галлы наконец-то были смяты рядами тяжеловооруженных легионеров, фалангам пришлось разворачиваться. Пока это происходило, все копейщики, оказавшиеся в пределах досягаемости римлян, были безжалостно убиты. Лишь по счастливой случайности это не коснулось отрядов Ганнона и Малха. Побитые и окровавленные, они продолжали сражаться, несмотря на то, что их оттеснила в сторону громада римского строя.
