Паулина Гейдж - Искушение богини
– Господин, скольких гостей ждать сегодня к обеду? Вздрогнув, Сенмут поднял голову. Рассмеялся.
– Не надо никого ждать, мой друг. Сегодня пира не будет, так что можешь уйти к себе как только захочешь. Только отпусти слуг до заката и позаботься, чтобы около моей комнаты не осталось ни одного раба. Думаю, до утра мне никто не понадобится.
Тот поклонился, озадаченный, и оставил хозяина одного. Взгляд Сенмута вернулся к рыбам, голубым, зеленым, фиолетовым, деловито снующим в пруду, только теперь на душе у него стало легко, так легко и свободно, что он просидел у воды до тех пор, пока тени стоящих позади него деревьев не вытянулись и не коснулись его спины, и только тогда встал и быстро скрылся среди колонн очаровательной галереи, построенной им самим.
Они пришли, как только горны на стенах храма протрубили полночь. Он ждал их, сидя у своего ложа и читая при ровном желтоватом свете ночника. Он слышал, как они торопливо и тихо пробежали через приемную и свернули оттуда в коридор. Там они замерли на мгновение и потом пошли медленнее. Улыбаясь их нерешительности, он отложил папирус и встал. Вне всякого сомнения, они ждали, что во дворце будет полно стражи, огней и поджидающих их солдат. Кто-то тихонько толкнул дверь. Один голос торопливым шепотом что-то спросил, другой отрывисто скомандовал. Сенмут неподвижно стоял, изо всех сил стараясь не дать раскаленным пальцам смертельного ужаса впиться в него. Высокая, выложенная золотом кедровая дверь приоткрылась. Сенмут по-прежнему не двигался. Качнулась на сквозняке струйка благовонного дыма у алтаря за его спиной, сухо зашуршал и упал с ложа папирус, но глаза Сенмута были прикованы к черному провалу в стене, становившемуся все шире и шире. Все его чувства требовали: «Беги! Спасайся! Останься в живых!» В проеме появилась смуглая рука в кольцах, ощупывая край двери. На долю секунды Сенмут закрыл глаза и сглотнул, набедренная повязка пропиталась потом, пот струйками стекал по спине. С грохотом, который эхом отдался в коридорах, дверь распахнулась и ударилась о стену. На него кинулись двое, занесенные кинжалы в их руках желто и холодно блеснули в мягком, привычном свете. Он успел заметить озверевшие от ярости лица под голубыми шлемами, бешеные глаза, оскаленные зубы. В тот невероятно долгий миг, когда они до отвращения медленно скользили к нему, а время, казалось, превратилось в вечность, он взглянул на стену и увидел ее лицо в оправе двойного венца, задумчивое и навеки неизменное, взгляд золотых глаз, властный и снисходительный, устремленный на него. Он улыбнулся ей. И тут они достигли его, он упал, крича в предсмертной муке, звук собственного страха разорвал ему уши, через рот хлынула кровь. Синий потолок с серебряными звездами задрожал и растворился в широкой и глубокой черноте, которая распахнула свою ледяную пасть и ринулась вниз, чтобы поглотить его.
Хапусенеба они настигли, когда он прогуливался один в залитой лунным светом тишине сада. Несколько минут спустя он умер на мокрой траве, раненный в грудь и живот.
Нехези убили, когда тот возвращался к себе из дворца, – сначала превосходящие числом убийцы повалили двух его телохранителей, а потом закололи ударом ножа в шею его самого, хотя он отчаянно отбивался, пытаясь вырваться и вернуться во дворец. Неверными ногами он сделал еще три шага и упал, уткнувшись лицом в холодные каменные плиты. До восхода солнца осталось четыре часа.
Хатшепсут еще не ложилась, когда к ней ворвался Паере. Нофрет прилегла на коврике под дверью и урывками дремала, а Хатшепсут, сложив на груди руки и склонив голову, все мерила шагами покои, не в силах остановиться и пойти спать. Низкорослый слуга, спотыкаясь, ворвался в ее личную приемную, за ним по пятам гнался один из телохранителей его величества. Заметив слугу, она кинулась ему навстречу, вне себя от ужаса. Он дрожал, плакал и нечленораздельно лепетал. Обе его руки, щека и набедренная повязка спереди были измазаны кровью. Он пытался что-то сказать, но в неистовом отчаянии только и мог, что размахивать перед собой каким-то свитком. Задыхаясь, она односложно скомандовала солдату, тот схватил стоявший в углу кувшин с водой и вылил его содержимое на голову Паере. Того забила крупная дрожь, он несколько раз открыл и закрыл рот, не в силах унять слезы. Вдруг он упал в ее кресло и начал всхлипывать, все еще прижимая пергамент к груди окровавленными руками.
– Они убили его. Убили! – выкрикнул он отрывисто. Хатшепсут шагнула к нему, чувствуя, как немеют ноги, и выхватила свиток. Он был весь липкий от крови. На нем была ее собственная печать, сломанная давным-давно. Пока женщина, затаив дыхание, медленно разворачивала папирус, распахнулась другая дверь и в покои вбежал Дуваенене.
– Ваше величество, Хапусенеб, Нехези! Оба мертвы! Так скоро! Что мне теперь..?
Но она не слышала его, с выражением безмерного горя и ужаса на лице глядя на Паере. Пергамент был написан рукой самого Сенмута, это был самый первый план ее храма, нарисованный им когда-то. Поверх четких, изысканных линий стояли ее собственные слова: «Проверено и одобрено мной лично для архитектора Сенмута. Жизнь, процветание и счастье!»
Наутро, после кошмарной бессонной ночи, проведенной в попытках утешить Паере и вразумить Дуваенене, хотя ей самой больше всего хотелось влезть на крышу храма и броситься оттуда вниз головой, Хатшепсут приказала Нофрет принести ей белое с серебром платье и возложить на голову двойной венец. Следы, оставленные на ее лице этой безумной ночью, стереть, конечно, было невозможно, но верная служанка сделала все, что могла, густо нарумянив побледневшие щеки и обильно подведя черной краской опухшие глаза. Хатшепсут взяла с собой Дуваенене и зашагала в аудиенц-зал. Там она решительно подошла к трону, поднялась по ступеням и села на гладкое и холодное точно лед золото, ее гордое лицо было полно гнева и печали.
Тела Хапусенеба и Нехези сразу после убийства отнесли в дом мертвых, но где лежит Сенмут, не знал никто. По ее приказу его комнату опечатали до начала расследования, но часы шли, а слуги один за другим приносили ей только плохие вести, так что она начата уже отчаиваться, что когда-нибудь найдет его. Зная Тутмоса, она подумала, что просто отнять жизнь ему могло показаться недостаточно. Может статься, он приказал разорвать, распилить труп на части и закопать в землю так глубоко, чтобы боги никогда не нашли бы его и не приняли в рай. Она отлично понимала безумную ревность и ненависть Тутмоса к Сенмуту – ее правой руке; и все же эта бессмысленная, демоническая злоба казалась ей непостижимой. В глубине ее души рос страх. Хапусенеб. Нехези. Сенмут… Некому больше было говорить и действовать от ее имени. Она осталась одна.
Хатшепсут терпеливо ждала его прихода, откинувшись на спинку трона, положив руки на резные подлокотники в виде львов, поставив ноги на скамеечку с изображениями ее поверженных врагов. Рядом, с ее знаменем в руках, стоял Дуваенене, а во дворце начинался новый день.
И вот он явился: широкими шагами прошел по коридору, громко и по-хозяйски стуча сандалиями по полу. И она ничего не могла сделать, только сидеть и ждать, не видя ничего, кроме его рук, обагренных кровью самых дорогих ей людей. Глаза его смотрели дерзко и вызывающе, во взгляде не было ни капли вины, а только пробуждающееся ощущение полновластия. Как она ненавидела его в этот миг – и как боялась.
И тут она увидела Яму-Нефру, Джехути и Сен-Нефера, которые шли за ним. Не веря своим глазам, она поднялась с места, чувствуя, что не вынесет этой новой боли. Борясь с собой, она задержала дыхание, а трое поравнялись с троном и наконец остановились и поклонились ей. Тутмос поднял голову, их взгляды встретились, и они долго смотрели друг на друга. Где-то пропел рог. За окном пролетел ястреб. Снаружи, в саду, с песнями ходили слуги. А они мерили друг друга взглядом в мертвой зловещей тишине, пока Хатшепсут снова не опустилась на трон.
– Ты убил их.
– Разумеется, я их убил! А ты на что надеялась? Думала, месяцы и годы будут идти своим чередом, а я все буду ждать?
– Нет.
– У меня не было выбора. И ты это знаешь!
– Выбор всегда есть. Это ответ труса.
– Это единственно возможный ответ!
Он кричал на нее, и его голос эхом отдавался под серебряным потолком.
Хатшепсут бесстрастно посмотрела на него и обратила свой взгляд на троих мужчин, стоявших за его спиной.
– Подойдите, Яму-Нефру, Джехути, Сен-Нефер. Она неторопливо и тщательно выговорила их имена. Они вышли из-за спины Тутмоса и склонились у подножия трона. Их лица не выражали ничего, кроме обычной придворной вежливости, и это безразличие ранило ее больнее всего.
– Вы тоже приложили руку к этим гнусным убийствам? Напуганный Яму-Нефру выбросил вперед руку:
– Нет, ваше величество, вашим именем клянусь! Мы только утром узнали, что Сенмута и остальных не стало!
