Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Но и на сей раз, отослав письмо, Леопольд стал мучиться сомнениями. Он не был уверен, послушает ли Вольфганг его советов. Видимо, немало разочарований поджидает еще его впереди.
Вольфганга задели за живое упреки отца и отсутствие к нему доверия, хотя некоторые советы и показались разумными. Он с грустью раздумывал, что же предпринять, когда к нему пришел Вендлинг, на несколько дней заехавший в Вену.
Старый друг сказал:
– Переспи с ней, тогда и решай, стоит ли жениться. Вольфганг возмутился:
– То есть как это?
Вендлинг посмотрел на него снисходительно:
– Не будь ребенком! Зачем в таком случае ты у них живешь? О тебе и девицах Вебер болтают даже в Мюнхене. Репутация старой Вебер всем известна. Она сама постаралась выдать Алоизию за Ланге. И поссорилась с дочерью из-за того, что не удалось получить за нее с зятя побольше.
Вольфганг был в полнейшем неведении, и ему вдруг почудилась опасность. При создавшихся обстоятельствах, пожалуй, разумное переехать, решил он.
Он ничего не сказал Веберам, пока не подыскал себе комнату поблизости, на Грабене. Далеко уезжать не хотелось. И только после того, как перевоз вещи на новую квартиру и уже поздно было передумывать и поддаваться на уговоры, объемы за обедом о своем переезде как о свершившемся факте.
Констанца, казалось, вот-вот расплачется. Иозефа и Софи тоже погрустнели, но Вольфганг заверил всех, что будет жить совсем под боком и часто их навещать.
К его удивлению, госпожа Вебер изрекла:
– Вы поступили правильно, господин Моцарт. Слишком много ходит сплетен о вас и моей дочери. Теперь, по крайней мере, сплетники приумолкнут.
– Вот и хорошо. – Вольфганг решительно поднялся, но чувствовал он себя несчастным. У двери Констанца взяла его за руку и сказала:
– Непременно приходите к нам иногда обедать. Иначе я буду скучать, Вольфганг.
– Ну разумеется. – И неожиданно для себя добавил: – Мои письма по-прежнему будут приходить сюда, ведь всем известен этот адрес.
61
Вольфгангу не нравилось новое жилище – темная, грязная комнатушка, а Констанца всегда держала его комнату в образцовом порядке. В доме Веберов были и другие преимущества, которых ему здесь недоставало. Он забегал к ним при каждом удобном случае под предлогом забрать письма и старался не признаваться даже самому- себе, что скучает без Констанцы, без ее улыбки, веселого смеха. Но по мере того, как он все больше втягивался в работу над новой оперой, вносил последние поправки в сонаты для издателя Артариа, по мере того, как с наступлением осени и приездом в Вену знатных особ заказов все прибавлялось, свободного времени становилось все меньше и Вольфганг все реже навещал Веберов. Он был уверен, что пресек сплетни, потому что Папа больше не бранил его и писал главным образом о делах, касающихся музыки, – совсем как в былые времена, – давал советы по поводу либретто и партитуры, что так радовало Вольфганга, помогало и вдохновляло в работе.
Когда был закончен первый акт, Стефани собрал в Бургтеатре главных действующих лиц – проверить, соответствует ли музыка голосам певцов.
Вольфганг, работавший все последнее время в лихорадочном темпе, явился в театр бледный, усталый и подошел к певцам, сидевшим посреди пустой сцены. Он чувствовал себя опустошенным и подавленным. Работал он, как каторжный. А они теперь начнут разносить его творение в пух и прах. Он-то знал, как нужно петь его музыку, да вот знают ли они?
– Вольфганг не раз встречал всех этих певцов, по сейчас, когда его знакомили, делал вид, будто видит их впервые. Папа правильно советовал – лучше держаться со всеми на расстоянии.
Катарина Кавальери оказалась пышной зрелой женщиной, хотя была не старше его. Впрочем, из нее может получиться неплохая Констанца, решил Вольфганг. Бельмонт – Валентин Адамбергер, мужчина лет под сорок, Раафу бы его годы – вполне сойдет. Вольфганг поклонился Карлу Фишеру, басу, одному из самых популярных немецких певцов, который получил партию Осмина. Фишер был несколькими годами моложе тенора, но выглядел гораздо старше, суровое, волевое лицо – прекрасный контраст рядом с Бельмонтом.
Вольфганг так внимательно разглядывал главных действующих лиц, что не заметил сидевшую в темноте Алоизию.
– Как я уже вам говорил, госпожа Ланге дублирует госпожу Кавальери. Если репетиции оперы Глюка начнутся одновременно с нами, госпожа Кавальери может ему понадобиться, – сказал Стефани.
Глюку, конечно, отдадут предпочтение, с обидой подумал Вольфганг. Он встретился глазами с Алоизией. Она была все так же хороша, но в облике ее появилась какая-то жесткость. Вольфганг поклонился ей официальнее, чем другим, и спросил:
– Можно начинать, господин Стефани?
Адамбергер пел вступительную арию с большим чувством и вкусом – Вольфганг остался очень доволен. Кавальери исполнила первую арию несколько бравурно, и топ ее голоса оказался не так чист, как хотелось бы. Вольфганг видел: еще придется подгонять музыку к ее голосу. Но по-настоящему взволновал его голос Фишера. Фишер мог бы соперничать с самим Манцуоли. Вольфганг пришел в ужас – в теперешнем тексте либретто у Фишера была всего одна каватина – и решил это непременно исправить.
Наступила очередь Алоизии. Она запела нежно, зная, чем можно понравиться Вольфгангу, исполненная решимости произвести на него впечатление. И он не мог остаться равнодушным. Голос Алоизии не отличался силой, как у Кавальери, но пела она необычайно выразительно. Она помнила все, чему он ее учил, и очень усердно готовилась к выступлению. Но, несмотря на чувство, с каким она исполняла арию, жесткие нотки в ее голосе были чужды образу Констанцы.
Стефани, теперь уже в качестве импресарио, поблагодарил певцов и сказал:
– Вот такова в общих чертах опера «Похищение из сераля».
– Я думал, опера называется «Бельмонт и Констанца», – заметил Адамбергер.
– Я изменил название, – ответил Стефани. – «Die Entfuhrung aus dem Serail» звучит гораздо лучше. Сразу ясно, о чем речь.
Вольфганг хотел было возразить против такого наглого присвоения его идеи, но передумал – споры с либреттистом но гораздо более принципиальным вопросам еще впереди.
– Однако, – заявил Стефани, – я должен сообщить вам одну неприятную новость.
– Постановка оперы отменена! – воскликнул Вольфганг.
– О нет! Просто немного откладывается. Визит великого князя Павла в Вену перенесен на ноябрь, а соответственно и постановка оперы.
Вольфганг облегченно вздохнул. С одной стороны, это даже к лучшему, ибо многое предстояло изменить и доработать, в особенности в партии Фишера, и теперь есть время.
– Разучивайте хорошенько свои роли. Опера непременно увидит постановку. Клянусь вам честью. – С таким напутствием Стефани отпустил певцов.
Фишер задержался поговорить со Стефани, а Алоизия, дождавшись ухода Адамбергера и Кавальери, подошла к Вольфгангу и сказала:
– Вы хорошо выглядите.
– Что вам угодно? – Он чувствовал, что выглядит ужасно.
– Я просто рада с вами снова встретиться.
– Но вы теперь замужем. Она пожала плечами:
– Ну и что же. Многие женщины замужем. Вы не хотите поцеловать меня на прощание?
– Вам так нужна роль?
– О нет, просто в память о прошлом. Или, может, я стала совсем некрасива?
– Мы с вами недостаточно близко знакомы.
Он уже собрался уходить, когда в театр вошел Иозеф Ланге, высокий красивый актер. Увидев Моцарта, он нахмурился, а Вольфгангу стало смешно. Алоизия представила их друг другу, но Вольфганг тут же извинился – ему нужно кое-что обсудить с господином Стефани, сказал он. Чета Ланге удалилась, и Стефани насмешливо заметил:
– Почему бы вам не наставить ему рога, она, по-моему, не прочь.
Вольфганг промолчал.
– Хотите, возьмем ее на главную роль? Алоизия справится и отблагодарит вас.
– У Кавальери голос не хуже, а как актриса она лучше Алоизии. Кто меня волнует, Стефани, так это Фишер.
Стефани понимал, в чем дело. Фишер отказывался петь Осмина, если не получит хорошей арии, однако либреттист сделал вид, будто не понимает, что имеет в виду композитор.
– Осмину фактически нечего петь, а у Фишера прекрасный голос, и он мог бы сделать Осмина великолепным негодяем – комическим и в то же время грозным.
– Это потребует большой работы.
– Я уже сочинил для него красивую арию.
– Когда? Вы ни словом не обмолвились.
– Пока Фишер пел свою каватину. Ария у меня почти вся в голове. Но либретто нужно не только подправить, не только расширить роль Осмина. Некоторые ситуации нелепы, а иные стихи совершенно непригодны для пения.
– Моцарт, вы хотите невозможного.
– Значит, я не смогу продолжать. Не могу я писать музыку на сюжет, в который не верю.
Стефани так и подмывало принять его отказ – в Вене и без него много опытных композиторов, но музыка Моцарта была слишком прекрасна, против этих чудесных мелодий он просто не мог устоять. И ведь публика аплодирует музыке, а вовсе не либретто. Стефани сказал:
