Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Даю слово. Для меня не менее важно, чем для вас, чтобы зингшпиль наш имел успех.
Впервые за все время улыбнувшись, Вольфганг сказал:
– Я сочту за честь работать с вами, господин Стефани, если это отвечает вашему желанию.
– Все будет зависеть от музыки, – заметил Стефани.
– Разумеется. Когда я могу получить либретто?
– Хоть сейчас- Передавая либретто Вольфгангу, Стефани добавил: – Вам придется приступить к работе без промедления, если мы хотим поставить оперу к приезду великого князя в следующем месяце.
Вольфганг пришел домой и тут же принялся читать либретто. Он сидел, погруженный в свои мысли, когда Констанца позвала его к столу. Сейчас не до обеда, он слишком занят, сказал он, и девушка рискнула подать обед в комнату.
– А как же матушка? Не сочтет это за личное оскорбление?
– Мама? – Констанца состроила гримасу. – Она пошла навестить Алоизию.
– А я-то думал, они не разговаривают друг с другом.
– Только когда это их устраивает. Теперь они друг другу нужны. Алоизия слышала, будто вы собираетесь писать оперу для немецкого театра, и просит маму уговорить вас дать ей роль в вашей опере. Вы это сделаете, Вольфганг?
– А вы бы хотели?
– После того, как она с вами обошлась, – ни в коем случае!
Констанца была очаровательна в своем возмущении, он готов был ее расцеловать.
– Я бы на вашем месте никогда ей не простила. Вольфганг широко улыбнулся:
– Я с радостью съем все, что вы мне приготовите.
Но каплун, от которого подымался соблазнительный аромат, когда она поставила его перед Вольфгангом, словно извиняясь за резкий тон, так и остался нетронутым. Композитор вчитывался в либретто.
Большинство сцен показалось ему статичными, скучными, слишком примитивными, но в голове уже рождался целый каскад звуков и, хотя многие ситуации и вызывали возражение, музыка будто сама просилась на бумагу.
В эту ночь Вольфганг не вставал из-за стола. Свечи догорели, и он продолжал писать в темноте. Каких бы трудностей ни представлял текст либретто, Вольфганг был одержим желанием создать музыку, которая передавала бы атмосферу похищения. И ему очень нравилось, как звучит название по-немецки: «Die Entfuhrung aus dem Seraib» – оно подходило к опере куда больше, чем общепринятые итальянские названия. Ему казалось хорошим предзнаменованием, что героиню зовут Констанцей, а романтические сцепы прямо рождены были для лирических арий, к которым у него всегда лежала душа.
В дверь постучала Констанца – она вошла застелить постель и прибрать в комнате – и удивилась, что Вольфганг вовсе не ложился, а увидев нетронутую еду, обиделась. Но он так любил ее в этот момент, любил за ее заботливость, и за имя – Констанца, и за то, что она молодая и хорошенькая; он был в восторге от названия «Die Entfuhrung aus dem Seraib», хотя Стефани до сих пор не дал своего окончательного согласия.
– Я принесу вам завтрак, – сказала Констанца, – но обещайте, что съедите.
И он обещал съесть все. Она смотрела на него счастливыми глазами, и он спросил: – Как дела с Алоизией?
Тут Констанца нахмурилась и ответила: – Они с мамой снова помирились. Это им сейчас на руку. – И побежала за завтраком.
Садясь за письмо Папе с намерением изложить все, что случилось, и получить одобрение, Вольфганг уже не сомневался – он будет писать оперу на либретто Стефани. Поэтому он особо подчеркнул в письме:
«Вы увидите сами, дорогой отец, сюжет стоит того, чтобы за него приняться, и, хотя он потребует доработок, так как в нем много слабых мест, турецкий колорит должен понравиться публике – здесь это в моде. Текст либретто навеял мне много мыслей, а если либретто способно рождать мысли, значит, оно неплохое. Я уже сочинил арию для Кавальери и для Адамбергера и увертюру с турецкой темой, которая совершенно непохожа ни на одну вещь, мною написанную. То, на что прежде у меня уходило десять дней, теперь я делаю за два. Как только партитура будет переписана и у меня на руках окажется исправленное либретто, я пошлю их Вам: как Вы сами знаете, я готов сделать все на свете, лишь бы порадовать Вас, и, если музыка Вам понравится, я буду вознагражден. Всегда покорный и любящий сын Вольфганг Амадей Моцарт».
Он надеялся, что отношения их теперь наладятся.
Жизнь в Зальцбурге становилась для Леопольда все более тоскливой. Однако, рассуждал он, ничего, собственно, не изменилось. Колоредо не упоминал о Вольфганге с тех пор, как вернулся из Вены, словно желал подчеркнуть свое полное безразличие. Карл Арко избегал с ним встреч, и Леопольд продолжал выполнять работу капельмейстера, а Гайдн и Брунетти заменяли его сына, как только могли. Но Леопольд еще больше прежнего жил интересами сына: теперь он хорошо понимал, что никто из Моцартов никогда не сможет занять официальный пост капельмейстера в Зальцбурге, а в Вене перед Вольфгангом открываются широкие возможности.
Письмо сына, где он сообщал о заказе на новую оперу, обнадежило Леопольда и вселило прежнюю уверенность. Вольфганга не вполне удовлетворяет сюжет, но он не хочет слышать от отца никаких возражений, и потому Леопольд написал, что либретто хорошее. Он ясно представлял себе, в чем преимущества этого сюжета. Если оперу поставят в честь приезда великого князя Павла, это станет самым важным музыкальным событием в Вене. Но для успеха дела придется пустить в ход интриги и лесть, на что Вольфганг мало способен.
Да и другие мысли не давали покоя Леопольду. Друзья, только что приехавшие из Вены, рассказали о сплетнях, распространяемых по городу, будто сын его живет под одной Крышей с тремя незамужними девицами. Немало во всех этих россказнях было личной неприязни и зависти, догадывался Леопольд: друзья так и не простили Вольфгангу, что он осмелился покинуть Зальцбург. Однако кое-чему пришлось, поверить. Леопольда очень огорчил Альберт фон Мельк.
Госпожа Вебер задалась, видимо, целью свести Вольфганга с одной из своих дочерей, – сказал Альберт, – она разрешает ему появляться с Констанцей вдвоем на людях. – И Леопольд, хотя и обрадованный вестью о заказе на оперу, написал сыну следующее:
«То, что у тебя появился заказ на оперу о серале, – новость очень обнадеживающая, но не вздумай тратить деньги, еще не заработанные. Пока не получишь обещанных ста дукатов и император не крикнет: «Браво!» – не доверяйся никому, и особенно Стефани, который, разумеется, заботится лишь о собственной выгоде.
Теперь, как никогда, тебе следует поступать осмотрительно. У тебя только одна ученица, пишешь ты, и с одной-единственной ученицей ты едва можешь себя-то прокормить. Поэтому крайне легкомысленно связывать сейчас себя какими-либо обязательствами, когда ты, быть может, стоишь на пороге карьеры в Вене.
Я согласен, турецкий сюжет, может, и входит в моду, но, если либретто заурядное, потребуется много переделок, прежде чем оно станет достойным твоей музыки, – еще одна причина, почему тебе нельзя обременять себя новой ответственностью. А если зингшпиль не удастся – ведь на пути твоем столько препятствий, – ты окажешься в еще более трудном положении.
Но я не сомневаюсь, при доработанном либретто ты напишешь партитуру, которой сможешь гордиться. В «Идоменее» много весьма удачных мест. Мой совет тебе – прими либретто, но не слишком доверяй либреттисту, ибо у него репутация плагиатора. Однако, по твоим словам, он знает законы сцены, и пьесы его пользуются успехом. Итак, что бы ты о нем в душе ни думал, будь всегда вежлив, но слишком близко не сходись.
Я твердо верю – в музыке ты можешь достичь больших высот. И ради твоих интересов я готов пожертвовать всем на свете. Помни всегда об этом.
Что меня тревожит, так это твоя порывистость и доверчивость, готовность раскрыть свои объятия каждому, кто окажет тебе хоть малейшую услугу, в особенности если эта услуга сопровождается нежной улыбкой. Меня очень беспокоит, что ты живешь у Веберов. Я уже наслышался сплетен о тебе и о веберовских дочках. Ходят слухи, будто ты собираешься жениться на одной из них. В этот решающий момент, твоей карьеры тебе не следует давать повод для подобных разговоров. Это погубит твое будущее, не говоря уже о теперешних планах на оперу о серале. Ты же знаешь, как я пекусь о твоем душевном покое, как близко к сердцу принимаю все твои трудности; музыка твоя обретает все большее величие и благородство. Так неужели ты совсем глуп и не понимаешь, что могут говорить о молодом, холостом мужчине, живущем под одной крышей с тремя незамужними девицами? Я знаю, молодые люди способны совершать глупости, в особенности с венскими женщинами, и не думаю, что ты совсем уж без греха, но госпожа Вебер – хитрая особа, и с ней нужно держать ухо востро. Ты ведь не последний негодяй, который думает лишь о том, как бы поразвлечься с ее дочерьми.
От всех этих сплетен я совсем разболелся. Ты пишешь: «Я готов сделать все на свете, лишь бы порадовать Вас». Если слова твои не расходятся с делом, съезжай от Веберов без промедления! Ты ведь не тупица и должен понять: при создавшемся положении это единственный выход. Твоя мать, стольким пожертвовавшая ради тебя, в гробу перевернулась бы, знай она, какие сплетни ходят о ее сыне. Ради нее и ради меня подыщи себе более подходящее жилье. Твой всегда любящий и пекущийся о тебе отец».
