Женщина в Древней Руси - Александр Петрович Торопцев
И совершенно безосновательно некоторые историки пытаются возвысить полюбившихся им монархов или монархию в целом до высот высокой любви. Монархия вполне может обойтись без любви, во всяком случае, культа из нее монархи никогда не делали и делать не собираются. У них и без этого забот по горло. История российских монархических браков, история влюбления некоторых монархов российских говорит прежде всего о том, что эти люди, достойные высочайшего уважения, были людьми долга. Любая корона не терпит пренебрежительного отношения к себе со стороны монархов, которые обязаны хорошо жениться, дать короне здоровых породистых наследников, достойно воспитать. Это – главное. Буйство Петра Великого, правление женщин не могло поколебать это главное. И Павел I как император, как человек, поставленный на вершину пирамиды власти Российской империи, не мог открыто благословлять, разрешать брак представителя славнейшего дворянского рода с крепостной Парашей, как бы хороша она не была. Надо помнить, что любая пирамида власти очень обидчива и уже поэтому очень неустойчива. В любой момент она может перевернуться на 180°, встать острым углом вниз, и попробуй-ка удержи ее в этом состоянии!
Н.П. Шереметев, замечательно влюбленный человек, совершил по отношению к П.И. Ковалевой подвиг. Он женился на ней, она родила ему сына Дмитрия в феврале 1803 года, а через двадцать дней Параша Жемчугова скончалась, морально раздавленная вышеупомянутой пирамидой.
Век России – XVIII век – начался с потрясающего воображение взлета золушки – Екатерины и закончился смертью ненужной Российской империи золушки – Параши Жемчуговой.
Николай Петрович хоть и знал, что милая жена его не проживет долго, хоть и мог подготовиться к ее смерти морально, да так и не подготовился. До последних дней своих он не мог без слез вспоминать о своей любимой жене. В память о ней Н.П. Шереметев построил в Москве Странноприимный дом с больницей и богадельней. Согласно завещанию П.И. Ковалевой (Жемчуговой), дочери кузнеца, ежегодно выдавалась крупная сумма денег сиротам, беднякам, убогим, а также церкви.
Любовь, если кому-то повезло испытать это чувство, не терпит никакого вмешательства извне. Ей безразличны любые условности, придуманные людьми, любые ограничения. С другой стороны, любовь – чувство ограниченное. Если это любовь настоящая. Любовь дипольна. Он и она. И больше никого. И разорвать этот влюбленный диполь не в состоянии ни царь, ни герой, ни законы – ничто и никто, даже смерть.
Шесть лет маялся душой Николай Петрович Шереметев. Сильный он был человек, ответственный, когда надо – решительный. Он прекрасно понимал, что ему нужно жить, растить и воспитывать единственного сына – частицу его любви, его жены. Но прожил он после смерти Прасковьи Ивановны всего шесть лет и умер в январе 1809 года. Потому что был он частицей «влюбленного диполя» и жить не мог без жены любимой.
Дмитрий Николаевич, сын Прасковьи Ивановны и Николая Петровича, прожил достойную жизнь и умер в 1871 году, оставив после себя двух сыновей.
Салтычиха
Обожая в женщине все женское и, конечно же, все «слишком человеческое, мы, однако, не можем не поведать о судьбе Дарьи Николаевны Салтыковой, помещицы Подольского уезда Московской губернии, получившей у современников хлесткое прозвище Салтычиха, которое люди добрые без содрогания не произносят.
Родилась она в марте 1730 года, в положенное для девиц того века время вышла замуж, но овдовела. Ее муж принадлежал к самым знатным людям Российской державы, жила она безбедно, и, казалось, у нее не было причин для свирепой озверелости, с которой она относилась к крепостным крестьянам.
По свидетельству современников, она раздражалась чаще всего, если видела нечисто выстиранное белье или плохо вымытые полы. Дарья Николаевна набрасывалась на виновного и била его (или ее) палкой, скалкой или поленом, что попадалось под руку. Била, быстро злея, свирепея. Устав от тяжкой работы, она призывала на помощь конюхов или гайдуков, и те у Салтычихи на глазах добивали несчастную жертву. Крепостные, бесправные, тихие люди умирали, молчали, устали молчать.
Законопослушные и страшно напуганные, они пытались найти защиту у Елизаветы Петровны, но все эти попытки пресекались, как говорится, на корню. Помещица, видимо, была прирожденным начальником тюрьмы, она зорко следила за своими «пожизненными арестантами», перешедшими к ней по наследству, и только злее становилась и дичалее.
Чудом удалось кому-то из крепостных пробиться, как гласят легенды, к другой женщине – императрице Екатерине II. Началось следствие. Салтыкова вела себя гордо и независимо. Она не хотела менять свои московские хоромы, расположенные на перекрестке «Кузнечного моста и Лубянки», и была уверена, что выиграет дело. Хорошо известно, какие профессионалы служили в те годы у российских монархов, какие изощренные пытки они применяли, невзирая на положение подследственного в обществе. Знатный или не очень знатный, богатый или не очень богатый – безразлично, лишь бы царь приказал или царица.
Салтычиха упрямо отказывалась от всех обвинений, говорила, что ее оклеветали враги, и дело долго стояло на месте, видимо, еще и потому, что потерпевшие боялись эту страшную особу (не хочется называть ее женщиной!). А потерпевших было много! «Загублено ею было крестьян и дворовых людей до 138 душ», – пишет М.И. Пыляев в книге «Старая Москва». А доказать это судьи почему-то не могли. Почему же? Потому что страх великий обуял потерпевших, «вечных арестантов» салтычихинской тюрьмы. В этом деле существуют неясные моменты, причиною которых являются еще и «недоработки» в законодательстве Российской империи. Почему-то судьям очень важно было для вынесения окончательного приговора признание Салтыковой. Она, естественно, не признавалась.
Судья обратился к императрице с просьбой разрешить пытки. Екатерина II почему-то в просьбе отказала. Почему? В России пытали женщин царских кровей, а тут какая-то вдова, пусть и знатная по мужу. В конце 60-х годов XVIII столетия Екатерина II уже уверенно восседала на троне, дело Салтычихи при любом его исходе вряд ли могло поколебать положение императрицы. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что в данном деле Екатерина II вела себя больше как человек, как «личность в себе», нежели как повелитель огромной державы, заинтересованный в накоплении политических дивидендов. Наверняка она знала о «самой нежной, сердечной любви» Дарьи Николаевны к некоему инженеру Ткотчеву, и может быть, это
