Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 2
Переправившись со своей оравой торговцев на городской берег, Уразбай отправился прямиком к Самалбеку. А в это время в канцелярии уездного начальника: возле дверей его кабинета ожидали приема Абиш, Дармен, Макен и пристав Старчак. Маковецкий, принимавший городских чиновников, освободился только через час. Вначале он пригласил к себе Старчака и расспросил его о зачинщиках зверской драки. Пристав подробно доложил о событиях, которые произошли в Затоне и на пароме, и сказал, что во всем были виноваты Даир и Корабай, и тут же пожаловался, что они оскорбили его, назвав продажной шкурой и взяточником.
Все было ясно, и уездный начальник приказал посадить Даира и Корабая на месяц в каталажку, а дело об учиненном ими разбое передать мировому судье. После этого решения Маковецкий отпустил Старчака и принял Абиша, вошедшего в кабинет вместе с Макен и Дарменом.
С нескрываемым любопытством Маковецкий оглядел красивую девушку и ее возлюбленного.
Он заговорил по-русски, обращаясь к Абишу:
— Спросите Азимову Макен, не отказывается ли просительница от изложенного ею в прошении на имя уездного начальника? Не переменила ли она своих намерений после всего того, что случилось сегодня?
Абиш дословно перевел вопросы Маковецкого. Не успел он закончить свою речь, как в кабинет вошел Самалбек. Уразбай сумел его разыскать, и он сам явился к своему начальнику. Увидев толмача, Абиш поклонился ему и сказал:
— Раз явился господин Доспанов, разрешите мне уступить ему его место переводчика.
Маковецкому понравился и этот поступок Абиша — молодой офицер желал сохранить полную беспристрастность при разборе дела. Уездный начальник молча кивнул головой Самалбеку, приглашая его приступить к своим обязанностям.
На вопрос Маковецкого Макен тихо ответила, тщательно взвешивая каждое слово:
— Таксыр, я много страдала и пришла искать у вас защиты. Если я сама пришла, как же я буду отказываться от своего прошения, которое вчера лишь подала вам? Больше я ничего не могу сказать, все написано в прошении. Я по собственной своей воле хочу выйти замуж за этого жигита, его зовут Дармен, он мой жених! Я прошу вас быть моим заступником. Я желаю свободы по русскому закону.
Девушка говорила не торопясь, очень обдуманно, иногда она останавливалась и подносила платок к глазам, вытирая слезы. Абиш и Дармен, слушая ее, переглядывались между собой, они готовы были обнять ее за эту умную речь.
Самалбек, хорошо владевший русским языком, добросовестно перевел все, что говорила Макен. Видимо, его связывало присутствие Абиша, знавшего русский язык так же хорошо, как и казахский. Когда Самалбек перевел речь Макен, Маковецкий вопросительно взглянул на Абиша, словно хотел удостовериться в правильности перевода. Офицер одобрительно кивнул головой.
Тогда уездный начальник сказал, обращаясь к Абишу:
— Господин Ускенбаев, я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство… Раз уже прошение Азимовой дошло до властей, оно, разумеется, не будет оставлено без разбора. Но не забывайте, что все такие дела обычно решались по степным законам и согласно шариату. В моей практике это первый случай, когда казахская женщина просит защиты по законам Российской империи. Мне даже кажется, что Макен Азимова — вообще первая женщина, которая борется, так сказать, за эмансипацию женщин Востока. Ваше вмешательство в это дело, поручик, гуманно и, разумеется, с человеческой точки зрения благородно… Я вполне вас понимаю. Однако вы объясните самой Азимовой и ее жениху, что не я, уездный начальник, буду рассматривать ее прошение и окончательно решать ее судьбу. Подобные дела подлежат рассмотрению суда. Суд передаст дело на дознание и вынесет свое заключение.
Выслушав уездного начальника, Абиш попросил возможно скорее передать прошение Макен в суд, и Маковецкий обещал сегодня же лично доложить председателю окружного суда обо всех обстоятельствах этого исключительного дела.
На этом и закончилась беседа в кабинете уездного начальника, и Абиш вместе с Дарменом и Макен вышел в общую канцелярию.
По совету Самалбека, Маковецкий решил принять и враждебную сторону — Уразбая, Сейсеке и хальфе Шарифжана. Увидев Абиша в офицерской форме, выходившего из кабинета ояза, Уразбай метнул на него исступленный взгляд и побледнел от злобы. Пропустив вперед Сейсеке и хальфе Шарифжана, он задержался на минуту и своим единственным глазом пронзил офицера словно стрелой. Абиш смело встретил его взгляд и хотел пройти мимо, не останавливаясь, но Уразбай, загородив ему дорогу, процедил, багровея от ярости:
— Не успел вырасти и стать человеком, а отец уже заставляет тебя сутяжничать! Ну что ж, смотрите! Потом только не жалейте, когда дойдете до своей гибели.
Абиш посмотрел на Уразбая с брезгливостью. Он вспомнил все, что этот человек причинил его отцу, вспомнил кровавое побоище в доме Абена, и его молодое сердце наполнилось гневом.
— Я никому не хочу зла, — резко ответил Абиш, — и потому, не жалея жизни, буду бороться с теми, кто сеет зло. Если злодей перешагнет через законы совести и человечности, я сумею обуздать его и без помощи отца. Запомните это хорошенько, аксакал!
И Абиш отошел спокойной, ровной походкой. Уразбай бросил ему вслед косой, полный ненависти взгляд и, скрипнув от бессильной злобы зубами, направился в кабинет Маковецкого, двери которого услужливо распахнул перед ним Самалбек. Бай Сейсеке и хальфе Шарифжан торопливо последовали за ним.
Макен, Дармен и Абиш остались в приемной со своими друзьями, заняв свободные стулья, а против них расселись сообщники Уразбая, явившиеся вместе со своим баем. Обе стороны хранили молчание, тягостное и напряженное, нарушить его было опасно, — любое слово могло прозвучать в этой зловещей тишине, как первый свистящий взмах клинка, за ним последовало бы новое неизбежное кровопролитие.
Разговор Маковецкого с Уразбаем был весьма непродолжительным.
— Дело Азимовой решаю не я, его рассмотрит суд, — уклончиво сказал уездный начальник. — Мне пришлось вмешаться только потому, что в городе, за спокойствие которого я отвечаю, имели место беспорядки. Надо положить конец кровопролитиям. В суде вы предъявите свои претензии и доказательства, а суд во всем разберется.
Уразбай знал Маковецкого со времени выборов волостного управителя, когда уездный начальник приезжал в аул и произвел впечатление человека неподкупно строгого. С таким человеком надо уметь разговаривать, и Уразбай сказал почтительно:
— Что верно, то верно! Речь ояза справедлива от начала до конца. Пусть по закону виновными будем мы, пусть и нас осудят. Хорошо, с этим согласны. Но у меня есть одна просьба, которую ни суд, ни ояз, я надеюсь, не отклонят! — Уразбай нахмурился, лицо его посерело. Он повысил голос — Следствие сегодня не закончится, оно протянется долго. Где же все время будет находиться беглянка? Возле похитителя-жигита, который сделает ее своей женой? А? В таком случае, кому же нужны следствие и суд? Ведь весь наш спор сводится к одному: быть им вместе или нет!
Единственный глаз Уразбая был пристально и грозно устремлен в лицо уездного начальника.
— Пусть все решает твой суд, но с этого часа не позволяй беглянке и жигиту находиться вместе. Ты посадил двух наших людей, Даира и Корабая, в тюрьму. Если хочешь быть по-настоящему справедливым, разъедини Дармена и Макен. Пока будет идти следствие, пусть они тоже сидят в тюрьме, отдельно друг от друга!
Требование Уразбая разъединить влюбленных показалось Маковецкому заслуживающим внимания, второе же — заключить их в тюрьму — он тут же отверг. Для этого у него не было никаких юридических оснований.
Часа через два закончились занятия во всех присутственных местах Семипалатинска, только в окружном суде царило в этот день необычайное оживление. Возле его здания, запрудив улицу, толпились казахи, прибывшие из слободки. Лодочник Сеиль, переправивший Абая с Баймагамбетом через Иртыш, вытащил свою лодку на берег, а сам увязался за ними, снедаемый желанием узнать, «как это все обернется».
Уразбай, увидев Абая, не удержался и крикнул так громко, что его услышали все окружающие:
— Подпалил! Раздул пожар! Ну что ж, жги все подряд, Абай, жги!
— Пожар, говоришь? — Абай тоже возвысил голос. — Не всякий пожар бедствие!
— Что же ты хочешь сказать, что пожар — благо? — взвизгнул Уразбай.
— Благословляю огонь, который сжигает вредные сорняки, сухие корни и гнилые пни. Земля от таких пожаров становится чище. После пала всегда растет сочная зелень, поднимается новая, молодая жизнь. Ты до тонкости изучил всяческие подлости, Уразбай, но хороших, полезных вещей, оказывается, не знаешь!
В оживленнной толпе раздался одобрительный смех, резанувший Уразбая словно ножом по сердцу, он хотел что-то сказать еще, но не нашелся и поспешил отойти.
