Георгий Соловьев - Отец
— Папа, ты о Зинаиде говоришь? — спросил Дмитрий.
— Именно о ней. Проспать многое может человек. Да только он и проснуться может и вдруг увидеть новую красоту, потянется к ней, и, если уж ему трудно станет дотащиться, — страдать он будет, да еще как.
— Папа, ты хочешь сказать, что Зина уже другая, она понимает новую жизнь, она придет к ней?
— Могу это предполагать.
— Значит, я будто из новой жизни ей телеграмму дал сегодня?
— Ты телеграмму, а мы, значит, письмо послали, чтобы ехала сюда.
— Ну хорошо, она приедет, а дальше как… Чувство не воскресишь?
— Это в смысле любви? Если вы каждый свою вину перед другим сердцем осознали, значит, и чувство есть, не угасло. Теперь-то уж я тебе все сказал. Можно и пообедать.
На следующий день Зинаида Федоровна прислала телеграмму, в которой сообщала, что ждет подробного письма.
Александр Николаевич, пробыв на крейсере у Дмитрия, заторопился домой, да приболел и прожил в Славянском Порту еще пять дней.
После его отъезда Варвара Константиновна оставалась править домом Дмитрия.
XIX
Все три дня сборов Вика была в злорадно-упрямом настроении. Словно она уезжала в совхоз к Артему кому-то назло и кому-то мстила этим. Она даже телеграмму не дала Артему и запретила сделать это кому-либо. Анатолий слыхивал, что беременные женщины делаются капризными и своенравно-неразумными. Наверно, этим объясняла затею Вики и Марина, если не попыталась ее отговаривать. Она даже помогла Анатолию загодя перевести на вокзал и сдать в камеру хранения чемоданы и узлы.
В вагон Вика и Анатолий погрузились с помощью нанятого носильщика. Ехали в тесноте и духоте. Много горожан уже направлялось в Заволжье на уборку урожая. Вика провела всю ночь на чемодане в тамбуре, в вагоне находиться она просто никак не могла. Анатолий тоже не уснул. Выйти в тамбур к Вике Тольян не мог: надо было караулить вещи. Ночь была трудной для парня, и мирился он с новым своим приключением, лишь сознавая, что он единственный мужчина в семье, который мог сопровождать ее в этой поездке. Но, когда после выгрузки на маленькой степной станции он по очереди «перекантовал» чемоданы и узлы на выгон перед станционным зданием и когда оказалось, что все автомашины, собравшиеся к поезду, укатили, забрав сколько могли пассажиров, Тольян назвал про себя Вику капризной эгоисткой. Подай она телеграмму — и для Артема ничего не стоило бы встретить их.
Оставшиеся после разъезда автомашин люди разошлись искать оказии к хлебоприемному пункту, к железнодорожному переезду и еще куда-то. Оставив багаж и вверившуюся его заботам Вику, Анатолий побрел к деревянным зерноскладам по пыльному выгону, бедно поросшему проволочно жесткой полынью.
Из колхозов и совхозов возили рожь и ячмень. У лаборатории и весов пункта не таяла небольшая очередь груженных зерном автомашин, но все они были не попутные.
Анатолию оставалось терпеливо ждать. Сначала ему было любопытно наблюдать, как работают девчата-лаборантки, одетые в белые халаты. Они встречали грузовики, вооружившись похожими на копья инструментами. Едва машина останавливалась у помоста, как девчата прыгали в нее и брали своими «копьями» пробы зерна, а потом определяли его качество непонятными Анатолию приборами. Лаборатория стояла на помосте, на двери ее была надпись: «Посторонним вход строго воспрещен», и узнать, что же это за приборы, Тольяну не удалось. После лаборатории машины проезжали на весы и с них укатывали за ворота складского двора.
Солнце уже обливало зноем весь хлебоприемный пункт с его деревянными строениями. Пыль, поднятая грузовиками, не оседала на землю, и не задувал и малейший ветерок. Анатолий лег на голую землю в тени от крыши над весами. Старик-весовщик, которому он рассказал о томящейся на станции беременной Вике, обещал посодействовать, в случае если придет машина из совхоза. Фыркая, чтобы отогнать липших к его губам и глазам мух, изнывая от зноя всем телом, Тольян уже совсем не мог простить Вике ее упрямства, из-за которого их не встречал Артем.
Часа два провел Анатолий в изнурительном полусне, пока его не поднял крик весовщика:
— Твоя, парень!
Анатолий подбежал к будке весов, разминая ладонями свое онемевшее лицо.
— Теперь жди, пока сгрузится, — сказал старик.
Но, когда шофер нужной машины сдал зерно и въехал на весы, чтобы взвесить пустую машину, сговориться с ним оказалось нелегко. Делать заезд на центральную усадьбу совхоза ему было совсем не с руки.
— Ну что ж, что беременная, — отказал шофер, нагловатый парень, чуть постарше Анатолия. — У меня не скорая помощь. Мы из Москвы сюда приехали хлеб возить, а не беременных. Ты понимаешь, что такое тонна-километры?
— Женщина к мужу-тридцатитысячнику едет, — Анатолий с сожалением посмотрел на клетчатую ковбойку парня, на которой был комсомольский значок. — На поллитровку намекаешь? Уж лучше бы молчал, что москвич.
— Полегче насчет поллитровки и москвича, — тушуясь, сказал шофер.
— А чего полегче? Сам расхвастался, — Анатолий пошел было от машины.
— Стой, — крикнул шофер. — А что, если без поллитровки?
Анатолий остановился, но не ответил.
— Садись, говорю, — шофер открыл дверцу кабины.
Вика и словом не попрекнула Анатолия за долгое отсутствие; она уже знала, какая это канитель ездить к Артему. Когда она забралась в кабину, ее лицо показалось Анатолию растерянным. Похоже было, что она уже сожалела о своем решении уехать из города. Но все мосты к отступлению ею же самой были сожжены.
Чемоданы и узлы елозили и прыгали в пустом кузове пятитонки, а в них была и кое-какая посуда. Правда, Вика переложила тарелки и чашки мягким, да все же надо было поберечь. Анатолий сел на узел, придерживая чемоданы за ручки. Сидя так, он подпрыгивал на выбоинах дороги в лад со всем багажом. Над дорогой висела накаленная солнцем бурая пыль. Когда попадались встречные машины, то становилось страшно и непонятно, как мог шофер в непроницаемой для взгляда завесе вести пятитонку. Изредка дорога становилась сносной, на минуту-другую куда-то исчезала пыль, и тогда Тольян мог чуть отдышаться и посмотреть по сторонам. Неубранного хлеба был непочатый край, и лишь кое-где в пшеничном море плавали комбайны и жатки. Урожай выдался обильный, и никак не верилось, что в этой степи, где горячий воздух иссушал кос и горло, могла налиться тучными колосьями пшеница, не сгорев до срока. Справа промелькнула саманная деревенька. Без единого кустика и деревца, она показалась Анатолию до крайности унылой.
«Ну и забрался же наш Артем», — пожалел брата Анатолий, когда пятитонка прогромыхала между редкими строениями совхоза и остановилась у крылечка стандартного четырехквартирного дома, стоявшего в ряду себе подобных жилищ.
Вика выбралась из кабины. Пошатываясь и будто гребя по воздуху руками, она подошла к ступеням крыльца и села. Совершенно обессиленная и с застывшей болезненной гримасой на густо запудренном бурой пылью лице, она показалась Анатолию достойной сострадания. Шофер помог Анатолию сгрузить багаж и, не сказав ни слова, даже не ответив на благодарность, укатил.
— Вот я и дома, Толюша, — жалобно проговорила Вика.
Двери Артемовой квартиры и соседней оказались запертыми на замки.
— Видишь, как без телеграммы приезжать, — буркнул Анатолий. — Иди-ка в тенек. — Он перенес один чемодан за угол.
— Сходи, Толя, в мастерскую. Вон она, — Вика показала на длинное здание из силикатного кирпича, стоявшее на дальнем краю совхозной усадьбы. — Если Артема там нету, то спроси Сергея Фомича, пусть он ключ даст.
«Не приживется тут Вика», — тревожился Анатолий, идя по усадьбе и осматривая то деревянную столовую, то каменный дом конторы совхоза, то что-то недостроенное. Усадьба была безлюдна. Лишь у столовой стоял грузовик, в его моторе копался шофер. Даже на стройке не было рабочих. «Видать, люди честно старались, деревья сажали», — думал Анатолий, замечая то у одного, то у другого строения деревянные защитные решетки, внутри которых торчали посохшие саженцы. В прошлом году он со школой работал в колхозе в правобережном районе. Там — да, была природа: дубравы, луга с высоким травостоем, чистые речки — словом, все, что составляет прелесть летней сельской жизни. В этом же совхозе все казалось опаленным сухим солнечным зноем. Где тут на сады воды добудешь? Только с воображением Артема можно увидеть тут будущие сады.
Пронзительный гусиный крик привлек внимание Анатолия.
Около ремонтной мастерской, вытянув шею и трубя во всю силу горла, бился на земле гусь, оставленный панически бежавшим от него стадом. Девчонка лет двенадцати с плачем стремглав неслась к гусю.
Большая и сильная птица увязла в битуме, сброшенном на землю; солнце растопило битум, и он растекся по небольшой впадине, блестя и отражая небо. Девчонка побоялась подступить к гусю. Анатолий, подойдя, вызволил его.
