Георгий Соловьев - Отец
Мысленно следя за карнавалом на воде, Дмитрий наблюдал за веселившимся народом и, когда перед его глазами никто не мельтешил, посматривал влево на отца и мать.
«Письмо они к Зинаиде написали, — думал он. — А отправили ли? Может, мне еще покажут? Нет, обязательно отправили. — Дмитрий взглянул на часы. — Во Владивостоке уже дневные празднества закончились. Зина прожила этот день, не раз вспомнив Славянский Порт. Ей, наверное, сейчас особенно тяжело. Моя телеграмма придет к ночи. О чем же, как будет Зина всю ночь думать? Жестокая для нее будет ночь. Дети тоже подписали телеграмму. Они зовут мать… Но как мы встретимся? Так же, как после войны? Нет. Тогда между нами было страшное. Теперь же все будет чисто, правдиво. Мы снова будем мужем и женой. А возможно ли это?»
Новый взрыв шума и хохота прервал размышления Дмитрия Александровича.
На канале, как сообщил диктор, показалась «Севрюга» — буксир, ряженный под всенародно известный пароход из фильма «Волга-Волга». На этом ряженом буксире Кисель, исполнявший роль Бывалова, вез самодеятельность крейсера.
— По какому праву запрещаете нам в гавань войти? — послышался голос Киселя из мощного репродуктора на «Севрюге».
— По приказанию военного коменданта города, — ответили по радио с берега. — В вашей команде есть не по форме одетые.
— Так мы же самодеятельность, — возмутился Кисель. — Нам сегодня в матросском парке концерт давать.
— Комендант города приказал передать: самодеятельности у нас своей хватает.
— А такой именно нету. Передайте просьбу товарищу коменданту просмотреть наши выступления.
— Комендант города на трибуне. Разрешает начинать.
— Ясно, вижу! — обрадовался Кисель. — Начинаем концерт самодеятельности… — Могучий хор заглушил слова Киселя — Бывалова.
«Севрюга» была выдумкой Селяничева.
Дмитрий вспомнил своего бывшего замполита, его уход с крейсера, свой разговор с Арыковым, угрозу адмирала и свою недавнюю готовность покориться судьбе и даже уйти с флота. «Нет, нас, таких-то, как я, как Селяничев, никакому черту-дьяволу зубами и когтями от флота не отодрать. Мы будем служить, пока Родине нужна наша служба. Это Арыков уже обеспечивает себе холостяцкое бытие на солидной пенсии, для чего и квартиру в Ленинграде содержит. А нам о пенсиях думать рано, да и ни к чему. Надо жить и служить с открытой душой и сердцем».
Праздник шел своим чередом. После «Севрюги» прилетел вертолет и повис в воздухе перед трибуной. С вертолета выбросили гимнастические кольца, и шесть гимнастов один за другим, показав свое мастерство, отважно прыгнули с десятиметровой высоты, делая вид, что они просто по нечаянности сверзились, и падали, барахтаясь и кувыркаясь. Но в воду все вошли чистенько, как плоские камушки-голыши, брошенные ребром. Потом протрещали скутера. Словно пластуя ветер косыми парусами, бесшумно пролетели яхты. И, наконец, из канала на берег вышел целый взвод сказочных витязей — легководолазов, с ними «дядька их морской» с бородищей из размочаленного пенькового каната. Они выпустили в воздух стаю голубей, которых пронесли под водой в резиновых мешках с кислородом, но выпустили так, что показалось, будто голуби сами вылетели из воды. Диктор пошутил, что голуби тоже прошли легководолазную тренировочку. Последняя пара витязей вышла из воды с транспарантом: «Миру — Мир».
На этом праздник на канале закончился.
— Ну и феерия, — как-то загадочно сказал Александр Николаевич, спустившись с трибуны и подходя к Дмитрию.
— Доволен ли ты, папа?
— Да как тебе попонятней сказать. Спасибо тебе, Митя. Патриотический праздник.
— Дети-то где? — спросила Варвара Константиновна.
— Догонят, — успокоил ее Дмитрий. — У них свой дела. И пока эти дела правильно идут. — Он взял отца и мать под руки. — А тебе, мама, понравилось?
— Очень нарядный праздник, Митя.
— Устали вы, наверное? Может, машину какую поймаем? — спросил Дмитрий, наклонясь к своим старикам. Они как раз вышли с бульвара.
Александр Николаевич выдернул свою руку из-под руки сына и, хорохорясь, пошел впереди.
— Слушай-ка, Митя, что старик сказал: мне, говорит, сам Никита Сергеевич Хрущев, мой самый высший партийный руководитель, пример в жизненной подвижности показывает. Я, говорит, конечно, постарше его, а все же за короткий срок Волгу, Каму и Балтику посетил. Видал, какой гардемарин.
«Гардемарин» остановился и, обернувшись к ним с откровенно зазнайской улыбкой, подождал, пока они приблизятся.
— Это какой же дурак на машине в таком многолюдстве поедет? — сказал он.
Как будто во всем городе объявили антракт. Улицы снова запрудились народом, валившим на гулянье в матросский парк, в сад Дома офицеров, в гавань, чтобы побывать на боевых кораблях, к яхт-клубу, откуда отправлялись на морскую прогулку катера. Вокруг грузовых автомобилей-буфетов стояли плотные очереди, и в киосках уже не хватало мороженого и газировки. Теперь на улицах было много гуляющих военных моряков и среди них моряки с польских кораблей, пришедших на праздник с визитом дружбы.
Александр Николаевич шел, пробираясь в народе и приглядываясь ко всему ставшими вдруг цепкими глазами. Лишь у дома, уже на просторном тротуаре, он сказал:
— Кажется, я все-таки устал.
Придя домой, он вынес на балкон стул. Погода к этому времени стала угрожать дождиком: с моря налетали низкие тучи, разорванные на серые клочья, и тогда вид гавани и города тускнел. Но стоило выглянуть солнцу, как все вокруг начинало снова пестреть яркими красками, даже на самых дальних кораблях в гавани просматривались гирлянды флагов расцвечивания.
— Бери и ты какое-нибудь сиденье, — предложил Александр Николаевич Дмитрию.
Но Дмитрий отказался. Облокотившись на перила и, помедлив, он сказал:
— А я с детьми поздравительную телеграмму во Владивосток послал.
— Это хорошо. Мы со старухой тоже ей письмо сочинили. Написали откровенно, как гостим здесь и как у нас все устраивается. — Вид старика показывал, что душевное состояние его безмятежно. Он, поднявшись со стула, тоже облокотился на перила рядом с Дмитрием. — А праздник, говорю, патриотический. И подумать только, как за мой век душа общей нашей жизни изменилась! Возьми хоть любовь к родной земле. У редкого человека ее в душе нет. Патриотического чувства, значит. Я вот начинал службу в царском флоте. Верно служил. Землю родную, народ, море любил — словом, отечество. А вот бога да царя, а потом и войну с немцами все больше и больше ненавидел, жизнь на родной земле была ненавистная…
Такие, как я, вместе с Советским государством всю его историю прожили. До самого сегодняшнего дня. А какими мы чувствами сегодня живем? Сам подумай: какая душевная жизнь была у матроса царского флота и какая она есть у гражданина Советского Союза сейчас.
Тут Александр Николаевич примолк, потому что к нему подошла Лидочка.
— Вот и мы, — сказала она.
— А где же это вы пропадали? — спросил Александр Николаевич.
— Вас искали.
— А Саша где?
— Тоже пришел. Он на кухне с тетей Настей.
— Иди-ка и ты, внучка, помогай по хозяйству. Скажи бабушке, мы есть хотим. — Александр Николаевич подтолкнул Лиду и, плотно прикрыв дверь на балкон, вернулся к Дмитрию. — Это я все про твои дела, Митя, говорю. Считай, вслух думаю. Вот вижу я флот перед собой. Совсем новый. Ни одной коробки, которая еще при моей службе плавала, не осталось. Будто новое поколение кораблей сменило старое, как в человечестве. А ведь новые корабли-то и строило новое поколение людей. И так каждое поколение людей создает свое новое на смену старому. Так-то и на заводах новые станки появляются тоже, и на полях машины обновляются. А для чего это делается? Для Новой жизни. Чтобы душа общей жизни еще прекрасней стала. Вот это уж вечное. Я, к примеру, помру раньше тебя, а сегодня мы с тобой вместе переживаем такое, о чем я давным-давно мечтал, а ты не мечтал, ты почти готовое взял, тебе только отстаивать пришлось. Есть у нас и общая мечта — коммунизм, значит. Я знаю, что он будет, а не увижу, и ты не увидишь его в полном виде, а уж дети твои, мои внуки, увидят обязательно. Вот и выходит — общая жизнь, она все по-новому и по-новому и к лучшему складывается, и надо в своих личных делах к новому все время примериваться; тогда и пойдет у тебя все правильно. Смотрю я на твою квартиру. Какая красота. — Александр Николаевич приоткрыл дверь и заставил Дмитрия заглянуть в столовую, где Саша и Лида ставили на стол парадную посуду к обеду. — Мы стремимся, чтобы такая красота в быту была всем доступна. Да вот ведь вопрос: какой человек в этой обстановке живет? Может быть, что из-за лакированного буфета он изменений в общей жизни не увидит? Со старого для себя примеры будет брать. До беды доживется он так-то.
— Папа, ты о Зинаиде говоришь? — спросил Дмитрий.
