Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
Рейтарские полковники и стрелецкие головы собрались вокруг окольничего и ждали его распоряжений. Они знали, что не позднее, чем завтра, им предстоит сразиться со злодеем не на жизнь, а на смерть, и победа в этой схватке во многом зависела не только от храбрости и боевого опыта рейтар и стрельцов, но и от того, как будет ими распоряжаться полковой воевода. Начальные люди верили в своего окольничего, но не догадывались, что того томила неуверенность в исходе сражения, князь ещё не изжил в себе унижающее его чувство позора, которое он испытал, спасаясь бегством от вора. Но вместе с тем Стенька научил Барятинского осторожности, и она склонила его принять разумное решение.
– Будем ждать вора здесь. Ему уже ведомо, что мы пришли, это его распалит, и завтра с утра он кинется на нас всей своей мочью. Тебе, Чубаров, я поручаю сохранность обоза, отведи его на полторы версты от берега и не спускай с него глаз. Голова Юдин, видишь те ракитовые кусты? Схоронишься в них с одним приказом и пушечным нарядом. Остальные стрельцы и другая пехота встанут в полуверсте от берега. Когда воры перелезут через Свиягу и кинутся на них, пехота, держа строй, наведёт их на пушки. Добивать воровских людишек будут рейтары.
С правого берега Свияги за Барятинским наблюдал черкас Очерет. Появление государева войска его огорчило: завтра, по уговору с Разиным, он намеревался отойти от Синбирска и следовать с оставшимися у него казаками в милые его сердцу Запороги. «Не отпустит меня, Стенька, – сокрушался Очерет. – А уйти от него убёгом будет не по-товарищески».
К нему подошёл мужицкий атаман, чья ватага с дубьём и вилами в руках сторожила правый берег Сивяги.
– Велишь разломать мосты, есаул? По ним рейтары могут перелезть на нашу сторону, и мы их не удержим. Мои ребята вмиг порушат мостовые плети.
– Не дозволяю! – строго промолвил Очерет. – Мосты ни в коем разе не ломай и крепко их сторожи. Даст Бог, в башку Юшки Барятинского затмение найдет и он кинется к пряслам. Там-то мы его и встретим. А бить его нам не впервой.
Черкас развернул коня и поехал в гору. Мимо шли казаки, которых Разин послал присматривать за Барятинским, и Очерет им тоже крепко наказал беречь мосты, которые мужики по дурости могли порушить. От крепости доносилась пушечная и пищальная пальба, Крымское прясло и вал были окутаны дымом, сквозь который прорывались всполохи огня. Приход Барятинского расшевелил Разина, и он повёл казаков и мужиков на очередной приступ, смутно надеясь, что в этот раз ему удастся сломать ослабевающее с каждым днём сопротивление синбирян. Мужики с топорами и копьями дуром пёрли на пищальные пули и пушечный дроб, и десятками валились с мостов замертво. Их вела на верную гибель не осмысленная отвага бывалых воинов, а озлобленная обречённость людей, загнанных бунтом в тупик, из которого не было выхода, кроме смерти.
Когда Очерет подъехал к крепости, приступ уже был отбит, и Разин стоял возле своего шатра, отирая мокрой тряпкой лицо и руки от чужой крови.
– Что, видел Юшку? – спросил атаман, опалив черкаса ещё неостывшим от боя огненным взглядом. – Много ли он рейтар за собой привёл?
– Рейтар много больше, чем в прошлый раз, но у него теперь есть и стрелецкая пехота.
– Вот и добро, что все вместе явились, – усмехнулся Разин. – Не надо будет за ними гоняться. Поутру всех сразу и побьём. Или ты в смущении?
– Бой покажет, – сказал Очерет. – А ведь завтра день Покрова…
– Ну и что с того? Или Пресвятая Богородица теперь Юшкина заступница? Я, Остап, крепко помню, что в этот день ты обещал меня покинуть. Что ж, иди в свои Запороги хоть сейчас, я тебя не держу.
– За что ты, Степан, меня укорил? – сердито сказал Очерет. – Я товарищей не бросаю. Схожу завтра с тобой на рейтар, и уйду своим путём.
– А я знал, что ты меня не покинешь, – заметно обрадовался Разин. – Могло бы как раз твоих казаков и не хватить для завтрашнего боя. Сейчас сойдутся есаулы и старые казаки, надо размыслить, как взять Юшку за горло.
11
В утро Покрова Пресвятой Богородицы разинское войско зашевелилось и зашумело много раньше, чем в прежние дни. Сторожа на городских пряслах с тревогой смотрели, как вокруг крепости, разгоняя потёмки, запылали множество костров, заржали и зафыркали кони, задвигались толпы воровских людей, из острога, освещённого многими огнями, выехали полевые пушки, и большая часть казаков и мужиков стала по нескольким дорогам стекать в Свияжское подгорье.
Старший в эту ночь над сторожами капитан Мигунов, почесав в раздумье и смущенье затылок, всё же решил разбудить своего полковника и донести ему об уходе воровских людей от стен града. Зотов, позёвывая, выслушал капитана, выругался и встряхнулся.
– Не умыслил ли вор какой каверзы? – сказал он. – Иди, Мигунов, на прясла и зри за всем, что делается вокруг. А я извещу воеводу.
Скоро облачившись в кафтан, полковник вышел из своей комнаты и крякнул: дух солдатской избы был так крепок и жгуч, что у него запершило в горле. В большой горнице спали больше сотни солдат, и в ней было не только душно, но и жарко. Зотов издалека трижды перекрестился на помаргивающий перед образом Спасителя свет лампады и, стараясь не потревожить спящих людей, вышел наружу. Было ещё темно, но дорогу до воеводской избы полковник нашёл бы и с закрытыми глазами. Проходя возле соборной церкви, он увидел, что возле неё уже стоят люди, скоро должна была начаться утреня.
Милославский уже опростался от жарких объятий своей девки-душегрейки и прохлаждался на крыльце в накинутой на плечи шубе.
– Что явился ни свет ни заря? – сказал он. – Если с праздником поздравить, то рано. Приходи за полдень на уху и пироги с молитвой.
– Стенька задумал явно недоброе, – донёс Зотов. – С большой частью своих людей он ушёл к Свияге. Как думаешь, Иван Богданович, к чему бы это?
– Вот это вести! – встрепенулся князь и быстро засунул руки в рукава шубы. – Поспешим на свияжское прясло!
– А что мы с него увидим? – охладил воеводу полковник. – Ещё темно.
– Не скажи, – князь поднял голову. – Уже засветлело. А с прясла мы, может, и ничего не увидим, но услышим. По лёгкому морозцу далеко слыхать.
Небо за Волгой и вправду начало светлеть, звёзды притушились, но над Свиягой было ещё непроглядно темно. Зотов и
