Юрий Никитин - Князь Владимир
– Это все робич, – сказал он люто. Рука конвульсивно стиснула рукоять меча. – Его подлые удары в спину! Узнать бы, что такое на меня наплел!
Волчий Хвост развел руками, отступил с самым несчастным видом. Блуд поклонился, шагнул вперед:
– Я вызнал. Кричат, что ты латинянам продался! Веру отцов топчешь.
Ярополк побледнел. Сын рабыни ударил в самое больное место. Этим боярам сидеть бы сиднями на толстых задницах, жрать бы в три рыла, да чтоб никаких перемен, никаких чужих… А ему отец привел из далекой страны невесту-гречанку! Захватил и разграбил какой-то женский монастырь, монахинь пустили на потеху воинам, а самую красивую привез нетронутой для любимого сына… Это ему тоже ставят в вину, мол, своими девками гнушается, с печенегами помирился, германских послов принимает, багдадским купцам отдал целую улицу, те свою мечеть уже там строят… Ну и кому от этого худо? Для себя строят, киян туда ходить никто не заставляет. Город на одно здание стал богаче и краше, что плохого от того, если чужестранцев стало в Киеве больше? Каждый из них что-то да делает для города нужное…
– Вчера не кричали, – сказал он горько, силясь улыбнуться. – А сегодня вдруг стали борцами за старую веру. Само ничего не случается! Здесь рука этого подлого выродка…
Блуд смотрел в упор. В светлых глазах на миг промелькнуло непонятное выражение. Ярополк уловил искреннее сочувствие, но было и нечто темное, нехорошее.
– Ненадежен стал народ, – сказал Блуд. – С войском против Владимира лучше не выходи! Вдруг увернется от боя? Ему ничего не стыдно, ему важна сама победа, а не то, как получена… Увернется, а через другие ворота войдет в город. Оттуда уже вышибать трудно, простой люд за него!
К утру, когда сон подкрадывается к самым стойким стражам, к шатру Владимира провели пятерых бояр из осажденного города. Сувор наскоро зажег факелы, Владимир накинул плащ, ночь холодная, украдкой выглянул через щель.
Их было пятеро, с первого взгляда видно, что Блуд сумел привлечь на его сторону самых знатных. Все, как один, дородные, одинаково осанистые, с нездоровой тучностью от неумеренной еды и питья, одетые чересчур пышно и тепло. Пот струился по их распаренным лицам, Кремень провел их тайными тропами почти бегом.
Владимир еще издали люто окинул их взглядом, но заставил взор потеплеть, а губы растянул в доброй отечески-сыновней улыбке. Проклятые бояре! Выбор князя – их воля, их право. Присматриваются к окрестным князьям, их подрастающим сыновьям, оценивают дела и поступки, ум и сговорчивость, затем шлют послов, торгуются, пишут ряд, без которого князь еще не князь, в городе и княжестве не хозяин. Да и не будет он хозяином – подписал роту, поклялся править только по нормам города!
Это от них, толстопузых, зависит, открыть ли ворота князю, покорно стоящему под стенами города, затем неспешно принести ему присягу верности: «Ты – наш князь, где узрим стяг твой, там и мы с тобой!» – или же сказать жестко: «Иди прочь! Ты нам еси не надобен!»
Так было испокон. Даже древних князей, если волхвы не врут, изгоняли. А уж потом, когда раздробились на племена, то князь отныне стал вроде главаря наемной дружины: хотят – берут, не хотят – не берут…
Он надел на лицо радостную улыбку и вышел торопливым шагом, еще издали разводя руки:
– Дорогие мои! Вы кияне, я – киянин! Нам ли из-за чего-то спорить и драться?
К ночи Ярополк ворвался в горницу, ничего не видя перед собой. Гнев и ярость душили, воздух вокруг него накалился. Гридни шарахались в стороны, рука великого князя бывала тяжелой. Он все больше начинал походить на отца.
Жена, княгиня Юлия, сидела у окна накрашенная по греческой моде, нарумяненная, с подведенными бровями. Глаза ее блестели любовью и нежностью. Она поднялась навстречу, ухватила за руку и подвела к столу. На белой скатерти, расшитой петухами и васильками, блестели золотом изящные ромейские кубки, посреди стола высилась узкогорлая амфора с вином.
Юлия передвинула на его край стола блюдо с жареным мясом, что исходило паром.
– Трудный день, милый? Набирайся сил.
– Труднее еще не было, – сказал он сиплым голосом.
Ряд свечей вдоль стены бросал на ее лицо быстро убегающие блики. Ночью она кажется ему еще загадочнее и таинственнее, чем днем. И такой же далекой, как весь ее необыкновенный Царьград, о котором Ярополк столько слышал. И в котором побывать еще не довелось, зато дважды там пожил этот подлый раб, сын шлюхи!
Юлия наполнила кубок, подала, глядя ему в глаза.
– Не до питья, – простонал он с горечью. – Не могу…
– Сделай через не могу.
– Как?
Юлия молча протягивала кубок. Ярополк нехотя осушил. Весь, до дна. Еще и посмотрел сожалеюще на кувшин. Юлия молча усмехнулась. Странные и противоречивые эти гиперборейские витязи!
– Что тебя гнетет, герой?
– Все гнетет, – ответил он хрипло и, отставив кубок, припал к амфоре. Юлия зачарованно следила, как он поднял ее над головой и наклоняет все больше и больше, пока не задрал вверх дном. Кадык перестал дергаться.
– Неплохой квас делают в Царьграде, – сказал он. – Только кисловат малость.
– Это вино! – ответила она возмущенно, на этот раз не уловив привычной насмешки.
– Пусть вино. Все одно неплохое. Все гнетет, Юлия! Только твоя любовь для меня – единственная светлая звездочка.
– Странно… Народ тебя любит, воеводы и войска верны, знатные люди за тебя умереть готовы…
Ярополк проговорил с горечью:
– Да, я тоже в это верил… Я жил ради этого! Так и было, пока не пришел и не встал под стенами этот подлый сын рабыни. Мне нужно было ударить сразу, весь бы Киев пошел за мной! Но я зачем-то ждал ополчения… И потерял время!..
Юлия смотрела непонимающе:
– Разве это так опасно? Я слышу разговоры знатных мужей. Все единодушны, что твоя дружина сильнее и многочисленнее его драного войска!
Ярополк грохнул кулаком о стол. Кубки подпрыгнули, покатились. Один упал, зазвенел по дубовому полу. Юлия осторожно погладила мужа по руке. Глаза ее были тревожные, вопрошающие.
После паузы она спросила:
– Так почему же?..
Его зубы скрипнули, как жернова.
– Не могу! Пока я ждал, оборона Киева… развалилась. Черный люд бежит с валов, дружина уже ропщет, а иные готовы переметнуться под знамена чужака. Я потерял время!
Юлия неверяще качала головой:
– От тебя, законного князя, бегут? К этому сыну рабыни? Который и новгородское княжество получил каким-то обманом? А я слышала, что русский народ законы чтит свято…
– Он-то чтит, – улыбка великого князя была горькой, – да только этот мерзавец сумел так повернуть, что он-де законнее.
– Как это? – поразилась Юлия.
Ярополк отвел глаза:
– Он-де за веру отцов… Понимаешь, жил он на задворках, играл с детьми кухарок. Никто его не крестил, не приобщил к истинной вере, как меня и Олега наша бабка Ольга, великая княгиня. Теперь он сумел свое уродство повернуть против меня! На всех перекрестках кричит, что идет за веру отцов и дедов, кровь прольет за Отчизну! А я уже оказываюсь предателем, чуть ли не лазутчиком ромеев. Черный люд считает его своим, дружина начинает склоняться на его сторону…
– Дружина?
– Младшая, – пояснил Ярополк, – там почти все язычники.
– Но старшая впятеро сильнее!
– Да, – сказал он горько, – но ты ж понимаешь, как это на руку ему, если начнем здесь, в Киеве, резню меж собой? Сиди на горе и посмеивайся, видя, как мы рвем друг другу глотки! А потом войдет в город, залитый кровью по колено, миротворцем.
Неслышно появился гридень, подобрал с пола кубок, поставил на стол полную амфору. Юлия сама наполнила чашу. Ярополк взял отстраненно, глаза были отсутствующие. Гнев быстро покинул, теперь великий князь выглядел просто растерянным.
Юлия спросила осторожно, стараясь подавить страх:
– А как знатные люди?
– Не знаю. – Он с силой потер лоб, скривил губы. – Мерзавцы… Неделю тому еще клялись шапками закидать… Теперь мне говорят одно, а между собой – иное. Я ж вижу, как отворачиваются, глазки долу опускают. Овечки! Теперь понимаю, что новгородец и к ним ключи подбирает.
– Милый, а вдруг тебе только кажется? Здесь не Константинополь, здесь нравы чище. Если недовольны, говорят в глаза.
– Не знаю, – сказал Ярополк с отчаянием. – Ничего теперь не знаю. Никому уже не верю. Никому! Сумел этот гад внести смуту в чистые души, сумел! И ухитрился вбить клинья даже между отцом и сыном, братьями, свояками. Ссоры и свары идут по всему городу! Одна надежда, что никто еще не брал Киева. Ни готы, ни гунны, ни скифы, ни киммерийцы… Так говорят волхвы, хотя не очень им верю. Враги не смогли, так почему сможет этот сын рабыни? Правда, Рима тоже никто не брал, а когда пришел наш пращур Аларих, прадед Рюрика, то и Вечный град не устоял… Совсем запутался я, Юлия.
Она легко обогнула стол, обняла, прижалась высокой грудью к его кудрявой русой бороде.
