Дочь понтифика - Дарио Фо
У ворот некий всадник осаживает коня и заводит разговор с каменщиком, ремонтирующим стену. Тот указывает на портик во дворе. Конный въезжает и спешивается.
Дальнейший путь ему преграждает немолодая дородная монахиня:
– Вон отсюда! Чего здесь надо?
Раздается голос Лукреции (она кричит из окна):
– О! Джованни! Наконец-то! Я так рада!
Джованни отвечает:
– Как тебя угораздило забраться в эдакую глушь? Да и стоило ли? Монастырь – не лучшее место, чтобы прятаться от верховного первосвященника.
– Глупенький! Пиццоккере – всего лишь община монашек младшего чина, поэтому разрешения на создание ордена не требуется. Папа о нас и знать не знает, ему не до таких мелочей.
– Будем надеяться. Хорошо, что Джакомино с известием от тебя успел меня застать. Верный слуга прибыл как раз в тот момент, когда я собирался исчезнуть из Пезаро куда подальше.
– А что случилось?
– Ко мне пожаловал Чезаре. Они там хотят аннулировать наш брак. Требуют, чтобы я признал себя импотентом.
– Ничего себе! И как же ты собираешься поступить?
– Даже не представляю, как выкрутиться.
– Да уж!
– Чезаре дал понять, что, если я стану упорствовать, со мной случится нечто похуже импотенции. В общем, чик – и готово. Ну ладно, я должен сообщить тебе еще одну огорчительную новость.
– О боже, это еще не всё? Говори!
– Твой брат Хуан… Он убит.
– Я уже знаю.
– Да? А знаешь, кого весь Рим считает убийцей? Чезаре!
– Увы. Боюсь, отец тоже причастен. Не может он не быть в курсе дел.
– Вот именно. А что еще тебе известно?
– Что после смерти Хуана папа три дня не показывался на людях, ночи напролет рыдал и молился в своих покоях. Я думала, Чезаре был с ним. А он, оказывается, помчался в Пезаро шантажировать тебя и угрожать смертью… А ты еще спрашиваешь, стоило ли мне забираться в такую глушь. Стоило! Не желаю больше видеть никого из своей кровавой кровной родни, хочу избавиться от этого ужасного проклятия – быть Борджиа!
– И все-таки ты – она. И я должен избавить тебя от имени Сфорца. Но знай: с тобой я прожил лучшие годы своей жизни.
– Спасибо на добром слове, но она еще продолжается. Может, и дальше продолжится. Кажется, я вижу одну такую возможность.
– Какую же?
– Твой дядя, Лодовико Моро. Ведь наша женитьба была ему на руку, он должен быть признателен. Верно?
– Верно. Но бессмысленно.
– Отчего же? Стоит попробовать.
– Я уже пробовал, милая Лукреция, но кроме дополнительного унижения ничего не обрел.
– Расскажешь?
– Почему бы и нет? Я обратился к дядюшке, попросил вступиться за нас, защитить, а он сказал: «Знаешь, что тебе надо сделать? Докажи всем, что ты не импотент, а просто огонь!» – «И как же мне это доказать?» – «Соберем представительную комиссию из лиц, заслуживающих доверия. Неплохо бы включить в нее папского легата, кого-нибудь из мира искусств, парочку врачей… Впрочем, подробный состав обсудим позже. Ты предстанешь перед этой авторитетной коллегией абсолютно голым. Раз – и входит обнаженная красотка. Грудь, попка, все такое. Вперед, Джованни! Оприходуй ее раза три! Да нет, двух будет вполне достаточно для удостоверения твоей полной дееспособности».
Лукреция смотрит, широко раскрыв глаза, и восклицает:
– Невероятно! Он предложил именно это? Воистину все что угодно так легко обратить в фарс! Ой, я совсем забыла спросить: ты не голоден?
– Не волнуйся. На обратном пути найду какой-нибудь трактир.
– Даже не думай! Уже темнеет, и пускаться в путь на ночь глядя неразумно. Останься переночевать, а уедешь завтра на рассвете.
– Здесь найдется для меня комната?
– Да, моя.
– Ты уверена?
– Вполне. Я не знаю, что случится дальше. Может быть, это последняя встреча. Пусть и у меня останутся приятные воспоминания о нашей жизни.
Утром Джованни вскочил на коня и отправился в Милан, где в присутствии Лодовико Моро, а также кардинала Асканио Сфорца и Чезаре Борджиа подписал бумагу о своей полной импотенции.
Завершив оформление документа, он отвел брата жены в сторонку:
– Я выполнил ваше требование. Уважь в ответ мою просьбу: оставьте Лукрецию в покое, дайте ей жить как она пожелает.
Примерно в то же время Лукреция добралась до Рима. Понтифик и два нотариуса принимают от нее письменное свидетельство о том, что брак с Джованни Сфорца никогда не был консумирован[19].
На прощание отец заключает дочь в объятия:
– Не бойся, всё в порядке, ты совершенно свободна и, я искренне надеюсь, будешь счастлива. Прошу тебя задержаться здесь на часок-другой – хочется, чтобы ты присутствовала на консистории.
– Зачем?
– Сюрприз, милая моя. Уверен, ты крайне удивишься тому, что я скажу, когда я это скажу.
– Но как я могу сидеть среди клира, ведь я все-таки женщина!
– Пройди вон в ту комнату, там хранятся платья прислуживающих мне сестер. Подбери себе что-нибудь по размеру и следуй в Гобеленовый зал. Как только ты появишься, я начну речь.
Священный кульбит
Лукреция вошла в Гобеленовый зал.
Александр VI поднялся со своего трона и с видимым усилием проговорил:
– Невозможно выразить, что творится у меня на душе после убийства старшего сына, столь богато одаренного умом и сердцем. Да и будь он иным… Что там говорить, любой отец меня поймет. Я бы отдал семь папств, лишь бы снова увидеть Хуана живым. После удара, нанесенного судьбой, я почувствовал себя не в силах больше нести невыносимое бремя высшей власти и хотел было отказаться от нее, если бы только…
В зале поднялся легкий шум, понтифик обвел всех глазами, словно пытаясь понять его причину, и продолжал:
– Если бы только не понял, что божье наказание, обрушившееся на Хуана, назначалось карой не ему, ибо мой сын не был столь грешен перед Господом, а мне. Мне, который был вознесен для того, чтобы изменить жизнь церкви к лучшему, и не сделал этого, оставив всё так, как было до меня. Урок извлечен, и отныне главной моей целью станет моральное совершенствование курии. Иначе несчастья, ниспосланные свыше, будут неисчислимы.
Итак, приступим. Доселе сохранялся обычай продажи церковной собственности, полученные же доходы впадали не в реки предписанной Писанием благотворительности, а растекалась, как всем известно, ручейками по закромам и карманам. С этой минуты подобному богопротивному безобразию, столь долго длившемуся, приходит конец. Я вновь и вновь перечитал священные тексты Евангелия, и взгляд мой остановился на эпизоде, когда Он, сделав бич из веревок, выгнал всех продающих и покупающих в храме, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул.
