Петра Рески - Палаццо Дарио

Петра Рески

Палаццо Дарио

1

Способности Ванды и тщетная попытка читать в поезде «Интимные истории»

Чужие истории бежали вслед за ней, как бездомные собаки. Ванда Виарелли была в пути уже целую вечность. Переезд на поезде из Неаполя в Венецию обычно длился девять часов, если поездка складывалась удачно – без забастовок и самоубийств на рельсах.

Напротив сидел пожилой господин с впалыми щеками. Он говорил и говорил, словно давно ждал этой минуты. Лишь иногда замолкая, он, вероятно, сам удивлялся тому, что доверился этой рыжеволосой женщине, но через секунду вновь начинал говорить.

Для Ванды это была привычная, знакомая и досадная ситуация. Она всех располагала к беседе. С детства она была собирательницей человеческих признаний, откровений, анекдотов и тайн. «Ты должна научиться слушать!» – внушала ей мать, которая, однако, не подозревала, на какую благодатную почву падет ее совет. Обычно Ванде было достаточно сесть напротив человека, слегка наклонив голову, и приветливо взглянуть на него, чтобы он сразу почувствовал к ней доверие. Еще ребенком Ванда спокойно приняла эту свою способность, как, собственно, и другие возможности своего тела, например, умение пошевелить мизинцем на ноге так, чтобы остальные пальцы оставались в покое, или скручивать во рту язык. Так было. Всю ее жизнь. Даже в поезде на ветке Circumvesuviana между Неаполем и Помпеями Ванде удавалось насобирать кучу исповедей, при том что такая поездка длилась не более получаса.

Но на время пути в Венецию она попыталась спрятаться за страницами книги, ибо и ее терпение было небезгранично. Она читала «Интимные истории Венецианской республики». Этот сборник подарил ей перед отъездом Мирате, сотрудник из отдела «Нового времени». Это было антикварное издание 1893 года. Передавая ей книгу, Мирате смачно причмокнул губами. И вот в тот момент, когда поезд проезжал Казерту, то есть через несколько страниц от начала книги – Ванда как раз читала о том, как венецианец Антонио Филаканево, живший на улице Кале-деи-Фузери около Сан Люка, был приговорен в 1440 году к шести месяцам тюрьмы и как его прогнали плетью от площади Сан Марко до моста Риальто за то, что он отдал свою восьмилетнюю дочь на растление некоему Фиоре ди Болонья, – в купе вошел пожилой господин с впалыми щеками. Седые волосы облепили его череп, глазки смотрели из тестообразного лица, как изюм из слойки, и весь цвет лица сосредоточился на его, похожем на баклажан, носу. Он сел на диван напротив Ванды, поддернул штанины на коленях и аккуратно поставил стопы параллельно одна другой. Ванда приветливо улыбнулась, и он тут же откашлялся:

– Тоже в Венецию?

– Да.

– Я – венецианец, – заявил визави. Он сказал это так, будто речь шла о его собственной заслуге, – Вы, должно быть, собираетесь провести в Венеции отпуск? Извините мое любопытство, синьорина.

Он говорил с французским «р», как пристало утонченным жителям северной Италии, которые не раскатывают свое «р» по-средиземноморски, а почти неслышно раздавливают его в гортани, как виноградину.

– Нет, не в отпуск. Я переезжаю в Венецию, – вежливо ответила Ванда.

– Как интересно! В таком случае вы одарите своей красотой наш маленький город.

Ванда кивнула с непринужденной учтивостью, благодаря за комплимент, и продолжала читать. Она делала это с таким видом и чувством, словно хотела впитать даже типографскую краску из каждой строчки. Она шумно перелистывала страницы, разглаживала их, ее указательный палец следил за каждой буквой. Тщетно.

– Вы уже подыскали себе квартиру? – спросил ее сосед, не давая разговору иссякнуть. – Цены на аренду сейчас просто астрономические.

– Я еду к своему дяде. Он живет в Палаццо Дарио.

И тут у господина с впалыми щеками изменился цвет лица, а его нос обрел нормальный оттенок. Он набрал в грудь воздух, и его уже было не остановить.

– Венеция, синьорина, весьма говорлива, здесь каждый что-нибудь рассказывает, каждый кому-нибудь что-нибудь говорит. Волны шепчут, стены шушукаются. Все всех знают. Это неискоренимо, мы здесь бессильны. Но я убежден, что в том, что люди рассказывают друг другу, что-то есть. Почти всегда. Во всяком случае, часто. Во всяком случае, в истории Ка Дарио. Хотя, должен признать, я в эту историю поначалу не очень-то верил. Я, по правде говоря, не суеверен. Но после случая с Фабио я сказал себе: никогда нельзя знать наверное.

– Что вы имеете в виду? – спросила Ванда.

– Я имею в виду проклятие, – ответил он, несколько раздраженный тем, что она его перебила. – Палаццо, в котором живет ваш дядя, приносит несчастья. Многие венецианцы говорят, что Палаццо Дарио особенно не любит дельцов, бизнесменов, а художников, наоборот, спасает. Мы, венецианцы, всегда во всем стараемся найти закономерность. Но здесь ее нет. Массимо Миниато был, например, дельцом и выжил-таки в этом дворце. А торговец антиквариатом Фабио делле Фенестрелле, наоборот, по-моему, больше относился к художникам. Единственная закономерность, которую я здесь вижу, – несчастье, как мучнистая роса, ложится на каждого его обитателя. Очень немногие остались в живых и сами покинули дворец.

– Почти в каждой деревне есть дом, на котором лежит проклятие, – возразила Ванда и склонилась над своей книгой.

Она читала о том, что куртизанки в Венеции XV века жили столь зажиточно, что со своей многочисленной прислугой заселили большую часть дворцов на всемирно известном Большом канале, о чем в Республике был издан специальный закон. Однако им разрешалось жить только в тех домах, аренда которых не превышала ста дукатов в год. А те из них, кто платил за аренду домов больше сорока дукатов, облагались дополнительным налогом. Отвратительная двойная венецианская мораль!

– Точнее сказать, его называют «Ка Дарио», – произнес попутчик Ванды. – Раньше все дворцы в Венеции называли «Ка», от casa1, и только Дворец дожей называли палаццо, Палаццо Дукале. Но сегодня на вещи смотрят шире. Вы удивлены, синьорина, не так ли? Да, есть много того, чего не знают иностранцы. Представьте себе, недавно меня спросила одна американка, почему город так залит водой. Я ответил ей: «Синьора, так мы моем улицы». Эти американцы! Сейчас, правда, их приезжает уже не так много, как раньше, из-за долларов, конечно. Теперь у нас японцы, они ничего не спрашивают и улыбаются.

Его красноречие не иссякало.

Ванда читала о том, что куртизанкам было запрещено украшать стены обоями, коврами или камкой2. Им разрешались только ткани из Брешии или Бергамо. Другим декретом им запрещалось коротко срезать волосы надо лбом, завязывать их в узлы на голове, а также носить одежду в мужском стиле…

«Потому что это выглядело слишком чувственно», – подумала Ванда.

– Первым жильцом Ка Дарио, насколько я помню, был американец Роберт Баулдер. После него был Фабио делле Фенестрелле. Он держал антикварный магазин. После него был хиппи, Мик Суинтон, он был менеджер рок-группы «What». Потом Массимо Миниато Сассоферато, финансист, как он себя называл, что бы это ни значило. И потом – Альдо Вергато. Самый богатый человек Италии. Вы о нем, конечно, наслышаны. Даже ему Ка Дарио не принес счастья, это точно. Ах да, я, наверное, забыл упомянуть, что ни один из них не остался в живых в Палаццо Дарио. То есть был один, кто выжил, но и ему не повезло. И это только те, кто обитал там в последние пятьдесят лет. Если задуматься над тем, что палаццо уже более пятисот лет, кто знает, какие там разыгрывались сцены, о которых мы ничего не знаем.

– Слухами земля полнится, – пробормотала Ванда.

«.. . Также и для удобства клиентов куртизанкам разрешалось селиться в центре, – читала она. – Чтобы привлечь посетителей, они, опершись о подоконник, демонстрировали свои обнаженные груди. От этого пошло название Ponte delle tette – Мост грудей».

– Во времена социалистов вся Италия прошла через Ка Дарио. Тогда-то и жил там тот финансист Миниато. Это были золотые времена, синьорина! Да, да, я знаю, социалисты нас надули. Но благополучие царило. Кто сегодня может себе позволить купить антикварную мебель? И налоговая полиция вечно дышит в затылок. Это же не жизнь! А раньше один праздник за другим. Меня часто приглашали. И к Фабио, и к Мику Суинтону, и к Миниато. У него в гостях бывал даже министр иностранных дел. Последний дож. Вся Венеция лежала у его ног.

Ванда сосредоточилась на истории венецианской аристократки Изабеллы Пизани, которая состояла в интимной связи со своим свояком Джакомо Цорци и которая вместе с любовником пыталась отравить мужа, за что и была обезглавлена между колоннами на площади Святого Марка. Ванда сочла несправедливым, что любовник не был казнен вместе с Изабеллой.

– Однажды министр иностранных дел подарил мне статую. Он был очень великодушен и щедр со всеми. Правда, когда он появился в моем кабинете, с жирными волосами и обвисшим животом, я еле сдержался от отвращения. И, представьте себе, всем его молоденьким любовницам от силы было лет по двадцать. А они липли к нему, как пиявки. В Венеции есть одна рыжая, она живет на Лидо. Говорят, будто она поставляла этому министру маленьких девочек тринадцати, четырнадцати лет. Думаю, найдутся многие, кому это нравится. А он мог себе это позволить. Он повсюду имел нужных людей. Те, кто ему угождал, получали за это квартиры на всемирно известном Большом канале с фиксированными ценами на аренду или же место секретарши в администрации области Венето.