Алексей Бакулин - Скрытые долины
Меня разбудил телефонный звонок. Я открыл глаза. Заспанные бабушкины ходики испуганно шептали, что на дворе ещё без десяти шесть утра… Я босиком побежал к телефону. Настырно звонил межгород.
— Слушаю, — сказал я, пытаясь говорить бодро и деловито.
— Сергей Владимирович? — спросил сухой бесцветный голос.
— Да, я…
— Я хотел у вас спросить: не с вами ли сейчас Олег Васильевич Новосёлов?
— Кто-кто? — кажется, я вполне убедительно изобразил удивление.
— Новосёлов, редактор «Сумрака», ваш приятель. Его нет в Петербурге. Он не с вами? Не в Стрельцове?
— Простите, с кем я говорю?.. Нет, Новосёлов не со мной. А в чём дело? Откуда вы знаете мой телефон?
Трубка помолчала внушительно, потом пояснила:
— Мы его ищем. У нас есть важная информация для него. Это касается его журнала, — мы хотим предложить серию статей на очень интересную тему. Вы не могли бы подсказать, где его найти?
— Понятия не имею. Я сам с ним не общаюсь уже год. Как-то попробовал позвонить, но у него номер сменился… А разве дома его нет?
Молчание. Потом трубка осторожно спросила:
— Мы слышали, что вы с ним поссорились?
— Да?.. Слышали? Откуда? Когда поссорились?
— Это всем известно. Он нахамил вам прилюдно, — в Доме журналиста, — вы хотели его ударить, но вас удержали.
— Ах, да… Действительно… Но у нас с ним частенько такое случается… Я и не запоминаю…
— Почему же вы продолжаете с ним общаться?
— А я вот именно не продолжаю. Я уже год, как вы справедливо заметили, порвал с ним все отношения. И сейчас не знаю, где он. И не горю желанием узнать…
— Сергей Владимирович, — а мы как раз горим таким желанием. И если вам станет что-то известно о его нахождении, пожалуйста, потрудитесь сообщить нам. Вот телефон… Это очень важно. Пожалуйста, запишите…
— Хм… Ну, давайте, запишу.
— Мы знаем, что вы с ним постоянно ссоритесь, но с другой стороны — постоянно миритесь…
— Это не я мирюсь: это он всякий раз лезет со своей дружбой.
— Мне кажется, вы догадываетесь, зачем мы звоним… Признайтесь. Вы даже не возмутились столь раннему звонку…
Я подумал и признался:
— Да, я слышал, что Олег кого-то сильно обидел, и теперь его ищут.
— Очень хорошо… Это мы его ищем — и рассматриваем все возможные варианты. Очень невелик шанс, что он укрылся у вас: вряд ли вы станете ему помогать, — но всё-таки такой шанс есть. Возможно, Новосёлов пошёл от противного: решил, что у вас его искать точно не будут. Сергей Владимирович, вы сказали мне правду? Его действительно нет в Стрельцове?
— Нет.
— Ладно. Мужчина отвечает за свои слова. Однако, если он всё-таки появится, — а мы считаем, что это возможно… Если он всё-таки появится, благоволите нам позвонить.
— А вам не кажется… Хм… Я не пылаю любовью к Ньюкантри. Я его терпеть не могу. Я сам бы его убил, честное слово. Но сдавать его кому-то…
— А у вас выхода нет, Сергей Владимирович. Если мы узнаем, что вы его прятали… что вы сейчас его прячете… вам будет так же нехорошо, как ему. А ему будет очень нехорошо. Вы подумайте об этом, Сергей Владимирович. Мы вас не торопим, — дело, в сущности, не горит… Мы пока поищем его в других местах — более вероятных, — а вы пока подумайте… Чего ради вам спасать этот мешок дерьма? Вы ещё не знаете, что он говорил о вас за глаза, какие сплетни про вас распускал…
— Ладно, довольно, довольно! — почти всерьёз рассердился я. — Сейчас его здесь нет! Нет и всё, и говорить не о чем.
— Да, да, мы уже слышали. Не нужно повторяться, это разрушает убедительность.
— Ну, а если он появится, то…
— То вы нам позвоните. Обязательно. И довольно на этом. Можете досматривать свои сны.
Я повесил трубку и сел на стул. Вот радость-то… Вот о чём я мечтал все эти годы: совершить подвиг во имя ближнего… Укрыть друга собственным телом. Чудесно! Пропади пропадом и Воробьёв, и Пирогов! Зачем я заговорил с ними, зачем впустил их, зачем вообще пришёл в редакцию в тот день?.. Я отправил паническую эсэмэску на секретный пироговский номер, и через полчаса Вовка отзвонился мне:
— Не надо истерик, Серый. Мы пустили их по ложному следу, — им придётся проверять эту ниточку не меньше месяца. Поживи с Ньюкантри недельки две, а потом пусть валит на все четыре стороны. Главное, чтобы его никто не видел у тебя, — тогда ты чист. Его ведь никто не видел?
— Да нет, — пока что.
— Ну и отлично! Не выпускай его за порог. А тех парней не бойся. Держи себя с ними понаглее: «не видел, не знаю, не понимаю!» У них сейчас просто возможности не будет приехать в Стрельцов, поверь мне. Это же не ЦРУ, не мафия, не какой-нибудь там разветвлённый бандитский клан, — силы-то их ограничены. И сейчас все эти силы направлены на другое… Они совершенно уверены, что тот путь намного вернее! Намного! Но, с другой стороны, и про Стрельцов не забывают, конечно… Это как у Остапа Бендера: шесть стульев уплыли на пароходе, один остался в Москве, и Бендер бросается за пароходом, — там шансов больше. Но на всякий случай они попытались на тебя надавить: вдруг ты вынесешь им Новосёлова на блюдечке?.. У самих-то руки-то коротки, не дотянуться. Вот и устроили психическую атаку. А ты не поддавайся.
— Слушай, а тебе-то какой резон рисковать за Олежку? Ты, вроде никогда не был его восторженным почитателем…
— Ну, понимаешь… Назвался груздем — полезай в кузов. И потом я, в отличии от тебя, никогда с ним не ссорился.
— Это потому, что вы почти не общались. Кстати, что это за люди? На бандитов, вроде, не похожи: лексикон не тот. Но серьёзные товарищи…
— Вот именно: серьёзные товарищи. Имей это в виду, а большего нам знать и не надо.
Я прошёл в маленькую комнату. Ньюкантри не разбудили звонки межгорода, он спал безмятежно и тихо. Поскольку здесь его храп никому помещать не мог, он и не храпел, — дышал ровно и чисто. Когда-то меня уверяли, будто взглянув на спящего, можно без труда понять его душу. Я пригляделся к белевшему в утреннем сумраке новосёловскому лицу, и с грустью понял, что если эта теория верна, то Олежка наш — ангел во плоти. За такого-то и жертвовать бы жизнью, — но мне почему-то не хотелось.
ГЛАГОЛ ТРИНАДЦАТЫЙ. ДРУГАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ УНЫ
Скрипит, скрипит до утра колыбель,Тянется, тянется чёрная ночь.Дети не спят, Уна не спит,Ветер не спит, море бушует.Что ты не спишь, несносный Яр,Что не сомкнёшь своих чёрных глаз?Губитель покоя, враг тишиныБессонный сторож моей печали!Зачем ты свивальник тугой развил,Зачем грозишь своим кулачком?Или ты мать свою не узнал?Или не рад, что на свет появился?Скрипит, скрипит до утра колыбель,Тянется, тянется, чёрная ночьПлачут дети, рыдает мать,Ливень хлещет всю ночь напролёт.Злая Ягга, о чём ты кричишь?Что ты кривишь беззубый рот?Пройдёт сто лет и триста лет —Будешь старухой, страшной, беззубой.Медведицей чёрной тебя назовут,Станут детей тобою пугать.Не будет мужа, не будет сына —Заживёшь одна среди чёрного леса.Скрипит, скрипит до утра колыбель,Тянется, тянется чёрная ночь.Тянется осень, а скоро — зима…За холодными ливнями — снег студёный.Как же измучалась я, одинокая,Как же устала я, горькая мать!..Дети злые! Вам невдомёк,Какая боль извела моё сердце!Страдаю с вами, страдаю от вас, —Но не мне одной такие муки:Будете язвой миру людей,Будете мором, будете пламенем!Немало слёз прольётся в домах,Немало крови прольётся в полях!Вижу огонь, слышу плач,Чую упадок и разорение!Отец мой, отец, Великий Волод!Матушка, матушка, Сура Прекрасная!Голубоглазые, светлокожие,Взгляните на внуков своих черноглазых!Спойте им песню любви и покоя,Пролейте в сердца их любовь и покой!Скрипит, скрипит до утра колыбель,Тянется, тянется чёрная ночь,Тянется ночь, и стужа всё злее…Но серым становится чёрное небо,Скоро сквозь тучи хлынет заря…
* * *Я никогда не звонил Татьяне в Стельцов, но помнил её местный телефон, как свой собственный, — шестизначный стрельцовский номер.
— Привет, — сказал я хрипло. — Узнаёшь? Я приехал в отпуск из Питера… Примешь в гости?
Она на секунду задумалась.
— Сергей, это ты, что ли? Ну надо же!.. Сто лет тебя не видела! Я в принципе не против, заходи. Да, правда, заходи: я сейчас одна сижу.
Я положил трубку. Вот тебе и раз, — ожидалось мне всё, что угодно: и злость, и раздражение, и презрительное равнодушие… Или наоборот: радость, волнение, надежда… Ничего подобного: Танька беззаботно щебетала в трубку, точно болтала с давней приятельницей, с прежней сослуживицей: «Сто лет не виделись! Заходи!» О чём это говорит? — о совершенном бесчувствии! Я для неё — пустое место, не напоминающее ни о любви, ни о вражде прежних дней!
