Уилдер Пенфилд - Факел
Он поглядел на море. Совсем близко плыли рыбачьи лодка, а в отдалении виднелась триера. Он глубоко вдохнул прохладный морской воздух. Как хорошо вновь ощутить знакомые запахи моря, услышать его музыку!
Волны одна за другой быстро набегали на берег. Они обрушивались на песок, шинели, перекатывали камешки — их стук раздавался то спереди, то сзади. И в душе Гиппократа вновь воцарилось спокойствие.
— Гиппократ!
Он вздрогнул, услышав свое имя. Подняв голову, он увидел, что к нему идет его мать, Праксифея. Она засмеялась, и он обрадовался, что она вышла встретить его. «Какой у нее мягкий музыкальный смех, — подумал он. — И какие румяные щеки! Нет, она еще очень красива, хотя волосы ее уже седеют».
— Я давно смотрю, как ты бредешь по песку, — сказала она. — Ты чуть не споткнулся о перевернутую лодку. Твои мысли были, наверное, где-то очень далеко?
— В пространстве — нет, но во времени — да. Видишь ли, ветер и волны наделяют меня крыльями.
Приблизившись к ограде, за которой находился их дом, они остановились, и Гиппократ посмотрел на храм, венчавший стену по ту сторону пролива. Прошло всего два месяца с тех пор, как по этому проливу плыл корабль, привезший его на родину. Среди колонн храма прогуливались люди, и ветер играл их плащами.
— Греки! — сказал он матери. — Греки, о чем-то говорящие, спорящие, что-то обсуждающие. В этом разница между греком и варваром, между Элладой и Македонией. В Македонии люди не умеют разговаривать. Они только воюют и трудятся — и еще едят, любят и спят. Вряд ли они даже видят сны. Для этого они слишком устают!
Праксифея улыбнулась:
— Обед ждет тебя. Пойдем домой, сынок. Сними сандалии и умойся. Сегодня у нас на обед рыба.
— Все рыба да рыба! В Македонии еда совсем другая.
Ее лицо стало грустным.
— Да, но ведь это твоя любимая барабулька… и к тому же большая, из утреннего улова.
Мать с сыном обедали вдвоем — он возлежал на ложе, а она сидела на скамеечке у его ног. Когда они кончили есть, Праксифея принялась прибирать в комнате, поглядывая на сына. Но он был погружен в глубокую задумчивость. Праксифея поправила широкий фиолетовый пояс своего голубого хитона и пригладила волосы.
— Это тот самый пояс, который ты привез мне из Македонии. Он тебе нравится?
Гиппократ кивнул.
— Я совсем забыла сказать тебе, — продолжала она. — Сегодня здесь был один еврей. Он приехал прямо из Иерусалима. Его зовут Никодим. Он говорит, что поражен священной болезнью. Я сказала ему, что ты посмотришь его вечером, когда будешь беседовать с асклепиадами под платаном. Я правильно сделала?
— Да.
После некоторого молчания Праксифея снова заговорила:
— Что нового в доме архонта Тимона?
— Дочь Эврифона, — ответил он, — выходит замуж за Клеомеда, сына архонта. Ее зовут Дафна. То есть она выйдет за него, если он ей понравится. Он должен был приехать сегодня утром, чтобы они могли познакомиться перед помолвкой, но почему-то не приехал.
— Так-так! — воскликнула она. — Вот это и вправду новость. А невеста красива?
Гиппократ несколько секунд собирался с мыслями, а потом ответил:
— Рост средний, кожа загорелая, мускулатура хорошо развита. Волосы черные, лицо своеобразное — лоб и нос удивительно прямые. Любой ваятель пришел бы от нее в восторг. Они всегда выискивают такие профили. Глаза, по-моему, синие, но в этом я не уверен. Грудь и бедра развиты нормально. Здоровье, насколько я мог судить, превосходное…
— Гиппократ! — воскликнула его мать. — Иногда тебе следует забывать, что ты врач. Эта Дафна — женщина, а не твоя больная и не лошадь. — Праксифея покачала головой и продолжала после паузы: — Я знаю, Гиппократ, как велико бремя, которое ты взял на себя, заменив здесь отца. Тебе нужна помощь. Ну, конечно, твой брат Сосандр умело лечит гимнастикой, а твой родич Подалирий будет помогать тебе, как он помогал твоему отцу. Хорошо еще, что они любят и уважают тебя, как старшего, хоть ты и моложе их. Ни тот, ни другой не могли стать преемниками Гераклида. Ведь надо же и наставлять учеников, и распознавать болезни, и уметь обращаться с больными — только ты обладаешь достаточной мудростью и решимостью для этого. Но тебе нужна помощь любящей жены. Она откроет тебе вторую половину жизни, которой ты сейчас не знаешь. Оставаясь одиноким, ты обкрадываешь себя. Твой отец любил повторять: «Во всем нужна мера». Это относится и к врачеванию, и к занятиям, и даже к помощи, которую ты оказываешь из сострадания.
— Когда мы встретились с тобой на берегу, я как раз вспоминал эту поговорку.
Она кивнула.
— Раз ты живешь здесь и носишь его мантию, ты часто будешь слышать его… как я часто слышу.
Она отвернулась и быстро вышла из комнаты. Гиппократ глядел ей вслед, понимая ее тоску. Вскоре она вернулась и, посмотрев на сына, продолжала, словно ничего не произошло:
— Никто не знает тебя так, как я. Обычно ты бываешь веселым, разговорчивым, шутливым. Но когда ты ломаешь голову над какой-нибудь нерешенной загадкой, ты становишься совсем другим: ты окружаешь себя стеной, вот как сегодня. Жена, настоящая подруга-жена, сумеет проникнуть за эту стену и помочь тебе. Тебе нужен кто-то, с кем ты мог бы делиться своими мыслями. А я уже, наверное, для этого слишком стара. Ты меня не видишь и не слышишь. Сколько раз я говорила твоему отцу, чтобы он подыскал тебе жену, но он все отвечал, что пока рано об этом думать. Ты хотел учиться — еще, и еще, и еще!
Гиппократ вскочил с ложа, обнял мать, а потом принялся расхаживать по комнате.
— Быть может… если бы мне удалось найти женщину, похожую на тебя… Я видел много красавиц, но, когда оказывалось, что им не интересно то, что интересует меня, мне становилось с ними скучно. Я, конечно, хотел бы иметь сыновей, но… — Он улыбнулся ей и не договорил.
Приближались сумерки, а с ними час, когда Гиппократ наставлял учеников и беседовал с ними о медицине. И мать с сыном направились к двери. Остановившись на пороге, Праксифея смотрела, как он шел посаду к большому платану, где его ждали ученики. Сколько раз она вот так же смотрела вслед его отцу! Быстро подойдя к скамье под деревом, она тяжело опустилась на нее. Потом она тихо заговорила, словно обращаясь к кому-то невидимому:
— Как может одинокая вдова найти женщину под стать такому сыну? Она должна быть близка ему не только телом, но и духом. А как я найду ее?
Гиппократ остановился, чтобы взглянуть на синий пролив, отделяющий Кос от материка. Карийские горы горели розоватым золотом, а у их подножья он различал обращенный к Косу вход в Галикарнасскую гавань и крохотные белые храмы, озаренные закатными лучами. Сколько раз в дни своего беззаботного детства созерцал он эту несказанную красоту. Тогда жизнь была полна надежд. Все казалось возможным и достижимым — завоевать венок победителя в атлетических играх, постичь все глубины литературы, философии, медицины…
А теперь он ставит перед собой только одну задачу, одну цель: освободить медицину от слепой веры в сомнительную мудрость прошлого и сделать ее наукой. Ведь удалось же это другим людям в иных областях знания! Пифагор претворил линии и числа в подлинную науку. Греки создали искусство, театр, поэзию. В Афинах он видел, как Фидий превращал глыбу мрамора в воплощение красоты — с помощью резца и молотка он высекал вечную истину. Он слушал, как Сократ, обличая фальшь и нечестность в сердцах людей, открыл человеческую душу — разум и совесть. Но еще ни один асклепиад не пытался сделать то, что задумал сделать он.
А если он допустит в свою жизнь женщину? Не помешает ли она его трудам? Или, наоборот, поможет ему, как считает его мать? Он снова увидел перед собой глаза Дафны — она смотрела на него тогда, словно оценивая… Да, в одном его мать права: Дафна — женщина, а не его больная… Вдруг он вспомнил еще одну женщину, которую знал в Македонии, — Фаргелию. Она тоже была красива и привлекательна…
Он стоял неподвижно. Сад был охвачен глубокой тишиной, и только маленькая птичка распевала свою звонкую песню. Вон она — на ветке олеандра: длинный хвост, красные крылья, зеленовато-коричневая грудка. Гиппократ посмотрел на аккуратные белые здания внутри ограды: его дом, где на скамье сидит его мать и смотрит на него, палестра, ятрейон — отделенные от всего мира, открытые только морю и больным. Этого достаточно. Здесь, с помощью своего резца и молотка, он попробует найти истину.
И Гиппократ направился в дальний угол сада. Там под платаном стояла небольшая группа людей, которые что-то оживленно обсуждали. Пиндар горячо спорил с Подалирием, старшим асклепиадом, который с тех пор, как Гиппократ себя помнил, всегда был помощником Гераклида. А теперь он стал старшим помощником Гиппократа — все такой же сдержанный, добросовестный, неутомимый, серьезный.
Низкорослый силач Сосандр заметил Гиппократа и поспешил ему навстречу. У старшего сына Гераклида была большая красивая голова с высоким лбом, мохнатые брови и аккуратно подстриженная квадратная борода. Но эта голова была всажена в самые плечи короткого изуродованного туловища. Длинные сильные руки и ноги делали его похожим на корявый древесный ствол с могучими ветвями. Однако те, кто узнавал его поближе, скоро забывали о безобразном горбе, покоренные ясным умом, добрым, отзывчивым сердцем и веселым остроумием этого человека.
