Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Его первейший враг — Потемкин. Он вверг его в это жалкое состояние. Он опутал его льстивыми словами, как паук паутиной, спеленал, лишил силы, воли к сопротивляемости. Обещал сохранить престол, поселить во дворце, в Бахчисарае. И что же?
Вместо этого — Воронеж, и вот теперь того хуже — Калуга…
Потрескивают дрова в печи, субаши заталкивают в ее открытый зев полено за поленом. Шахин-Гирей зябко поеживается и кутается в бараний полукафтанчик. Ему холодно в этом холодном краю.
Он приникает к окну. А за окном все то же: неказистые избы, утопающие в снегу, — обиталища его челяди. Русские именовали их сначала придворными, а когда от двора остались жалкие крохи — услужающими. Им тоже худо, как и ему. Они тоже оторваны от родных очагов. Их преданность надобно ценить. И он ценит.
«Дворец» и его службы огорожены забором. Под нею ходят солдаты: стерегут. По уверению Потемкина, это почетная стража, охраняющая хана и его людей от злоумышлений. На самом же деле — тюремщики.
Он глядит на этот унылый пейзаж, оживляемый лишь черными силуэтами ворон на белом снегу, и думает, думает, думает. Хан строит планы бегства из своего заточения. Он понимает: планы эти неосуществимы, а потому и бессмысленны. Надо бить челом императрице Екатерине. Она может согласиться: и тогда перед ним растворится дверца его позлащенной клетки и он вырвется на волю. Может согласиться, а может отказать. Русские говорят: до Бога высоко, а до царя далеко. До императрицы Екатерины да-ле-ко-о-о! Далеконько!
Зябко. Шахин-Гирей передергивает плечами. Более чем когда-либо он чувствует себя узником. Хотя внешне ему оказываются все знаки почета, как истинному государю. Российский премьер-майор, возглавляющий войсковой караул, докладывает ему по утрам:
— Ваша ханская светлость, вчерашний день обошелся без происшествиев!
Ему слышалось: «хамская». Хамская светлость! Он успел поднатореть в русском языке — живал в Петербурге, много общался с вельможами, был обласкан императрицей. Еще бы, был фигурой в важной политической игре, в коей значился выигрыш Крыма. Его двинули в нужный момент, и он сделал свое дело — отдал Крым.
Теперь его грызла совесть. Но переменить ничего нельзя. Надо бежать отсюда. Но куда? Ясное дело, бежать за море, в Турцию. Русские говорят: повинную голову меч не сечет. Он повинится. У него остались родственники в Истамбуле. Он уже просил их в письмах ходатайствовать за него перед великим везиром, перед чиновниками дивана…
Он еще может быть полезен. Ему только что минуло тридцать два. Возраст пророка и возраст Христа. А сколько пережито! Дядя Керим-Гирей — да пребудет он в садах Аллаха! — послал его учиться в Фассалоники, а затем и в Венецию: для того чтобы умело противостоять гяурам, надо знать, каково они дышат и чем живут. Он выучился греческому и итальянскому и познал то, что надобно знать будущему хану Крыма.
На этом его науки не окончились. Тот же дядя назначил его сераскером в Ногайскую орду. Ногаи его презрели, и он бежал в Бахчисарай.
И вот тут-то все и началось: русские проникли в Крым и стали мутить воду. Они искали своего человека среди Гиреев. И нашли его. Он был сделан пашой и послан в Санкт-Петербург для заключения договора с Россией.
Дважды он воцарялся в Бахчисарае, и дважды его изгоняли оттуда как ставленника русских. Но войско князя Долгорукова[22] и другого князя Прозоровского восстанавливало порядок. Последний раз все, казалось, наладилось: он перенес столицу в Кафу, дабы владеть морем, завел свое войско, начал проводить некоторые реформы на европейский лад, призвал на службу иностранцев.
Однако подданные не желали мириться со всем этим. Они восставали. И тут явился третий князь — светлейший. Григорий Потемкин… Потемкин — и светлейший, тьма и свет.
Он обвился вокруг юного хана, остававшегося формальным властителем Крыма, как змий вкруг древа познания. Он уговорил его отречься от престола в пользу России, признать ее верховенство над Крымом. Он обещал Шахин-Гирею златые горы и молочные реки. Персидское ханство в случае присоединения персидских провинций к России, некогда бывших у нее во владении, 200 тысяч ежегодной ренты, обширный двор в Херсоне, гарем…
Но тут Шахин-Гирей опомнился. Он бежал в Тамань, намереваясь пробраться в Турцию и там просить вспомоществования против русских, захвативших его ханство. Но был схвачен и с почестями — да, с почестями! — водворен в Воронеж. Свита его состояла из двух тысяч татар. Да, это были иудины почести, и он не обольщался.
Он снова стал замышлять побег. И с помощью гонцов связался со слугами султана, сетуя на вероломство русских, завладевших Крымом с помощью обмана и ложных посулов. Он просил помощи у султана.
Переписка была обнаружена, содержание писем стало известно Потемкину, всевластному князю России, и хан с незначительной свитой был препровожден в Калугу и заперт там.
Год он томился в этой самой Калуге. Было трудно, но Шахин-Гирею удалось восстановить прерванные связи с родными по ту сторону Черного моря. И теперь время проходило в ожидании. В ожидании писем оттуда.
Он подолгу простаивал у окна, поджидая возвращения верного человека, татара-гонца, с письмом. Дни шли за днями, в сердце закралась тревога, она росла и билась болью в висках и неотвязными мыслями.
Если схвачен, то когда. На пути туда или оттуда? И в том и в другом случае ему, Шахин-Гирею, не избежать утеснений еще более суровых, нежели нынешние. Все-таки сейчас он пользуется известной свободой. В сопровождении горстки слуг он не реже двух раз в неделю выезжает на охоту. У него своя конюшня, свои ловчие соколы, свои доезжие и егеря. И не раз у него возникал соблазн воспользоваться охотою и бежать, но мысль о том, что его непременно настигнут, останавливала его.
Нет, чем долее Шахин-Гирей размышлял над способами освобождения, тем яснее понимал, что надо обратиться с челобитной к государыне. Зачем он им нужен? Отречение он подписал. Крым в руках русских, сделанного не воротишь. Для князя Потемкина его двор — лишний расход и лишняя забота…
Но что думают о нем там, за морем? Он готов покаяться, но примут ли там его покаяние? Законы шариата суровы: отступника ждет смерть. Но он не отступник. Он не отступил от правой веры. Он по-прежнему свершает намаз пять раз в день, оборотясь к востоку. Он молит Аллаха даровать ему прощение и милость светоча Вселенной и владыки над владыками — султана. Он готов загладить свой грех как угодно, готов даже повести войско султана на Крым, если ему будет доверена столь высочайшая милость.
В глубине души он понимает: Крым потерян навсегда. Русские сильны, сильней, чем когда бы то ни было. Рядом с ними станет другая империя со столицей в Вене. И войско султана будет побеждено.
Нет, он не станет домогаться ни должностей, ни званий. Он просто уйдет в тень. Его родственники, Гиреи, все еще в милости при султанском дворе. Они выхлопочут ему прощение, а вместе с ним вспомоществование, которое даст ему возможность сносно жить.
Он готов лишиться дворца и слуг, конюшни, соколов, даже гарема… Ох, готов ли? Шахин-Гирей представил себе на мгновение жизнь без радостей, жизнь бедняка, и тяжко вздохнул. У него будет не четыре жены и двадцать восемь наложниц, а всего одна. Как жить?! Ведь это все равно что лишение свободы!
Нет, такого не может быть! Родственники богаты, они не допустят, чтобы один из них прозябал подобно дервишу.
Он прильнул к окну. За окном все то же — снег, тоска. Аллах милостивый, как же ты допустил такое! Да, ему недоставало опыта, а советники его были плохи. Русские же нашептывали свое — Потемкин, Прозоровский, Долгоруков: тебе не удержать власть, положись на нас, мы дадим тебе все, что ты пожелаешь, только отрекись. Все равно, как ты ни бейся, Крым — наш. И султан тебе не поможет!
Да, так оно и будет. Султан Абдул-Хамид стар и, как говорят, выжил из ума. Помня о поражении в предшествующей войне с русскими, он будет опасаться ввязываться в новую из-за Крыма. Крыма он не возвратит, а новые земли может потерять. Тем паче что пронесся слух, что русские хотят идти войной на Константинополь, где расположены великие христианские святыни, поруганные сынами Аллаха…
На мгновенье он почувствовал полную безнадежность своего положения. Неужто вот так пребывать в бездействии? Прозябать в этой Калуге, в этом захолустье, где все ему чуждо? Неужели в свои тридцать два года он принужден обстоятельствами сидеть сложа руки?!
Шахин-Гирей в бессильной ярости скрипнул зубами. Нет, он не смирится! Надо только дождаться лета, и тогда…
Так и не решив, что тогда, он хлопнул в ладоши и сказал камердинеру, явившемуся на зов:
— Пусть истопят баню. И позови Хасана.
Хасан был старый евнух, сопровождавший его во всех странствиях. Он был смотрителем гарема. Гарема? Жена и четыре наложницы — вот что осталось от обильно населенного бахчисарайского гарема. Он постепенно уменьшался во время его многих переселений, если можно назвать бегство переселениями.
