Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Прасковия Александровна, урожденная графиня Румянцева, была за генерал-аншефом Яковом Александровичем Брюсом[20]. Она была женщина огненная, а супруг — напротив, холоден и желчен. Императрица сблизилась с ней, когда была великой княгиней. О том, какова была эта близость, говорит посвящение на титульной странице ее «Записок»: «Посвящается другу моему, графине Брюс, рожденной графине Румянцевой, которой могу сказать все, не опасаясь последствий».
Еще бы! В ту пору графиня была посвящена в ее альковные тайны. Обе делились впечатлениями от своих амантов, и вкусы и ощущения их были схожи. Да и были они, можно сказать, ровнею: графиня на два года моложе императрицы. Так что Параша, как кликала ее Екатерина, знала, как потрафить своей подруге, а затем и госпоже.
Три года назад, однако, меж них пробежала черная кошка. В чем было дело, никто не ведал. Графиня была отлучена от своих обязанностей. Это столь сильно потрясло ее, что год назад она померла.
Ее место заступила камер-фрейлина Анна Степановна Протасова, тож огненного темперамента, беспрестанно рожавшая детей. «Она и помрет от родов», — предрекала Екатерина. Но на верность и молчаливость ее можно было положиться.
Ну и прежде, чем допустить избранника «наверх» — туда, где находились его апартаменты, сообщавшиеся с покоями Екатерины, — последнему испытанию подвергала его вернейшая Марья Саввишна.
Так что все было непросто. Но, как правило, выбор Потемкина изначально оказывался удачен, он знал вкусы своей повелительницы и не позволял себе ошибиться.
…Монотонный скрип полозьев, мелькавшие огни, мягкое шлепанье копыт — все это действовало усыпляюще. Марья Саввишна уже давно посапывала в своем углу.
— Что ж, господа, беседа наша была, как всегда, интересна. Но пора и на покой. Мы еще с вами наговоримся вдосталь, — многозначительно произнесла Екатерина. — Да и время, надо полагать, позднее.
— Десятый час, ваше величество, — торопливо сказал Сегюр, вытащив свой брегет.
— Ну вот видите. В десять, как вы знаете, я предаюсь объятиям Морфея. Не меняю распорядка вот уже двадцать лет.
— Благодарим вас, ваше величество. Мы тотчас пересядем в нашу карету, — отвечал галантный принц де Линь.
Церемония пересадки заняла четверть часа. Екатерина разбудила Перекусихину: предстоял обряд вечернего туалета и приготовления ко сну.
Перед сном государыня читала. На столике громоздились свежие книжки журналов. Со времен издания указа о вольных типографиях прошло каких-нибудь четыре года, а уж на россиян обрушилась лавина книг и журналов. Ей хотелось быть главным цензором, дабы знать направление авторов. Она ценила благонамеренность и доброжелательность и не любила яда и желчи в писаниях.
— Мягким юмором должно наставлять читателя, а отнюдь не злобствовать, — поучала она тех издателей, коим благоволила.
Сверху лежала книжка журнала «Лекарство от скуки и забот», издания Федора Туманского.
Ты здравым хвалишься умом везде бесстыдно.Но здравого ума в делах твоих не видно…—
прочла она вслух.
«Экий пассаж, — подумала она. — Намек основателен. Подписано «И. Кр.».
Она вспомнила о том, что недавно ее личный секретарь Храповицкий, на вкус и суждения которого Екатерина полагалась всецело, похваливал некоего стихотворца Ивана Крылова как восходящую звезду Парнаса российского.
«Верно, это он сочинил, — подумала она. — Мысль знатная, однако каждый может узреть в этом намек на себя».
Она не решила, хорошо это или нет. Екатерина не любила намеков, да еще таких объемлющих. Она неторопливо листала книжку, но более ничего достойного внимания в ней так и не нашла.
«Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных сочинений. Часть XVI» — издание, затеянное ею. Только что вышедшая шестнадцатая книжка была посвящена драматургии покойного Александра Сумарокова, слывшего законодателем в этом жанре.
Екатерина покровительствовала ему, как покровительствовала тем сочинителям, которые не представлялись ей опасными на драматическом поприще. Ее сочинения тоже должны были войти в «Российский феатр», притом занять по меньшей мере три тома. Накопилось же их немало: комедии «О время!», «Госпожа Вестникова с семьей», «Имянины госпожи Ворчалкиной», «Обманщик», «Обольщенный» и в истекшем годе законченная «Шаман сибирский», драмы «Начальное правление Олега», «Историческое представление из жизни Рюрика», оперы «Февей», «Храбрый и смелый рыцарь Ахридеич», «Горе-богатырь», сказки «Царевич Хлор», «Царевич Февей», писания полемические: «Тайны противонелепого общества», «Записки касательно русской истории», «Опровержение аббата Дидеро», знаменитый «Наказ…».
Была она и законодательницею журнальной моды, и ее журналы «Всякая всячина» и «Собеседник любителей российского слова» расходились тотчас же по выходе. Самодовольно полагала, что в истории российской словесности след ее пребудет заметен.
Сумарокова она не почитала, а потому и не читала. Но тут как раз тот случай, когда надобно снотворное чтение. А потому она раскрыла книжку. Первая же комедия «Чудовищи» неприятно поразила ее именами действующих лиц: Бармас, Гидима, Инфимена, Дюлиж, Критициондус, Хабзей…
«Точно не в России, а в неведомом царстве, — подумала она. — Вот у меня — Ворчалкина, Фирлифлюшкин — сразу понятно, где деется. Вдобавок этот Дюлиж бранится: «Я не только не хочу знать русския права, я бы русскова и языка знать не хотел. Скаредной язык!.. Для чево я родился русским! о натура! не стыдно ль тебе, что ты, произведя меня прямым человеком, произвела меня от русскова отца?» Переперчил покойник, — думала она, широко зевнув. Верно, что галломания берет верх, но я дам ей укорот».
Екатерина поймала себя на том, что стала думать по-русски. И это доставило ей чувство несказанного удовлетворения. Прежде французский главенствовал и в мыслях, и в эпистолярном жанре, изредка перемежаясь немецким. Теперь же русский взял верх, и она ревниво спрашивала Храповицкого, ее наставника в языке, каковы ее успехи и каковы огрехи. Секретарь был деликатен, но от истины старался далеко не отходить.
— С радостью должен заметить, ваше величество, что вы не уступаете многим нашим доморощенным литераторам в языке, — свидетельствовал он. И был недалек от истины. Ошибки, правда, встречались, но их становилось все меньше, и он. Храповицкий, был корректором своей августейшей повелительницы.
В «Собеседнике любителей российского слова» Екатерина вела раздел «Были и небылицы». Заключая его, она изложила свои мысли об искусстве сочинительства следующим образом:
«Собственное мое имение «Были и небылицы» отдаю я… (имя рек) с тем, что: 1) Ему самому… не писать шероховато либо с трудом, аки подымая тягости на блоке. 2) Писав, думать недолго и немного, наипаче не потеть над словами. 3) Краткия и ясныя выражения предпочитать длинным и кругловатым. 4) Кто писать будет, тому думать по-русски. 5) Всякая вещь имеет свое название. Иностранные слова заменить русскими, а из иностранных языков не занимать слов, ибо наш язык и без того довольно богат. 6) Красноречия не употреблять нигде, разве само собою в конце пера явится. 7) Слова класть ясныя и буде можно самотеки. 8) Скуки не вплетать нигде, наипаче же умничанием безвременным. 9) Веселое же всего лучше: улыбательное же предпочесть плачевным действиям… 11) Ходулей не употреблять, где ноги могут служить, то есть надутых и высокопарных слов не употреблять, где пристойнее, пригожее, приятнее и звучнее обыкновенныя будут… 16) Пустомыслие и слабомыслие откинуть вовсе… 17) На всякия мысли смотреть не с одного конца, но с разных сторон, дабы избирать удобно вид тот, который рассудку приятней представится… 19) Желательно, чтобы сочинитель скрал свое бытие, и везде было его сочинение, а его самого не видно было, и нигде не чувствовалось, что он тут действует; и для того советуется ему говорить так, чтобы не он говорил, а без того ум его или глупость равно не способны будут читателям».
Екатерина мыслила трезво. Порою чересчур трезво. Она была трезвомысленна даже в своих комедиях и драмах. В них почти не было художества, а все более учительность.
Да и как иначе? Ведь она была императрица. Стало быть, ее назначением было не только властвовать, но и воспитывать, учительствовать.
«Художества должны прежде всего учить человека человечности, — думала она. — Учить отделять зерна от плевел. А уж потом радовать слух и зрение».
С этой мыслью она уснула: Сумароков был действенным снотворным.
Сквозь магический кристалл…Ветвь третья: октябрь 1452 года
…Итак, не оставалось никаких сомнений: вопреки клятве на Коране султан Мехмед намерен захватить Константинополь и положить конец владычеству Византии.
