Трагическое событие - М. (Н.?) Панкив

Трагическое событие

Перевод на русский: Е. Р. Сова

На улице накрапывал осенний дождь и везде было плюгаво. Холод пронизывал человеческие скелеты и уж больнее всего донимал он жителей камеры № 128. Камера эта была одним из симпатичных помещений тюрьмы святой Бригиды, которая гордо находится почти в самом центре славного города Львова.

Было бы ошибочно думать, что слово «симпатичная» относится к камере так, как, например, кулак к носу. Ни в коем случае. Иронизировать над камерой, над тюрьмой, или также над белым орлом, который хищнически растопырил свои когти на шапке польского жандарма - никак не годится. Это мог бы сделать разве что хозяин подобного заведения, то есть лицо, имеющее право свободно входить или также выходить из оного. Наши же невесёлые знакомые из камеры № 128 не имели такой возможности. А всё же они признавали симпатичной свою камеру и даже холод, от которого дрожали их тела, не мог поколебать их мысли. Камера была симпатичная.

Как это ни странно, но такого же мнения о камере № 128 были также гордые, весёлые, молодые, рыцари режима белого орла, расположившиеся без палатки, потому что не на поле, но под той же крышей в соседней камере № 127. Разные мотивы были у тех, таких разных соседей, когда они определяли приметы камеры № 128.

В большом, четырёхэтажном флигеле тюрьмы было сто двадцать восемь камер и только две из них заселены. Флигель ждал новых, свежих бунтарских гостей. их гнали отовсюду и через день-два все камеры будут заполнены без остатка. Об этом защебетали бы и воробьи, если бы не тот полотняный дождь, который, заслонив лучи солнца, не дал раздаваться их пению.

Олек, Ивась и Грицько сидели на кровати и оживлённо беседовали. Чтобы не промёрзнуть, каждый обмотался тюремным одеялом и время от времени потирал руки. Олек был комендантом камеры, потому что сидел в ней дольше всех. Он был брошен в неё ещё вчера. Ивась, пришедший сегодня утром, имел уже меньше заслуг, а ещё меньше получил себе Грицько, потому что его посадили всего-то только после обеда. Никто из них обеда не видел уже несколько дней, но каждый распределял день по трём признакам, из которых обед был посредине.

В камере было много воздуха и сквозь побитые стёкла прорывался холодный ветер, разбрасывая капли дождя. После полицейских подвалов, где было зловонно и душно, все трое заключённых чувствовали себя теперь хорошо. Разбитые стёкла были, следовательно, первым, симпатичным элементом камеры № 128. Такого же мнения были их соседи, распоясанные словесным геройством. Разбитые стёкла должны были, по их мнению, сердечно досадить большевикам. Сами же рыцари разделись до рубашек, потому что железная печь нагревала южным теплом их будуар.

Каждый себе, в момент первого ознакомления с камерой, и все трое вместе теперь, признавали заключённых второй симпатичной особенностью камеры её местоположение. Камера № 128 была последней на самом верхнем этаже – в самом углу. И вот из неё то заключенные могли видеть далёкий горизонт, на самом дальнем плане которого видны силуэты деревьев и раскинулось поле, а совсем близко видны были дома и даже люди.

Но это также было причиной удовлетворения пяти отважных соседей-рыцарей. Они хорошо знали, что большевики очень опасны, поэтому тешились надеждой, что в нужный момент, ну, например, если бы заключённые захотели напасть на них, можно было бы позвать на помощь. В конце концов рыцари выходили время от времени в коридор, били дверь камеры, кричали, проклинали, угрожали соседям-разбойникам и таким образом гарантировали себе преимущество. Запираясь в своей караулке, жандармы оставляли открытым окошко, и ставили возле оной дежурного с ружьём. Так охраняли они зверей.

Но наиболее симпатичным для камеры № 128 было то, что она свела воедино трёх наиболее близких себе людей, которые несколько лет назад работали вместе, и долго не имели друг о друге каких-либо сведений. Много дел, не говоря уже об общности борьбы, связывало их, и сейчас они сердечно обменивались воспоминаниями и переживаниями. Этого их соседи не знали, поэтому не учли в своих ошибочных расчётах.

Грицько рассказывал товарищам о своём последнем побеге с жандармского поста. Побег был действительно блестящим. На маленьком местечковом жандармском пункте Грицько удалось сдвинуть кандалы с одной руки. Была ночь и жандармы, а их было четверо, крепко храпели. Грицько пополз на животе в направлении дверей, погасил свет нефтяной лампы, надел на себя жандармское пальто и шапку, висевшие на колышке, взял в руки карабин и, выйдя на улицу, сменил заспанного часового жандарма. Грицько сбежал тогда беспрепятственно и больше года пробыл на свободе. И теперь он мечтал о бегстве, рисуя товарищам ряд отчаянных планов.

Ивась, внимательно слушавший Грицько, не мог ничего сказать о своих приключениях. Он дважды сидел, а теперь сел опять и, кроме разгорячённого воображения о побегах, не мог бы ничем порадовать товарищей. Поэтому он просил Олека, который бежал из тюрьмы трижды, поделиться впечатлениями, хотя бы о последнем побеге, о котором так много писала вся пресса. Побег этот совершён был через пролом пола камеры старой, дрогобычской каторжной тюрьмы.

- Нет, - перебил мысли товарищей Олек, - слушайте лучше об огромном трагическом событии, которое произошло здесь всего год назад. О нём писали очень мало, потому что оно связано было со значительным скандалом всей порядочной патриотической обывательщины.

- Многое из того я сам пережил, остальное я склеил вместе на основании разговоров с очевидцами события и близкими одного из лучших моих товарищей, героя события.

- Я сидел год назад в этой же тюрьме вместе с товарищем Тарновским. Это был крепкий человек, а главное отважный революционер.

Олек вздрогнул от воспоминаний, и оба слушателя увидели в свете нефтяной лампы, коптившей против них на стене, строгий, напряжённый взгляд больших чёрных его глаз. Олек переборол волнение и рассказывал.

- Тарновский пробыл несколько лет в царском плену, с первых дней революции боролся в рядах компартии. Он был комиссаром одного из полков, который во время поворотного наступления на поляков подошёл почти под Львов. Затем Тарновский работал на разных ответственных должностях и наконец, перейдя границу, начал работать здесь в рядах нашей партии. Отец его был украинцем, мать же - полькой. Роман Тарновский, закончив ранее профессиональную школу, работал паровозным машинистом. Это не легко ему было, но ему это было надо, не столько для заработка, сколько,