Диана Виньковецкая - На линии горизонта
Повар Юрка
Нет, никогда, по крайней мере в нашей экспедиции, не попадалось такого чудо–повара, не виданного и не слыханного в геологических отрядах — со специальным высшим кулинарным образованием! Дипломированного! Всё–всё знающего про составы, витамины, нитраты, нуклеины, шарлотки… Повар Юрка, как мы его потом стали называть, поехал искать приключений и зарабатывать репутацию для заграничных поездок. Он попался на глаза нашему начальнику где‑то в Центральной экспедиции в тот самый момент, когда нам повар был нужен позарез. Юрка произвёл неизгладимое впечатление: он знал и видел, как едят в ресторанах! Как услышал Борис Семенович про «двенадцать хрусталей», накрываемых Юркой в «Европейской» и «Астории», как рюмочка с рюмочкой… стоят на крахмальных скатертях, то — уже видел полевые жестяные кружки, звенящими хрусталями. Кто бы устоял и не пришёл в восторг от таких познаний?! Ошарашил Юрка Бориса Семеновича так, что Юрку привезли на «Бобике», как министра пищевой промышленности.
Вытаращив глаза смотрели геологи и буровики на вышедшего из машины парня в чёрных очках, в соломенной шляпе, в нейлоновой «водолазке», белых носках, не понимая: где же повар, про которого говорили по рации и обещали прислать? Высокий, видный, чернобровый парень, одетый совсем не как рабочий или бам, а как столичный светский щёголь, многозначительной походкой прошёл мимо встречавших и загадочно встал рядом с Борисом Семеновичем. Они прошли на кухню.
— Что это за фраер? — спросил кто‑то из буровиков, которые выстроились в ряд, хмуро и иронично глядели на происходящее.
— Столичный повар. Прямо с Парижу… Листократ. — С усмешкой объявил шофёр дядя Вася. — Прошу любить и жаловать!
Главный буровой мастер Шмага, заядлый насмешник и остряк, быстро срежессировал сценку — показал молодому буровику валяющуюся плюшку кизяка, тот поднял, Шмага вложил её на руку парню как поднос, и тот раскачивающейся походкой, карикатурно, пошёл обходить всех по кругу, предлагая: «Извольте — шарлям–по–по!» По всей степи разнёсся гогот и радостные возгласы. Буровики предвкушали удовольствие от насмешек над новым поваром.
К вечеру ударил довольно звонкий гонг, возвестивший о начале Юркиной геолого–поварской деятельности, и все поспешили на ужин. В белом поварском колпаке, привезённом из Петербурга, — нигде в степи такого не отыщешь, — в белой куртке с отворотами и вышитыми вензелями, с перекинутым через руку полотенцем, Юрка стоял у входа в полевую кухню, будто у ворот Букингэмского дворца! Смурной рабочий Павел, появлялся в дверях кухни всегда с одной и той же присказкой: «Прихожу я раз домой — здрасьте…», прерывался на этой строчке, а кто‑нибудь из буровиков вторил: «Дома не был, а всё знаю». Это был их кухонный входной ритуал. Буровики прозвали Павла — «Здрасьте». На этот раз, увидев Юркино представление, Здрасьте только приоткрыл рот и так, оставив губы не сомкнутыми, прошёл на своё место. Все онемели. На столах — рыба цвета оранжевых лилий в окружении молодой картошки, залитой белым соусом, и около каждой миски сложенная салфетка! Юрка зажарил живую рыбу, привезённую вместе с ним из Балхаша, как он выразился, «способом фри». Никто слыхом не слыхивал про такие чудеса и названия. Перед такими мудрёными словами и от такого великолепия буровики неожиданно притихли, почти ни о чём не говорили, и не отпускали своих обычных «обеденных» ритуальных шуточек: «Снизу пожиже, сверху пожирней… Уйми жевало!… Пробуксуем по каше».
Буровики вприглядку рассматривали Юрку и прикидывали: чей он? ихний? инженерный? Это был народ бывалый. Они инстинктивно раскусывали человека, по каким‑то невидимым силовым линиям, и в секунду определяли и его характер, и что он, и кто он, и «из какого профсоюза»? В секунду находили кого и как задеть за живое, подразнить. Бывалые строго соблюдали «табель о рангах». Никакие справки, никакие документы, рекомендации так не верны, как интуиция бывалых, которой можно только восхититься — писателям на зависть.
Юрка прохаживался вдоль кухни с видом победителя. На похвалы: «Вкусно», «Не слабо…», «Харч вполне…» «Пища терпимая», он отвечал с безразличным настроением: «Я знаю». Будто похвалы его и не поражали, не удивляли. Однако в первый же ужин нельзя было не заметить Юркиной благосклонности к начальству. «Борис Семенович, а вот в «Астории» у нас… осетры… А вот… бланманже… в «Европейской»… Как накрою на двенадцать хрусталей…» И всё вокруг начальника вертится и всё ему подкладывает… Начальник не без тайного удовольствия принимал Юркины подношения: вот какой у нас повар!
Шутник и буровой мастер Шмага занимал первое место в буровой иерархии, он превосходно знал своё дело, перед любым начальством и геологами выглядел как распорядитель, умный, находчивый, если говорил шутки, то как‑то так само собой, он обладал глубоким внутренним достоинством, ни до каких мелочей никогда не унижался, буровики потом их подхватывали и повторяли. Авторитет Шмаги у буровиков был сравним только с авторитетом товарища Сталина у верующих и неверующих коммунистов, и они заискивали перед ним, всячески старались ему угодить. «Если бы существовало государство остряков, то Николаич мог быть там царём. Ну, а кто нынче правит?» — говорили буровики. Среди буровиков было настоящее соревнование и соперничество: кому работать на вышке со Шмагой, «с Николаечем», вроде как получить место в университете. «В тот день Николаич… одного техника с бригады Авдеева хорошо послал, — рассказывает один из буровиков, — тот не знал, где бурить, тыкает в планшет пальцем, запутался, мол, «ехать на север надо», сам — ни бельмеса, крутится в темноте… «Хочешь послать на север, а где ищешь? Тебя самого надо послать туда, где ни севера, ни юга» — сказал Николаич и быстро ему Полярную показал.» И буровики хохочут. И всё посылают и посылают… и повторяют и повторяют.
В первый Юркин ужин Шмага сидел с невозмутимым видом, и все буровики, глядя на него, тоже в основном помалкивали. Закончив чаепитие и погладив усы, Шмага пробормотал: «Фри–фри, уважил», но как‑то вяло, и кличка «Фри–Фри» к Юрке не пристала. Целые сутки у Юрки не было прозвища. Но через день оно появилось. Юрка что «жалко, лука–шарлота нет в пропорции, а то бы…» «Уж так и быть для тебя с Парижу привезут, Шарлот Петрович», — произнёс Шмага. И всё. Буровики подхватили, и Юрка был назван — «Шарлот Петрович», или фамильярно — «Шарлот». Юрке понравилось его иностранное имя, и он на него с удовольствием откликался, будто на княжеской титул, и буровики баловали им Юрку, пока не съехали на другое место.
Своим мистическим образом буровики сразу приняли Юрку в свою компанию, несмотря на Юркино заискивание перед начальством и столичный вид. И не злились на него, что он на них не похож. Чем Юрка им потрафил? Наверно, незлобивостью — на все шуточки он только добродушно улыбался. И хотя они подсмеивались над ним: «Шарлот Петрович, ты как кальсоны на ветру», — мол, и нашим и вашим, но в момент с ним сошлись. С первого же дня буровики стали с ним запанибрата, молодые из них повадились сидеть на кухне и слушать Юркины байки и истории. Что бывает… «В Астории мраморами всё покрыто. По стенам картины с цветами. Лакированные полы блестят. Фарфоровые вазы по углам… Генералы в эполетах сёмгу… трюфеля… А в Париже едят голубей… В Индии змеи слушают музыку… Есть собаки, которые разговаривают будто люди… А на Памире водятся снежные люди…»
В Юркиной лёгкой болтовне было что‑то одурманивающее. Шмага иногда одобрительно говорил: «Складно говоришь, парень!» Кухня превратилась в клуб, который шофёр дядя Вася прозвал: «Монте–Карла». Как только геологи покидали кухню, туда стекались новые Юркины приятели. Они болтали, играли в «дурачка», и из кухни раздавались известные картёжные присказки вместе с лёгкими перебранками.
«Монте–Карла играет!» — усмехался дядя Вася.
Заметив Юркину «вхожесть» в высшие сферы и благосклонное отношение начальника, буровики и рабочие сразу начали использовать Юрку в переговорах с начальством. Юрка стал вроде посла. «Борис Семёнович, есть дело тысяч на пятнадцать…» — нараспев произносил Юрка, и это означало, что у буровиков есть просьба: или чтоб днём раньше их отпустили в Агадырь, или разрешили взять машину для калыма, или ещё чего‑нибудь. Посол в белом поварском колпаке никогда не выражался непристойно, а наоборот, любил щегольнуть грамматическими выражениями, которые он собирал. У него была особая тетрадь, куда он записывал интересные слова. Были среди них любимцы: промблема, пропорция, инградиент, соотношение… И Юрка украшал ими свою речь к месту и не к месту. Буровики считали Юрку грамотным, слушали его басни с открытыми ртами — и про знаменитые «двенадцать хрусталей», и про то, как Юрка видел в «Астории» адмирала, который «заказывал в пропорции трюфеля, сёмгу…» и везде был, и всё на свете знает». «Ну, и врать ты, Шарлот Петрович!», «Сущую правду говорю, адмирал с лампасами… водку пил». «Интересно — в женской бане». — комментировали Юркины присказки буровики. «Давай, как осетра перевели на корюшку!» «А ну, как девчонку чуть не зажарили!» Нравилась буровикам история, как у Юрки на практике в ресторане «Нева» Юркины однокурсники посадили в автоклав девчонку, «потому как маленькая была». «Ну, и чего?» «Ничего, выпрыгнула… крохотная такая, в соотношении автоклава».
