Диана Виньковецкая - На линии горизонта
Вдруг около линии горизонта причудились несколько движущихся точек. Это дикие верблюды! Затопчут меня вместе с бидоном, и никто меня не отыщет… От отчаянья пытаюсь стучать молотком по железному жбану, думая отогнать незнакомых существ. Но эти звуки, дрожащие и глухо исчезающие в бидонной воде, могла почувствовать и услышать только я. И ведь как бессмысленно бить единственно родное существо, да ещё такое, на котором сидишь, — прекращаю битьё и опускаю руки.
Дикие верблюды или неизвестные движущиеся точки довольно быстро исчезают за горизонтом. Долго ничего не различалось и не появлялось в виду. Миражи рассеялись. Откуда‑то одна за другой появились две ящерицы, от любопытства остановились и стали за мной наблюдать, а я за ними. Постояли, посмотрели и скрылись, а я осталась. Сижу на бидоне, в голове все страшные истории постепенно притупляются. Врезавшаяся в задние конечности, крышка бидона, наоборот, всё сильнее и резче даёт о себе знать и напоминает о долге. Никого не видно. «Ну, ничего, — говорю я себе, — нужно лить воду, и не нужно бояться. Зачем я геолог? Я в сапогах, и никто меня сквозь них не укусит, а землю буду трогать железным молотком». И вот уже совсем остро ощущаю врезавшуюся ручку крышки, и решаюсь слезть с бидона. Касаюсь сапогами песчаной поверхности Г олодной степи и чувствую, кто‑то пробирается в носки… Нет, это колются занемевшие нервные окончания. Вытягиваюсь, опираюсь на молоток, и в скрюченном виде направляюсь к шурфу. Делаю три шага вокруг выброшенных внутренностей вырытой ямы, заглядываю в шурф и… что я вижу?! По дну шурфа бегает небольшой зверек желтовато–бурого цвета с длинным хвостом, заканчивающимся перистой кистью из более длинных волос. Тушканчик, суслик или сурок.
Положение тушканчика сразу спасло меня от собственного страха. «Чего его бояться? — подумала я, — он сам в безвыходном положении, — напоминает моё собственное. Бежал, бежал по своим делам и свалился в яму, и как из неё выкарабкаться? И если я ему не помогу, то он так и останется в шурфе до самой смерти. Но как его оттуда вытащить? В рюкзаке у меня есть веревка, и с приступочки я её брошу, — попробую!» Я достала веревку, которой измеряется глубина шурфов и канав, сделала на конце её несколько узлов и спустилась на ступеньку шурфа. Тушканчик от моего присутствия забился в угол, встал на задние лапы, скрестил короткие передние на груди и замер. У него был такой умоляющий и просящий вид. Я бросила ему веревку просто так, наобум, совершенно не надеясь быть понятой. И каково же было моё изумление, когда он мгновенно, — я не поверила! — схватил её лапами! Я потянула его наверх, но он свалился, не удержавшись. «Какой ты сообразительный! Может быть я слишком резко дёрнула спасательный канат или слишком медленно? А может, причудилось, что он уцепился? Попытаемся снова!» — сказала я себе и бросила верёвку второй раз. И на этот раз пленник схватил верёвку пальцами, и… додержался до поверхности земли! Вот это да! Разве такое может быть! Мелкое, хорьково— сусликовское животное, без всякого разума, в жизни не видевшее ни человека, ни верёвки, никогда не сидевшее в такой глубокой яме, и так схватить лапами что‑то незнакомое, несоответствующее, чтобы выжить… Инстинкт или проблеск сознания?
От внезапного удивления я просто опешила. Стою с верёвкой в руках. Но моё удивление на этом не закончилось. Оказавшись на поверхности, тушканчик встал, опираясь на задние лапы и хвост, и перво–наперво вдохнул свой родной воздух. Потом сложил передние лапы на груди и огляделся вокруг. Повернул голову в мою сторону и застыл. «Ты что, ко мне обращаешься?» — спросила я его. Тушканчик встряхнул головой и поклонился. Он благодарил меня! Сказал: — Спасибо! Я совершенно в этом не сомневаюсь. И только после «благодарения» освобождённый поскакал громадными прыжками, касаясь земли одними задними ногами, прижав передние к груди, руля хвостом с кисточкой, — не оглядываясь. Тушканчик скрылся в барханах, а я так и осталась стоять с верёвкой и удивлением. Какой урок преподнес мне маленький зверёк! Такая воля к жизни… непостижимая. «Какая у природы может быть тайна?» — допытывала сестра. Как рассказать об этом? Скажут, не мираж ли разгулялся в твоей голове? Жаль, что кроме меня, ничьи другие глаза не видели поведения тушканчика, хотя ящерицы, наверно, тоже удивились. Геологов однажды поразил медведь, пришедший в лагерь, чтоб люди сняли с его пасти банку от сгущенного молока — так долакомился, что присосал банку к морде, и собственными лапами не мог освободиться, пока не сообразил обратиться к более высокоразвитым. Но ведь то был медведь, есть даже домыслы, что люди — медвежьи родственники, а тут у мелкотравчатого такое поведение. Чей же я родственник?
Прислушиваюсь к слабому звуку песка, падающего со стенок шурфа. Слышу, как песчинки тонкой струйкой, чуть уловимо осыпаются, кажется — они хотят произнести звуки и напомнить мне про время и обязанности. Я начинаю рыть маленькие ямки, совершенно забыв про скорпионов и фаланг. Наливаю и наливаю воду из бидона в вырытые ямочки, отсчитываю время просачивания воды в землю на разных уровнях и составляю графики исчезновения. За два часа всю воду вылила и научно определила, что вода в песке исчезает довольно быстро, и нужно много воды, чтобы оросить пустыню из бидона. Шлангом не справиться. Предполагалось разрыть арыками и каналами всю Голодную степь, воду взять у Сыр–Дарьи и оплодотворить землю, чтобы завелись оазисы, сады, и чтоб никому не было обидно. Когда‑нибудь будет этот план осуществлён?
Успокоившись, что всю научную работу выполнила, что никто меня не укусил и не побеспокоил, и, привыкнув к шорохам молчания, осмеливаюсь осмотреть окрестности — пройти метров пять по пустыне до того бархана, за которым скрылся мой освобожденный. Бархан лежит, как большая песчаная подкова, волна из песка, на гребне которой завиваются песчинки. Говорили на лекциях, что барханы незаметно двигаются в сторону доминирующих ветров, — никак не понять, почему их ветер гонит навстречу себе? Хочу посмотреть, как это происходит? Что это значит, — отдельные верхние песчинки летят по ветру, а тело двигается против? Против ветра, против течения, против времени? В природе тоже есть противодвижения и разные причуды — оживающие пески, становящиеся одушевлёнными.
Я поднимаюсь на бархан и хочу дотронуться ладонью до завивающихся песчинок, но они оказываются неожиданно горячими, и неприятно попадают в лицо, показывая, что лицо нужно прикрывать, — может, так и чадра появилась? Не так просто разговаривать с пустыней, — тут свои пустынные законы. Поверхность бархана совсем голая, и только у подножья обтекаемого бархана пристроились сизо–зеленые колючие растения, свернувшиеся от сухости. Чтобы отыскать этот солененький прокорм, кому‑то из животных приходится быстро и много бегать.
Куда спрятался мой знакомый тушканчик? Не даёт мне покоя проблеск сознания… у мелкого существа. А у меня? Где твой проблеск? Где твоя верёвочка, чтоб выкарабкиваться из шурфов, ям, канав, лабиринтов? Кто её подкинет? Поймешь ли за что ухватиться? Додержишься ли до конца? (Почувствовала гораздо больше, чем можно сказать.) Смотрю вокруг и вижу по всей окружности моего обозрения без конца и края волны барханов. Они как орды из песка надвигается и всё поглощают, как бесшумнотекущее время монотонно и невидимо захватывают пространство. И эти песчаные волны прошлого, да и настоящего прикрывают и цивилизации, и тушканчиков, и всё, что с нами случается. Чувствую себя причастной к тому, что больше меня.
Для одного дня не слишком ли много испытаний?
Конечно, никаких следов от моего спасённого зверька, не отыскивается. По песку закручиваются только мелкие— мелкие смерчи. Спасённый, видно, уже давно очухался и зарылся где‑нибудь в теплом песке. След его простыл. От гигантских ханских царств, дворцов, династий не найти никаких следов, — всё позади, а уж от маленького тушканчика и подавно ничего не отыскивается. Остаётся только пейзаж из зыбкого песка — как онемевшее время, ставшее здесь пространством.
«Река времён в своём стремленья уносит все дела людей и топит в пропасти забвения народы, царства и царей». Строчки Державина пришли на ум. И среди миллиардов песка кварцевого, полешпатового, тёмноцветного, рогово–обманкового, разносоставного на каждого по песчиночке. Может, всё‑таки я «чуть–чуть» отличаюсь от песчиночки? А от тушканчика? Хотя всё зависит от ракурса и от взгляда на «чуть–чуть». И всё окажется совсем иным, если смотреть со стороны тушканчика или вечности…
В этот момент я услышала бибиканье машины, — за мной приехали.
И если меня в шутку спрашивали: каким зверем ты хотела бы быть? Я отвечала: Любым, только бы умным. Даже тушканчиком.
Повар Юрка
Нет, никогда, по крайней мере в нашей экспедиции, не попадалось такого чудо–повара, не виданного и не слыханного в геологических отрядах — со специальным высшим кулинарным образованием! Дипломированного! Всё–всё знающего про составы, витамины, нитраты, нуклеины, шарлотки… Повар Юрка, как мы его потом стали называть, поехал искать приключений и зарабатывать репутацию для заграничных поездок. Он попался на глаза нашему начальнику где‑то в Центральной экспедиции в тот самый момент, когда нам повар был нужен позарез. Юрка произвёл неизгладимое впечатление: он знал и видел, как едят в ресторанах! Как услышал Борис Семенович про «двенадцать хрусталей», накрываемых Юркой в «Европейской» и «Астории», как рюмочка с рюмочкой… стоят на крахмальных скатертях, то — уже видел полевые жестяные кружки, звенящими хрусталями. Кто бы устоял и не пришёл в восторг от таких познаний?! Ошарашил Юрка Бориса Семеновича так, что Юрку привезли на «Бобике», как министра пищевой промышленности.
